Глава 3 Улицы[52]

Глава 3

Улицы[52]

Карты — планировка улиц — средневековые пережитки — коровники — дорожные заторы — новые улицы — базалджеттовские набережные — регулировка движения — помехи на дорогах — предместья — дорожное покрытие — экипажи и кэбы — омнибусы — велосипеды

Обычно, перед тем, как начать осмотр незнакомого вам города, вы приобретаете его карту, но для человека, оказавшегося в викторианском Лондоне, это было не просто.[53] Многие имевшиеся в продаже карты значительно устарели, принимая во внимание, как быстро строился и развивался город. Две из них основывались на данных 1820-х годов, другая же, настолько подробная, что отражала даже расположение общественных почтовых ящиков, несколько перешла меру: на ней обозначена железнодорожная ветка между вокзалами Юстон и Чаринг-Кросс, которую в 1864 году решили построить, но так и не построили. Всемирная выставка 1851 года дала торговцам картами благоприятную возможность расширения сбыта, они заполонили рынок сувенирными изданиями планов города и информационными буклетами для иностранных туристов. Между тем, Столичная инспекция по канализации, отдававшая себе отчет, что первым шагом на пути создания в Лондоне эффективной канализационной системы должно стать надлежащее обследование улиц и существующих стоков и коллекторов, использовала подробные планы специалистов военно-геодезической службы (нынешние планы разработаны Государственным картографическим управлением). Обследование завершилось в 1849 году, а в 1851–1871 годах было издано 326 различных планов.

Для обычного потребителя лучший товар был у Эдварда Стэнфорда. (Его магазин процветает по сей день и считается в Лондоне лучшим из торгующих картографической продукцией; он расположен в Лонг-Эйкре, неподалеку от места, где Стэнфорд начинал свое дело.) «Библиотечная карта Лондона и его пригородов» увидела свет в 1862 году. Она продавалась в виде 24 отдельных листов и стоила 1 шиллинг в черно-белом варианте и 1 шиллинг 6 пенсов в цветном в цилиндрическом футляре, или же в сложенном виде, наподобие папки для бумаг, ценой 1 фунт 1 шиллинг в черно-белом варианте и 1 фунт 11 шиллингов 6 пенсов в цветном.[54] Это превосходное издание, для пользования которым необходима лупа. Хорошо была видна схема газификации Лондона в виде отчетливых круглых пятнышек. А если вглядеться повнимательнее, можно было увидеть еще одно нововведение — места расположения работных домов в каждом районе. Выделялись и тюрьмы, построенные по типу «Паноптикума» (об этом будет идти речь в главе 21). Были обозначены новые кладбища на окраинах и старые места захоронения внутри города с пометкой «закрыто». Точно были обозначены и сады, закладка которых планировалась напротив здания Выставки 1862 года в Южном Кенсингтоне. Итак, после предварительного внимательного изучения столь фундаментального издания, и заглянув мельком в более поздний план города карманного формата, отправляемся на улицу.

Риджент-стрит была спроектирована Нэшем в 1813 году, чтобы соединить Пиккадилли с Риджентс-парк. Улица сохранилась, однако от замысла Нэша разместить жилые комнаты над расположенными на нижних этажах магазинами не осталось и следа. Крытые сводчатые галереи перед магазинами образовывали длинный балкон вдоль окон комнат, так что жильцы могли наблюдать за тем, что происходит на улице — в те давние времена это было удовольствием — и перекинуться парой слов с проезжающими в экипажах знакомыми. (Аркады и балконы были снесены в 1848 году.) Там, где Риджент-стрит пересекалась с Оксфорд-стрит, угловые дома, отступая вглубь, располагались по вогнутой линии, образуя изящную круглую площадь, и та же картина наблюдалась при пересечении Риджент-стрит с Пиккадилли. (Фигура «Эрот» появилась здесь значительно позже, в 1893 году.) Обе площади получили название Риджент-серкус, что несколько сбивает с толку.

На улицах к западу от Риджент-стрит по-прежнему доминирует Гровенор-сквер. Герцогу Вестминстерскому, наверняка, не нравился работный дом, выстроенный из камня, оставшегося после застройки площади. В узком глухом переулке за особняками размещались каретные сараи и жили слуги. Продолжая идти на запад, вы попадали на Парк-лейн, тянувшуюся вдоль восточного края Гайд-парка. Свернув налево, в южном направлении, можно было выйти к Гровенор-хаус и Дорчестер-хаус (теперь здесь отели). В конце Парк-лейн находился Апсли-хаус, дом подлинного кумира викторианского Лондона герцога Веллингтона (сейчас здесь его музей). Еще поворот налево, на Пиккадилли, и можно было бы увидеть Девоншир-хаус (продан и снесен в 1918 году). Отсюда, должно быть, открывался самый восхитительный вид на Лондон: на юге — Грин-парк, на севере, за обширным пространством садов и бывшим Лансдаун-хаусом, живописная Баркли-сквер. В то время на Пиккадилли еще сохранялось здание восемнадцатого века Берлингтон-хаус; когда Стэнфорд в 1862 году составлял свою «Библиотечную карту», он уже не был чьим-либо частным владением, а здание «Палладиума» существует и поныне.

Герцогу Вестминстерскому принадлежал еще один огромный земельный участок в центре Лондона к югу от Найтсбридж. Он поручил Томасу Кьюбитту спроектировать здесь площадь Белгрейв-сквер, которая стала бы центром его владения Белгрейвия, застроенного в 1820–1850-е годы. Семейство Гровенор всегда держало под строгим контролем ситуацию со своей лондонской собственностью; Белгрейвия, даже в большей степени, чем сама Белгрейв-сквер, продолжает оставаться фешенебельным районом, где сохраняется дух викторианской эпохи. Когда в Кенсингтонском дворце проводился ремонт, Виктория арендовала здесь дом для своей матери, герцогини Кентской, за 2000 фунтов в год. К западу от Слоун-стрит Стэнфордом обозначены огороды, протянувшиеся вдоль домов и музеев Эрлз-Корта и Южного Кенсингтона (ныне полностью застроены).

Вернувшись на площадь на пересечении Пиккадилли и Риджент-стрит, направимся к востоку на Лестер-сквер: место малопримечательное, если бы не необыкновенное сооружение в центре — «Большой глобус» Уайльда, и «Альгамбра» на восточной стороне (см. главу 16). Пройдя мимо работного дома Сент-Мартин напротив церкви Сент-Мартин-ин-де-Филдз, вы оказались бы на Трафальгар-сквер, на северной стороне которой Национальная галерея, а на открытом пространстве — два фонтана. В «Библиотечной карте» Стэнфорда приведены даже названия фигур на постаментах — Нэпьер и Хавлок, хотя сами постаменты обозначены, как пустые, и, конечно же, показана колонна Нельсона, о которой один приезжий француз отозвался так: «этот жуткий Нельсон, водруженный на колонну, похож на насаженную на палку крысу».[55] Однако трудно было бы ожидать от француза восторженных отзывов о Нельсоне. Отсюда можно направиться либо по улице Уайтхолл к комплексу зданий парламента, минуя различные правительственные учреждения, либо, повернув налево, по улице Стрэнд в направлении Сити с его прихотливым лабиринтом извилистых улочек, сохраняющих средневековую планировку, что приводит в восхищение историков, но малопонятно людям приезжим. Темзу можно было учуять по доносившемуся от нее запаху. Вдоль ее берегов тянулись верфи и склады, оставляя узкие пространства для причалов, используемых лодочниками, перевозчиками и пассажирскими пароходиками.

Пережитки средневекового уклада отравляли жизнь современного мегалополиса. По-прежнему, как это происходило с четырнадцатого века, на расположенный в Сити рынок Лиденхолл гнали по улицам небольшие стаи гусей и уток, каждая птиц по 500 или около того. Здесь повсюду находились конюшни, хлева, сыроварни, а поблизости были разбросаны скотобойни. За одним из домов в Бетнал-Грин у «торговца молочной продукцией был большой сарай, где он содержал около 40 коров… Каждый день он выгонял их пастись на большой двор, от которого наши дома были отделены лишь невысокой оградой. Запах порой стоял невыносимый, а летом сущим бедствием становились слепни и оводы».[56] Здесь располагались три коровника, а возле церкви Св. Иоанна на Смит-сквер — бойня.[57] Неподалеку от улицы Стрэнд, в подвале под маслобойней тоже был устроен хлев. Двенадцать коров приходилось спускать в стойла на канатах.

Вспышка коровьей чумы в 1865 году значительно уменьшила поголовье рогатого скота в Лондоне. В приходе Сент-Панкрас из 1178 животных, обычно содержавшихся в 100 коровниках, осталось только 266. В 83 коровниках Хакни численность скота снизилась с 1288 до 450.[58] «Колеса тяжелых фургонов, груженных тюками и бочками, скрипели и постанывали… [Здесь были] резвые бычки, а также кэбы, подводы живодеров, овцы, свиньи, двуконные экипажи…».[59] Хотя «резвых бычков» и другой скот перегоняли главным образом рано утром, животные и в другое время заполоняли пространство между экипажами и создавали угрозу пешеходам. Они медленно двигались по Лондонскому мосту, потом мимо собора Св. Павла вдоль Ладгит-Хилл до ее пересечения с Фарингдон-стрит, где с криками и руганью скот гнали через перекресток, мешая движению, далее на север, к Смитфилдскому рынку.

В 1852–1854 годах на главном скотном Смитфилдском рынке за два торговых дня еженедельно распродавалось в среднем 5000 крупного рогатого скота, 30 000 овец и 2000 свиней. Всех их доставляли сюда своим ходом, а немногих оставшихся гнали по улицам обратно в их хлева. «Вид наших улиц портят порождающие хаос гурты рогатого скота… Обезумевшие животные… создают опасность для находящихся на улице и поддевают рогами тех, кто не может от них увернуться».[60] Так было до того, как рога стали спиливать.

Несмотря на очевидную необходимость перенести рынок, он продолжал функционировать в таком виде до 1855 года, когда был открыт новый скотный рынок в Ислингтоне; Смитфилд стал местом, где в основном велась торговля мясом и битой птицей. Биллингсгейтский рынок на берегу Темзы, ниже по течению от Лондонского моста, долгие годы специализировался на торговле рыбой. До появления железных дорог рыбацкие суда разгружались здесь на пристани. Но когда речные перевозки пошли на убыль, а рыба стала доставляться в Лондон по железной дороге, ее приходилось привозить на рынок со станции, потому что до Биллингсгейта ветки проложено не было. Вся территория вокруг рынка была уставлена пахнущими рыбой повозками.[61]

* * *

Заторы на дорогах были ужасные. Омнибусы, следовавшие от жилых кварталов, около Английского банка попадали в потоки всадников, наемных конных экипажей и более степенных частных карет. Правил дорожного движения тогда не существовало.[62] Местом постоянных заторов был район между Темпл-Баром, Английским банком и Лондонским мостом, особенно в будни между 11 часами и 5-ю вечера. По Лондонскому мосту проезжало свыше 13 000 экипажей и всадников, в среднем более 1000 в час, и все они пополняли водоворот, кружившийся вокруг банка.[63] Толпы конторских служащих и мелких чиновников шли с окраин на работу в Сити пешком. Невзирая на погоду, они преодолевали на удивление большие расстояния. По официальным данным 1854 года каждый день в центр Лондона пешим ходом прибывали 200 000 человек.[64] От прохода такого количества людей гранитные плиты на тротуарах Лондонского моста стирались, на них образовывались неровности и выбоины. «По тротуарам двигалась плотная людская масса, а проезжая часть постоянно являла собой смешение лошадей и колес, зачастую там не было ни одного свободного промежутка».[65]

Необходимо было предпринимать какие-то действия. Лучше всего это было совместить с расчисткой районов трущоб. В 1850-е годы была проложена Виктория-стрит, соединившая новый железнодорожный вокзал с Уайтхоллом, для чего снесли множество домов, где ютились неимущие жители. В 1860-е через имевший дурную славу район Сент-Джайлс проложили Нью-Оксфорд-стрит, соединившую Оксфорд-стрит и Холборн, откуда был построен великолепный чугунный виадук над обрывистой долиной Сноу-Хилл, что обеспечило движение между Сити и Вестминстером.[66] Предполагалось, видимо, что обитатели этих мест будут благодарны за снос их жилищ. Конечно же, проектировщики не предусматривали их переселения, а потому изгнанная беднота осела в соседних трущобах, и без того перенаселенных. В ходе прокладки новых транспортных магистралей через густонаселенный центр Лондона было снесено 7403 жилых дома и выселено 38 231 человек.[67] На улочке Черч-лейн в Вестминстере в 1841 году проживало 655 человек, а шесть лет спустя в тех домах обитали уже 1095 человек.

Наибольший вклад в улучшение вида улиц внес Джозеф Базалджетт. Включив в реконструируемую систему канализации набережную Темзы, он создал здесь новую дорогу протяженностью в милю, ставшую третьей артерией между Вестминстером и Сити. Работы начались в 1862 году. К 1866 году «близ реки была открыта мощеная дорога для пешеходов от Вестминстерского моста к Темплу и пароходная пристань Вестминстера»,[68] а к апрелю 1869-го завершен участок от Темпла до Сомерсет-хауса, с высаженными по краю деревьями, уличными фонарями с изображениями дельфинов и украшенными сфинксами скамьями. На следующий год набережная Виктории достигла Блэкфрайерса. Тридцать семь акров береговой полосы Темзы были очищены от зловонной грязи и присоединены к Лондону.

Гениальный замысел Базалджетта был поистине всеохватным. Он спроектировал под набережной Виктории грандиозную перехватывающую систему канализации и успешно внедрил ее на практике. Казалось бы, можно остановиться на достигнутом, но нет: он включил в свой проект трубопровод для газификации домов, магистрали для водоснабжения и (позднее) электрических сетей, а также туннель для подземной железной дороги. Он использовал заброшенные земли для разбивки садов, чтобы вдоль реки можно было совершать приятные прогулки. В 1870 году Гладстон вынашивал планы застроить новое пространство офисными зданиями, что могло бы обеспечить прибыль и дать возможность отменить ненавистный подоходный налог, но, к счастью, этого не произошло.

Работы на другом берегу реки, на набережной Альберта, велись по относительно простому — в сравнении с предыдущим — инженерному проекту Базалджетта и предусматривали защиту от наводнений; они были начаты в 1866 году и продолжались четыре года. Набережная тянулась на милю от Ламбетского дворца до моста Воксхолл. Флоренс Найтингейл удалось построить здесь новую больницу Св. Фомы. Теперь, когда от реки больше не несло зловонием, пациенты могли дышать свежим воздухом и наслаждаться видом Вестминстерского дворца на противоположном берегу. Третья набережная, вдоль Челси, была закончена в 1874 году. Если суммировать, то Базалджетт увеличил территорию Лондона на 52 акра.

Но в плане регулирования дорожного движения мало что изменилось. В 1864 году полковник Пирпонт, направляясь в клуб, с трудом пересек Сент-Джеймс-стрит. Он счел подобное обстоятельство возмутительным и приобрел себе «островок безопасности» посередине улицы.[69] Члены парламента пересекали Бридж-стрит, рискуя жизнью, а чтобы попасть в палаты, пользовались другим путем; в 1868 году здесь установили первое подобие уличного светофора. Его успешно заменяла «рука и жестикуляция полицейского», расположившегося на высоте 20 футов. Он использовал лампы двух цветов: красный свет останавливал движение, зеленый открывал путь; желтого сигнала не было, а рука действовала как светофор на железной дороге.[70] Систему одностороннего движения впервые применили на Албемарл-стрит; когда Хамфри Дейви читал лекции в Королевском обществе, они были так популярны у образованной публики, что в эти дни многочисленные экипажи всякий раз создавали пробку. В экипажи надо было садиться с левой стороны. С 1867 года омнибусы тоже стали сажать пассажиров с левой стороны улицы. В целом же уличное движение в Лондоне оставалось полным кошмаром.

Улицы были постоянно перегорожены. В радиусе шести миль от Чаринг-Кросс располагались 78 основных застав, или ворот со шлагбаумами, для взимания дорожной пошлины и еще 100 дополнительных, чтобы никому не удалось прошмыгнуть. Они просуществовали до 1864 года. С пешеходов, даже если у них были тачка или тележка, плата не бралась, но сумма сбора, которая могла достигать 6 пенсов, должно быть, отпугивала некоторых мелких торговцев, которые, сопровождая запряженные осликами повозки, направлялись на лондонские рынки. Сити был свободен от поборов. За проезд по Лондонскому мосту плата не взималась, и он был крайне перегружен. (На мосту Блэкфрайерс дорожную пошлину перестали брать в 1785 году, но на большинстве других мостов это продолжалось до 1877 года.) На улицах часто проводились строительные работы. Для электрического телеграфа — «самого замечательного достижения науки»[71] — потребовалась «прокладка железных труб под дорожным покрытием тротуаров… Через каждую четверть мили вдоль улиц создавались так называемые контрольные посты, чтобы в случае поломки иметь доступ к находящимся под землей проводам»; нужны были и хорошо оборудованные канализационные колодцы. Случалось, что городским службам приходилось использовать их для проведения аварийных работ, когда, например, в таком районе как Финсбери, не имевшем прямого доступа к реке, при очистке канализационных стоков нечистоты выливались прямо на улицу. Ремонтными работами занимались также газовые и водопроводные компании. В уличном потоке по направлению к живодерням медленно тянулись вереницы из 14–15 костлявых кляч, запряженных в подводы с дохлыми лошадьми. В жилых кварталах можно было натолкнуться на пару ухоженных коров, которых хозяйка доила прямо посреди улицы в кувшины покупателей;[72] приходилось либо ждать, либо объезжать их.

Начала широко использоваться реклама. Начало выхода в 1842 году «Иллюстрейтед Ландон ньюс» было отмечено появлением на городских улицах 200 человек с объявляющими об этом событии рекламными щитами спереди и сзади. Пример рекламы: «огромный цилиндр, укрепленный на рессорах, похожий на кабриолет… Он несся по Риджент-стрит вслед за резвой лошадью, на нем большими буквами было выведено имя шляпного мастера».[73] В 1859 году новый театр «Аделфи» поставил спектакль под названием «Омертвевшее сердце», ставший гвоздем сезона; директор театра отправил на улицы людей с рекламными щитами в форме сердца.[74] Нерегулируемое уличное движение приводило к несчастным случаям на дорогах. В 1868 году «от ранений, причиненных лошадьми и экипажами, погибло не менее 200 человек».[75] Цифра может показаться незначительной, но в ту пору она воспринималась иначе; несчастные случаи и столкновения, вне зависимости от их исхода, приводили к заторам и потере времени.

Между тем облик предместья менялся. Коммерческая реорганизация Сити вызвала появление нового класса — сотен клерков. Всем им нужно было жилье, но они отнюдь не собирались селиться в трущобах центральной части города. Новые застройщики предоставляли им частные дома — тянущиеся на мили дома-террасы, где было две-три спальни, кухня, гостиная и сад, дома, построенные на скорую руку, но очень надежно, где и сейчас приятно жить, если они снабжены ванной комнатой. Успешные бизнесмены и высококлассные специалисты перебрались в отличные дома в Бекнем и Клапам. На зеленых полях вокруг Лондона развернулось строительство. Новым районам нужны были новые дороги. На карте, изданной такой бесценной организацией как Общество распространения полезных знаний, представлен Лондон 1843 года; здесь можно видеть Риджентс-парк на краю зоны застройки и парк Виктории с ее северо-восточной стороны. Девятнадцать лет спустя Стэнфорд, составляя свою «Библиотечную карту и его пригородов»,[76] счел нужным включить расположенный за парком Виктории Клаптон, а также Сиднем, Стритхем, Уимблдон, Тутинг, Уондсуорт, Хаммерсмит, Хэмпстед, Хайгейт и Крауч-Энд. Некоторые из этих мест еще не были застроены, но вскоре картина поменялась.

* * *

Главные дороги мостили квадратными гранитными плитами или брусчаткой. «Их укладывали ряды рабочих с большими деревянными трамбовками, которые они разом поднимали и с силой опускали»,[77] отчего стоял оглушительный грохот; другие выравнивали щебеночное покрытие. Сначала клали большие камни, затем те, что поменьше, а сверху насыпали гравий, заполнявший щели при уличном движении, либо же использовали огромный железный или каменный каток, который с неимоверным трудом волокли 10–12 человек.[78] Это, так сказать, теория. На деле же верхний слой покрытия со временем проседал, и по нему в обе стороны улицы расходились бороздки.

Проблема существовала до тех пор, пока в качестве связующего материала не стали использовать битум или смолу — современный гудрон. А вот в богатых кварталах улицы «покрывали гравием, который заботливо смачивали… чтобы не было пыли и шума от проезжавших экипажей и лошадиных копыт».[79] Если же в доме кто-нибудь тяжело болел, мостовую застилали соломой, чтобы обеспечить больному полный покой.

Часть боковых улиц была вымощена булыжником. Другие же, как например, возле Центрального уголовного суда (в здании Олд-Бейли), — деревянными блоками, в расчете, что такое покрытие несколько приглушит уличный шум, и во время заседаний будет обеспечена хорошая слышимость. Но подобное покрытие порождало и проблемы. Летом на улице Чип-сайд «пыль, вздымаемая беспрестанно снующими экипажами, ощущалась на вкус и на запах не только на первом этаже, но и выше».[80] А с наступлением холодов дорога становилась скользкой. «Омнибусы были вынуждены следовать кружным путем, чтобы избежать деревянных мостовых».[81]

Картина уличного движения была до крайности пестрой. Наиболее впечатляюще выглядели появлявшиеся время от времени кареты богачей, запряженные парой лоснящихся лошадей, с кучером в униформе и лакеем в красивой ливрее.[82] Кареты могли вмещать от четырех до шести человек, для кучера впереди было отдельное сиденье, а сзади подножка для лакея. Ландо, наподобие того, каким пользуется нынешняя королева на скачках в Аскоте, во многом похоже на обычную карету, но у него откидной верх. Будучи уверенным в хорошей погоде, вы могли воспользоваться барушем — открытым двухместным экипажем, у которого верха вообще нет. Шэриет более быстрый экипаж, задняя его часть как у кареты, а спереди кузов открыт и в нем два сиденья. «Он считался самым элегантным для парадного выезда и при дворе».[83] Всего лишь за 60 фунтов можно было купить кларенс, как это сделала в 1864 году Джейн Карлейль.[84] Все вышеназванные экипажи были четырехколесными. Среди двухколесных можно отметить кабриолет, «вполне подходящий экипаж для одного седока, чтобы колесить по городу».[85] Все экипажи были снабжены рессорами, но, конечно же, по уровню комфорта не шли ни в какое сравнение с современными автомобилями, а кроме того создавали ощущение неудобства: сесть в них или выйти, сохраняя при этом изящество движений, было трудно, особенно в кринолине.[86] У них имелись небольшие откидные подножки, которые опускал лакей; его рука служила опорой, особенно для тех, кто нуждался в его проворстве: людей страдавших артритом, тучных, людей в преклонном возрасте либо носивших длинные пышные юбки.

Любому экипажу требовалось помещение для хранения, равно как и стойло для лошади, и при этом был необходим кучер. Как правило, утром глава семейства ехал на работу в Сити и отсылал экипаж обратно с тем, чтобы жена могла в случае надобности воспользоваться им; сам же он возвращался домой в наемном кэбе. Поэтому большую часть дня кучер оставался не у дел. Некоторые хозяева поручали ему прислуживать за столом, но с ним в столовую входил устойчивый запах конюшни. Чтобы избежать расходов на содержание конюшни и в случае отсутствия для нее подходящего места, можно было содержать лошадь на извозчичьем дворе и оплачивать ночлег кучера — самое большее за 3 шиллинга в неделю. Еще один вариант — обходиться без собственного выезда, а нанимать экипаж и кучера на день, неделю или месяц. «Сегодня я, как истый джентльмен, нанял экипаж и вместе с женой ездил отдавать визиты», — записал в свой дневник один из судейских клерков.[87] Аренда высококлассных экипажей могла составить 80 гиней в год; плата, соответственно, уменьшалась, если вы приезжали в Лондон только на светский сезон.[88]

Одноконные кабриолеты — кэбы — выполняли функцию сегодняшних «черных кэбов», такси, с той лишь разницей, что сажали пассажиров только на месте стоянки, а не по ходу движения. Экипажи «с кожаным верхом, который по желанию мог опускаться или подниматься», к 1861 году стали называться хэнсомы и кларенсы.[89] Все они имели лицензии, и расценки на услуги извозчиков контролировались, хотя те норовили взять большую плату, особенно в туман или снегопад, когда им приходилось впрягать еще одну лошадь. Пользоваться услугами нелицензированных извозчиков избегали, поскольку считалось, что они грабят уснувших или пьяных пассажиров.

Представители среднего класса обычно пользовались омнибусами на конной тяге.[90] К 1850 году по городу курсировала 1000 лицензированных омнибусов, принадлежащих нескольким компаниям; их можно было различить по ливреям разного цвета и разным рекламным надписям. Исключительное право ездить по прибыльным улицам, которые были поделены между компаниями, можно было получить за 400–500 фунтов.[91] Компании в основном имели одинаковые расценки — 3 пенса за часть маршрута, 6 пенсов за весь маршрут, 1 шиллинг — в дальнее предместье. Билетов не было, за проезд платили кондуктору при выходе. Кондуктор стоял позади омнибуса на специальной ступеньке, держась за длинный ремень. Он подавал кучеру сигнал к остановке, барабаня по крыше. Определенных мест остановок не было; кучер мог и не остановиться, когда вам надо было выйти или войти; если же он замечал пешехода, похожего, по его мнению, на потенциального пассажира, то мог направить омнибус поперек движения и медленно следовать вдоль тротуара, пока кондуктор уговаривал пешехода воспользоваться транспортом. Подобные действия могли вызывать раздражение. Один из служащих Дома правосудия ехал на работу мимо парламента: «кучер омнибуса вывел меня из терпения: он еле тащился и всю дорогу зазывал клиентов».[92]

Обычно омнибусы выезжали на маршруты в 9 часов утра, когда средний класс шел на работу, и курсировали до полуночи. Когда в 4 часа дня конторы в Сити закрывались, «в некоторых омнибусах всегда ездили одни и те же пассажиры; омнибусы отправлялись по расписанию и следовали без остановок к конечному пункту маршрута».[93] В час пик ждать омнибуса приходилось не более пяти минут. Обычно в омнибусе разрешалось перевозить двенадцать пассажиров. Чтобы у них не промокали и не мерзли ноги, пол устилали соломой, но в сырую погоду она быстро становилась мокрой и грязной. Во время поездки могли случаться разные неприятности. Омнибусы были излюбленным местом воров-карманников. Рядом с пассажиром могла сидеть, скромно сложив на коленях руки в перчатках, вполне респектабельная на вид женщина, но одна рука была фальшивой, а настоящая тем временем обшаривала карман соседа. Еще одним неприятным моментом были блохи. В некоторых омнибусах для женщины, которая не хотела ехать вместе со всеми, имелось довольно узкое отгороженное место. К несчастью, порой обнаруживалось, что до нее здесь ехал джентльмен, наслаждавшийся утренней сигарой…

После 1850 года было разрешено перевозить по девять-десять пассажиров на крыше омнибуса. Они сидели спина к спине на продольной скамье, получившей название «подставки для ножей», и ничто не защищало их при плохих погодных условиях. Лестницы фактически не было, лишь металлические ступеньки на задней стенке омнибуса, по которым взбирались наверх. Поскольку кучер не считал нужным ждать, пока пассажиры рассядутся, это было рискованным занятием. В 1851 году «Таймс» опубликовала письмо с жалобой на то, что приходится «с риском для жизни карабкаться по железным ступенькам»… Конечно же, большинство женщин в длинных юбках, а уж тем более кринолинах, не стали бы подниматься по таким ступенькам, но были и исключения. Джейн Карлейль, пока не купила кларенс, иногда ездила на омнибусе просто ради удовольствия. В 1858 году она рискнула проехать от своего дома в Челси до Патни. «Ехать на крыше омнибуса так же приятно, как в баруше или в запряженном четверкой экипаже, но кондукторы не побеспокоятся помочь подняться туда».[94]

Даже просто войти в омнибус могло оказаться нелегким делом. «Одна из обязанностей [кондуктора] во времена кринолинов состояла в том, чтобы, сойдя со своего места, придержать кринолин, который мог задраться при проходе через узкую дверь». Когда нанимали омнибус для загородного пикника, в котором участвовали дамы, «предусматривалось наличие лестницы, по которой дамам было бы удобно подниматься, а все мужчины смотрели в другую сторону».[95] Джентльмены были весьма обязательными: «когда кондуктор омнибуса привычно обращался к сидящим внутри пассажирам со словами: „Не выйдет ли кто из джентльменов наружу чтобы помочь леди?“, то эта просьба не оставалась без ответа».[96]

В 1855–1859 годах, когда большинство транспортных компаний Лондона было приобретено французской компанией, конструкция омнибусов претерпела значительные изменения.[97] Высота внутри увеличилась с 4 ? до 6 футов, а ширина с 4 ? до 5. Установили невысокие латунные перегородки, чтобы обозначить для пассажиров предназначавшиеся им места, солому заменил деревянный настил, ручки и перила облегчали подъем на крышу. Кондукторы получили свистки, чтобы предупреждать кучера о желании пассажира сойти. В 1859 году омнибусные компании снова стали британской собственностью, но заведенные французами порядки сохранились.

Все транспортные средства использовали конную тягу; лошадям требовалось большое количество сена и соломы, а на улицы попадало большое количество навоза и мочи. Четырехколесным велосипедам, управляемым человеком, ничего не требовалось, и грязи после себя они не оставляли. В начале 1860-х годов они «стали вполне привычным видом транспорта на городских улицах». Их можно было взять напрокат в Хрустальном дворце и других местах Лондона, а за 100 гиней вам предлагали приобрести модель, «снабженную специальным рычагом и откидным верхом», который вы могли опустить во время поездки, если не желали смотреть по сторонам. Велосипед отлично подходил и для дам, поскольку «соответствовал всем правилам приличия». Вы могли отправиться в дальнюю поездку со скоростью 9 миль в час, а за день легко можно было преодолеть 60 миль.