Елена Жарикова Мои глазки, ваши брови – все доводит до любови

Елена Жарикова

Мои глазки, ваши брови – все доводит до любови

Мои первые серьезные влюбленности начались еще в младших классах средней школы № 4 поселка Горячегорск (Шарыповский район Красноярского края) – классе эдак втором, а было это, если точно, в 1979 году. Примерно с этого времени я уже (отчетливо об этом помню) жила напряженной внутренней жизнью; да, впрочем, делиться-то было не с кем. Мальчика этого, объект моих сердечных волнений, я знала давно, с детсадовских времен, жили мы неподалеку, но столкнулись «нос к носу» только в школе. И я стала внутренне трепетать и замирать, как только он приближался: ну хотя бы в тот момент, когда я дежурила на входе (была у нас такая обязанность), а он являлся вдруг – чарующе-прекрасный, близко-далекий… Разумеется, никакого контакта поначалу – так, внутренний ужас, какое-то девичье «ах!», страх даже взглянуть в его сторону и ожидание нового дня: что сегодня будет хорошего? Увижу ЕГО!

Он был похож на маленького Ленина на октябрятской звездочке, просто копия: хорошенький, с большим лбом, над которым плотно курчавилось темное облачко волос, с совершенно круглым упрямым затылком, с каким-то хитрым прицелом голубых глаз, ямочками на щеках, херувимскими губками… Тоже сын учительницы, как и я. (Кстати, этот кластер внешних данных: кудри, глаз голубой, круглый затылок и ямочки – станет для меня пожизненно-роковым! Вот ужасть-то!)

Словом, я млела и цепенела, когда он приближался на пушечный выстрел или тем паче заговаривал со мной. Казалось совершенно немыслимым оказаться с ним в одной игре и уж совсем непостижимым – сидеть за одной партой! Помню, мы очень увлекались в те годы маленькими блокнотиками, куда записывали и приклеивали всякий вздор: песенки, стишки, картинки, вырезанные из журнала «Пионер»… И мне папа подарил такой зелененький блокнотик в красивенькой обложке, что я припрыгивала и пела (когда не плакала – я пела!). Я туда приклеила вырезанный портретик обожаемой Яны Поплавской – Красной Шапочки – и любимые песенки. И вот когда Володька очередной раз проходил мимо меня, я осмелилась показать ему этот блокнотик – вот, мол, смотри, что у меня есть! И он, представьте себе, полюбопытствовал, смотрел-завидовал…

То ли учителя уловили электрическую волну, которая пробегала между нами, то ли звезды так сложились – но нас ПОСАДИЛИ ЗА ОДНУ ПАРТУ! Это было потрясение! «В целях профилактики правонарушений» нас время от времени пересаживали, и я непременно оказывалась бок о бок с каким-нибудь сопливым двоечником… А тут! Я и глаз поднять не смела, и с трудом сохраняла равнодушную физиономию, когда это произошло. И самое-самое, о Боже! – я почуяла, что и он ко мне – кажется-неужели?? – неровно дышит: вот как-то боязливо, особенно тихо-нежно спрашивает ручку или ластик, как-то улыбается странно… Я не смела поверить.

Надо ли говорить, что сидеть с ним рядом было сбывшимся счастьем и страхом-мученьем! Я не помню, как училась в третьем классе, какие оценки получала, что вообще было в эти годы – второй, третий, четвертый: все смутно, кроме того, что происходило во мне. Кажется, я училась без напряга, кажется, немного грязными были тетради, и мама заставляла меня переписывать, кажется, я любила петь на классном часе… это тоже было что-то! Учительница Валентина Никитишна (царствие небесное, померла недавно!) говорила: а теперь спойте свою любимую песню! И надо было выйти перед всем классом(!) и спеть, – вы бы не испугались? А вот я, самая трусливая трусиха на свете, словно оторвав внутри что-то, встаю и иду петь (конечно, чтобы показать ЕМУ, как я хорошо пою, какие песни замечательные я выучила с пластинок!). Я пою про жирафа, который беззаботно гуляет по своим африканским просторам; про юного трубача (с комом в горле пою), который «был настоящим трубачом», про карусельных лошадок, что «целый день бегут-спешат»… А потом мы с девчонками еще и сказку поставили – «Золушку». Ну, разумеется, режиссером была я, исполнительницей главной роли – тоже. Золушка пела, танцевала со шваброй, набросив поверх маминой тюлевой накидушки («бального платья»!) чей-то дырявый халатик… И ОН все это видел! И точно проникся!

Потом был четвертый класс, и его мама вела у нас географию – такая вся стройная, голубоглазая, узкогубая, в голосе металлические нотки… (Вот пару лет назад мы встретились в банке – она умилилась-прослезилась, обняла меня, назвала красавицей…) А тогда я все время чувствовала, что она СЛЕДИТ ЗА МНОЙ (уж такая проницательная! Наверняка видела, что мы с Володькой не столько географией и историей увлечены, сколько друг другом…).

Грянула очередная пересадка: я не успела и глазом моргнуть, как его пересадили за мою спину – с самой красивой девочкой в классе, с Маринкой, у которой уже пышнела (на зависть всем девочкам) грудь и нежно румянились щеки, а самое главное – на спине ее горделиво покоилась толстенная и длинная темно-русая коса! А ко мне посадили сопливого-нерадивого Ваську, с которым никто сидеть не хотел!

Володька еще долго будет тыкать меня в спину то карандашом, то ручкой – наверное, еще полгода, пока его опять – уже в пятом классе – не посадят рядом со мной.

В пятом классе у нас начал меняться характер поведения: пацаны начали шалеть и проявлять к противоположному полу явные (дикарские!) знаки внимания. Володька стал мне дерзить, отворачиваться – словно стесняться меня или того, что на нас поглядывают как-то… Нет, он не носил мне портфель (это в нашей школе казалось диким, невозможным), не провожал до дома, не покупал мне пирожки в буфете, не защищал меня от мальчишек – словом, он никак не выдавал своей долговременной симпатии. По мере взросления его характер стал портиться – прямо на глазах, к ужасу моему! – он жаднел, при общем озорстве прятался за чужие спины, начал списывать, ловчить, соглашаться со всякими негодяями (а я судила своих одноклассников очень строго!)… Мне с каждым днем становилось грустнее. Чувства мои омрачались сознанием того, что я обожаю недостойного человека. А потом в один день все кончилось!..

Я пришла перед началом урока и обнаружила, что у нашей парты нет стульев. Володька притащил откуда-то стул и поставил СЕБЕ. «Эгоист какой!» – подумала я. Да нет, не мог он так сделать, сейчас звонок, а мне сидеть не на чем. Возьму стул себе. Взяла и села. В одно мгновение он вспыхнул, озлился, сжал кулаки и ка-а-ак отвесит мне оплеуху!!! У меня и дыхание остановилось, и я не могла ничего сказать, только: «Ты?! Ты?!» И разразилась рыданиями…

Это была такая страшная точка в наших отношениях, такое оскорбление, от которого долго заживала душа. Сбежались, конечно, все, Петр Васильевич, классный наш (тоже уже покойный), со свойственной ему экспрессией ахнул: «ТЫ ЕЕ УДАРИЛ?»

С того дня словно шарик лопнул – и воздух вышел, словно вытекла вода из треснувшего кувшина: Володька для меня больше не существовал, хотя доучились мы с ним в одном классе до выпуска.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.