Аннета Мейман Когда бьют – больно, а когда молчат – больнее

Аннета Мейман

Когда бьют – больно, а когда молчат – больнее

Я пошла в 5-й класс в 60-м (неужели это было так давно?!). И почему-то именно в этот момент у меня возникли проблемы с самооценкой. Я была худенькой, невысокого роста, с толстенной, до попки, косой и веснушками по всему лицу. Мнения по поводу моей внешности в нашей семье кардинально расходились. Папа считал, что я красавица. Мама же, глядя на меня, вздыхала:

– И в кого ты такая уродилась? Конечно, не в меня, а в папину родню. Такая же страшилка, как и его сестренки.

Еще за мою любовь к некоторым старым вещам она называла меня «синим чулком». Например, сколько раз прятала и даже пыталась выбросить обожаемый мной китайский синий берет с красными бабочками, которые победно летали над моей головой, удерживаемые лишь фетровыми ножками! И почему-то не хотела понимать, как сказочно все, что с ним связано. Как-то, когда я в своем любимом берете вместе с мамой ехала в вагоне метро, к ней стал приставать чужой дядька. И ужасно противным голосом на весь вагон сказал: «Что это у такой красивой женщины такая некрасивая дочка?» А мама даже не заступилась за меня… «Ну и что, что некрасивая, – успокаивала я себя. – Ведь я еще ребенок, могу и измениться».

Раньше в нашей жизни все было хорошо и просто. Я, мама и папа, дедушка и бабушка жили все вместе в центре Москвы в замечательном, полном тайн желтом доме с белыми колоннами, что на углу Волхонки и улицы Маршала Шапошникова. А напротив, прямо через дорогу от нашего дома, за красивой металлической оградой возвышался роскошный особняк. Это был Музей изобразительных искусств им. Пушкина. Туда меня и детей из ближних домов пускали без билетов. И мы играли в больших залах музея в казаки-разбойники, рисуя мелом на полу указательные стрелки. Я пряталась за египетскими надгробиями и с замиранием сердца следила, чтобы меня не нашли, перебегая от одного места к другому. Случалось, эти стрелки выходили на улицу и вели всю нашу компанию к Цветному бульвару и на Арбат, за что родители нас ужасно ругали.

Когда мама особенно сильно сердилась на меня, и все могло закончиться поркой, я убегала и пряталась у маминой подруги тети Зины, которая жила в нашем доме, в своей мастерской в полуподвале под аркой, где на стеллажах стояли ее скульптуры, и там пережидала грозу.

Но вдруг неожиданно умерла бабушка. И сразу вся жизнь полетела кувырком. Мама стала ругаться с дедушкой. Папе от работы дали квартиру, и мы уехали в Тушино, на улицу Свободы. С чем я никак не могла смириться.

Размышляя как раз на эту тему, я в первый раз подходила к своей новой школе № 820. У входа стоял крупный мальчишка – Васька-Сыч, как я потом узнала, – с двумя шестерками и отбирал у тех, кто послабее, деньги. И никто даже не пытался протестовать. Меня это так возмутило, что я решила: буду стоять насмерть!

Ко мне подошли два парня, которым я была по пояс:

– Ты что, малявка, новенькая? Давай-ка, быстро плати за вход.

Один из них обошел меня со спины и попытался схватить за косу. Тогда, не долго думая, я подпрыгнула, и изо всех сил вцепилась в лицо стоявшему напротив горе-грабителю, и висела на нем, царапая его лицо. От неожиданности и боли он стал кричать. Двое других, щедро осыпая меня тумаками, пытались меня от него оторвать. Но не тут-то было! Услышав крики парня, на крыльцо выбежала завуч. Тут массовка быстро рассосалась, и на поле боя остались только я и расцарапанный верзила, истошно вопящий:

– Спасите, уберите от меня эту сумасшедшую!

Завуч за ухо оторвала меня от него и велела нам обоим следовать за ней. В этой школе было два завуча: Рыжая – добрая и Черная – ну очень злая. Именно злой – Черной в первый же день я и попалась. Верзилу завуч сразу же отправила к медсестре. Потом она повернулась ко мне:

– Ты кто?

– Я новенькая. В пятый класс.

– Не успела прийти в школу и уже отличилась! Сейчас ты идешь в свой 5-й «А», а завтра жду твоих родителей.

Я поднялась на второй этаж и пошла по длинному, залитому солнцем широкому коридору к двери в неизвестность… Урок уже начался. Я растерянно стояла у входа, не зная, куда сесть: почти все парты были заняты. Вдруг рыжая девчонка, сидящая за четвертой партой в левом ряду, вытолкнула свою соседку так, что та чуть не упала на пол, и громко сказала:

– Иди сюда, садись со мной.

Я с облегчением вздохнула и прошла на свое новое место. Так началась моя жизнь в Тушине. Препод по имени Александр Александрович сразу вызвал меня к доске: доказать какую-то теорему. Я никогда не учила доказательства: мне это было скучно. Но всегда как-то выкручивалась, доказывая теоремы по-своему. Так же я поступила и на этот раз. Ал-Ал, как сокращенно его про себя назвала, окинул меня ироничным взглядом:

– Ну, что ж, барышня, четыре за сообразительность, но все же я бы вам рекомендовал материал учить.

Остальные уроки прошли достаточно весело. Моя соседка, которую звали Галя, и на переменках, и на уроках вводила меня в курс школьной жизни. Оказывается, в этом классе была группа девочек и мальчиков, у которых родители занимали высокие посты. А у одного из них, мальчика с большими черными глазами по имени Валя Подерин, папа был известным писателем и имел две машины. Меня это как-то не впечатлило: родители давно мне объяснили, что наличие у моего папы личного шофера и высокой должности не дает мне повода считать себя чем-то лучше других. Ну, я как-то и не стремилась в число классной «элиты».

Васька-Сыч с приятелями делали вид, что в упор меня не видят да и раньше никогда не видели. Более того, они не только никогда ко мне не подходили, но даже тех, кто шел рядом со мной, не трогали. Так что некоторые стали у входа в школу делать вид, что они мои друзья.

После прихода родителей в школу по вызову Черной месяца полтора прошли относительно спокойно. И вдруг меня на переменке вызвал из класса мальчик, передал записку и, сказав, что будет ждать ответ, отошел к окну. Записка была от того самого Вали Подерина, у которого черные красивые глаза и папа – писатель. Раньше у меня приятелями были дворовые мальчишки – в их компании я играла, лазала по деревьям и крышам домов на любимой Волхонке. И вдруг: «Давай с тобой дружить, мне без тебя не жить. Я буду очень рад видеть нежный твой взгляд»…

Я покраснела до корней волос и в полном смятении спряталась в классе. Мне почему-то было ужасно стыдно, записка жгла руки. Исписав и изорвав немыслимое количество бумаги, вся перемазанная синей пастой от шариковой ручки, когда уже за окнами потемнело и в школе зажгли свет, я, наконец, оглядываясь по сторонам, как преступница, вышла из класса. Тот же самый мальчик, что принес записку, по-прежнему стоял у окна и ждал. Я с колотящимся сердцем подошла к нему, протянула свою записку с ответом и мгновенно умчалась, съехав по перилам. Плодом моего эпистолярного творчества явилось вымученное послание: «Я согласна с тобой дружить. Но только так же, как со всеми девочками и мальчиками нашего класса».

Приближался конец четверти, и надвигалось родительское собрание. И вот этот день наступил. Мои родители решили пойти на собрание вместе. Я осталась дома и, сидя за фоно, старательно разучивала вальс Шопена, готовясь к экзамену в музыкальной школе Дунаевского, в которой параллельно училась. Родители что-то задерживались. Я даже подумала, что они пошли к кому-нибудь в гости. Вернулись они какими-то мрачными. И я не могла понять, в чем дело: отметки у меня были хорошие, к поведению после той истории с компанией Васьки-Сыча больше претензий не было.

Как самый дипломатичный, первым со мной решил поговорить папа:

– Доченька, какие у тебя проблемы с Валентином Подериным?

Меня всю как огнем обдало:

– Он мне написал записку, а я ему ответила. Вот и все.

Папа нахмурился:

– Но на родительском собрании выступила мама Валентина и попросила оградить ее сына от нашей дочери. Она утверждает, что ты ему каждый день звонишь и требуешь, чтобы он шел с тобой в кино и покупал тебе конфеты. Мы что, не даем тебе конфет или в чем-то отказываем?

Я видела, что папа сильно расстроен:

– Папочка, я никогда ему не звонила. Честное слово!

К моему удивлению, мама вдруг за меня заступилась:

– Если девочка говорит, что не звонила, значит, не звонила.

Папа набрал телефон Подериных. И женщина, которая, не задумываясь, опозорила чужого ребенка перед родителями всего класса, услышав мой голос в телефонной трубке, тут же извинилась, признав, что звонил им кто-то другой. Но о ее извинениях кроме моих родителей так никто и не узнал.

На следующий день весь класс стоял в два ряда в коридоре перед дверью классной комнаты. Я шла через живой коридор, в начале которого стояли Валька Подерин и его ближайший друг Мишка Славин. Они попытались меня остановить. Но я, гордо подняв голову, прошла, не отвечая, мимо: я никому ничего не хотела объяснять…

Тогда я не знала слова «обструкция», но что это – почувствовала на своей шкуре: со мной почти все перестали общаться, а по школе гуляли слухи, что я обрываю телефон Вальке Подерину, а Галя – Мишке Славину.

Злая Черная разбираться, кто прав, кто виноват, не стала, отреагировала по-своему: вызвала наших родителей и заявила им, что девочки дурно влияют друг на друга. И Галю перевела в немецкий класс 5-й «Б». Теперь Галя училась на первом этаже и каждую перемену бежала ко мне на второй. Мы демонстративно под руку ходили по коридору все перемены.

В классе я оказалась совсем одна. А Мишка Славин меня начал преследовать и при большом скоплении школьного народа все время говорил что-то обидное. Я решила, что не стану жаловаться родителям, а сама с ним разберусь.

Я собрала все свои ценные вещи: велосипед, коньки, лыжи – и спрятала, а родителям сказала, что потеряла. Потом все это богатство подарила Лиде из моего класса. Она была крупная и очень сильная девочка, но училась плохо, была второгодницей, над ней все насмехались и никто с ней не дружил. Я же стала помогать Лиде с уроками, а та стала верным моим пажом и телохранителем. Сколько раз она появлялась вовремя и меня выручала! Теперь в школе уже никто не мог безнаказанно меня обидеть. А Мишку Славина после очередных его издевок в мой адрес при большом скоплении народа Лида отмутузила и скрутила ему руки за спиной, а я тонкой кожаной перчаткой отхлестала его зловредную физиономию, приговаривая:

– Будешь уважать девочек, скотина (ну просто как в моем любимом фильме «Мичман Панин» – «Будешь замечать офицера, скотина!»)!

Фильма этого, похоже, Мишка не видел, а если и видел, то в тот момент аналогии не понял. Но от меня отстал.

А к концу учебного года папе дали квартиру в центре Москвы, и мы переехали в Фурманный переулок. Там прошли счастливые годы моего взросления. Туда из роддома номер один я привезла своего первенца… Только это уже было в другой жизни. А та, тушинская, горьким осадком осталась в памяти навсегда.