Алексей Курилко Про немца, волка и драки до… дружбы

Алексей Курилко

Про немца, волка и драки до… дружбы

В первый раз в первый класс я отправился не первого сентября 1983 года, как все нормальные дети, а второго. Первого сентября у мамы случился острый приступ бронхиальной астмы: под утро дважды вызывали «скорую помощь». Словом, было не до школы.

Школьную форму мне мама купила, а вот на портфель денег не хватило. В киевскую школу № 94 я пошел с полиэтиленовым пакетом, на котором была изображена Алла Пугачева. К этому позору прибавилось отсутствие приличной обуви. Туфли были недоступны, сандалии прохудились. Пришлось идти в кедах. Даже я осознавал, что вид мой жалок.

Оказалось к тому же, что я самый маленький в классе. Меня посадили за первую парту, напротив учительского стола.

На ближайшей же перемене я сообщил одноклассникам, что я немец. Это была наглая ложь. Немкой была моя сестра, да и то наполовину.

Одноклассники мне не поверили. Вернее, засомневались.

Кто-то попросил:

– А ну, скажи чего-нибудь на немецком.

– Ладно, – говорю.

Я выдержал паузу, а затем изобразил что-то дикое вроде:

– Схайне бит дрите лайн хуц глите!

Я выкрикнул этот нелепый текст громко и звонко, так же как говорили фашисты в советских фильмах. Прозвучало похоже и убедительно. К тому же я несколько раз слышал, как сестра разговаривала по телефону со своим отцом. И всякий раз ее передразнивал довольно похоже. Так что имитация удалась.

Одноклассники спросили:

– И что ты сказал?

– Сказал, – говорю, – какие же вы дураки, раз не верите.

– Это какая-то абракадабрица, – фыркнул самый здоровый из мальчишек.

Я закатил глаза и сказал то, что частенько повторяла мама:

– О, майн гот! Фома ты неверующий. Заткнись, раз не знаешь.

После чего я усугубил ситуацию тем, что сообщил по большому секрету, будто у меня дома живет волк. Хотя на самом деле это была всего лишь моя мечта.

– Какой волк?

– Обыкновенный, – говорю. – Серый такой.

– Откуда? – спросил тот самый здоровенный мальчишка, которого, как я понял, звали Сашей.

Сквозь презрительный прищур я оглядел Сашу с ног до головы и ответил:

– Из леса, откуда же! Или ты думаешь, волков в магазине продают?

Все кругом рассмеялись, Саша насупился:

– Врешь ты все! Диких зверей нельзя держать в городе.

– Сам ты, – говорю, – дикий. Но тебя ж держат в городе.

Он пихнул меня в грудь. Я упал. Назревал конфликт. Поэтому я применил излюбленный прием.

– Извини, – сказал я и протянул руку для рукопожатия. – Давай дружить?

Саша растерялся. Он стоял и не знал, как поступить – отпихнуть меня или пожать мою руку. В следующее же мгновение я ударил его кулаком в нос и сразу кинулся наутек. А догнать меня никто не мог. Бегал я легко и быстро.

Конечно, это было подло. Но в открытом противостоянии с этим бугаем мне ничего хорошего не светило. Я никогда не переоценивал свои физические возможности.

Я и во дворе своем так поступал. Я был хилым мальчишкой, но при этом болезненно гордым и самолюбивым. Грубость или малейшее пренебрежение со стороны сверстников могли вывести меня из себя.

Тактика «ударить и бежать» в итоге всегда приносила свои плоды. Со мной предпочитали не связываться. Меня это устраивало. То, что это подло и трусливо, меня не трогало. Пусть! Зато меня даже Куренной – заводила и главарь нашей дворовой компании – опасался провоцировать.

Итак, я ударил Сашку Брюховецкого и убежал. После звонка вернулся в класс. При учительнице Сашка не мог мне ничего сделать. На следующей переменке я в коридор не вышел.

Когда за мной после пятого урока пришла мама, ее окружили мои одноклассники.

– А что, – поинтересовались они, – Алеша немец?

– Кто вам такое сказал? – удивилась она и зыркнула в мою сторону.

Я виновато опустил голову.

– А правда, – к маме протиснулся Сашка, – а правда, что у вас дома живет волк?

В глазах матери вновь сверкнуло раздражение. На этот раз я не потупил взор. Глядел исподлобья, с вызовом. Мой взгляд красноречиво говорил: да, мама, я им наврал! Наврал! Я! Так было надо.

Мать все поняла. Поняла все, а может, даже и больше. На то она и мать, чтобы хоть иногда понимать и чувствовать ребенка без лишних слов.

– Конечно, – ответила она детям. – У нас в доме живет волк. А точнее, волчица.

– Так ведь она же может кого-то загрызть!

– Даже хомяк может загрызть, если его довести.

Эту фразу, кстати, Саша Брюховецкий запомнил надолго. Когда мы с ним впоследствии подружились, он частенько цитировал меткие изречения моей матери, и это – про хомяка – в том числе.

Домой шли некоторое время молча. Я ждал маминой реакции.

Наконец она задумчиво произнесла:

– Хорошо, что еще не слон.

Мысленно я согласился. Слон был бы явным перебором.

Уже дома мать полюбопытствовала:

– И зачем оно тебе понадобилось? Врать про волка?

Я не сумел толком объяснить. Только теперь понимаю: этой наивной ложью я, по всей видимости, хотел компенсировать временную ущербность из-за отсутствия портфеля и туфлей. Дескать, да, я в кедах, с простым кульком вместо портфеля, но это все, потому что я немец, а в квартире у нас настоящий волк живет, может, он и съел мои туфли – они же были из кожи… Что-то в таком роде…

* * *

Самым крупным мальчиком в нашем классе был Саша Брюховецкий. Крупный такой мордоворотик спортивного направления, у которого ко всему еще имелся старший брат, он учился в третьем классе. То есть ссориться с Брюховецким было бы себе дороже. Но между нами с самого начала, что называется, кошка пробежала.

Брюховецкого все боялись и лебезили перед ним. Мне подобное поведение претило. Я его дразнил и провоцировал. При этом делал вид, что шучу. По-дружески, так сказать.

Например, я знал, что его бесит, когда к нему обращаются по фамилии. Еще хуже он относился к прозвищам, образованным от фамилии.

Но стоило нам повздорить, и я тут же начинал дразнить его Брюхой. Он принимался гоняться за мной, но бег – не его вид спорта. Запыхавшись, он останавливался, а я, стоя на безопасном расстоянии, скандировал во все горло: «Бедный Брюха! Устал, толстожопик? Конечно, с таким брюхом Брюхе меня не догнать!»

Сашка багровел от ярости и снова бросался в безуспешную погоню.

Раза два-три, правда, он меня подлавливал, было. Тогда приходилось тяжко. Я сопротивлялся как мог, пускал в ход и кулаки, и ногти, и зубы, а также все, что попадалось под руку, включая камни.

Победы надо мной давались ему нелегко. Но он привык быть самым сильным и не мог позволить мне хамского поведения.

Меня считали психованным, потому что однажды я ударил старшеклассника граблями. Нас, второклашек, безбожно эксплуатировали в качестве дармовой рабсилы. На уроках труда мы красили в спортзале батареи, а на продленке вместо положенной прогулки убирали территорию.

И вот, значит, убираем мы территорию. У меня развязался шнурок. Я нагнулся, чтобы завязать его, а проходящий мимо парень влупил мне под зад. И зашагал дальше как ни в чем не бывало. Я схватил грабли и со всей дури засадил их этому уроду в спину. Вернее, хотел засадить. Но зубцы были не такими уж острыми, да и силенок не хватало. Испортил ему куртку и слегка покарябал спину, но зато сколько было крику!..

Маму вызвали в школу. Но в принципе все обошлось. Он был намного меня старше, и у меня было с десяток свидетелей, видевших, что он «первый начал».

Мама меня не наказала. Хотя была недовольна, что ее вызывают в школу, да еще и дают советы касательно моей агрессии. Ей даже советовали сводить меня к психологу. Но сама мама полагала, что я поступил правильно. Я это знал. Она неоднократно мне говорила: «Запомни, за тебя заступаться некому. Ты должен сам уметь постоять за себя».

Она часто повторяла: «Мы с тобой никому не нужны. Ты у меня полусирота. А я сдохну – вообще один останешься. Бабушек и дедушек нет. Отцу ты не нужен. А сестра твоя – немецкое отродье, только о себе думает. Так что ни на кого в этой жизни не надейся!»

Но вернемся к Брюховецкому. Наши стычки и ссоры учащались и становились все более угрожающими. Я нередко приходил домой грязный, в синяках… Брюне тоже доставалось. Мои синяки и ссадины маму мало интересовали, а вот за грязную или изодранную одежду мне от нее здорово перепадало.

«Да сколько можно, – кричала она, – я не могу каждый божий день чистить твою форму. Я и так уже чуть ли не зубами эту грязь отдираю! Еще раз придешь в таком виде – убью!»

Но уступить Брюховецкому я не мог. Даже будучи сопливым щенком, я понимал: стоит лишь раз уступить – и никто с тобой считаться не будет.

Как-то раз братья Брюховецкие вдвоем подловили меня. Неравная схватка закончилась быстро. Они повалили меня на землю, скрутили… Но закрыть рот мне они не могли, я лежал на земле и материл их: «Две толстожопые Брюхи от самой брюхатой в мире мамы! Я же видел вашу мамашу, ох у нее и брюхо, в нем столько Брюховецких поместится…»

Один из братьев ударил меня ногой в живот. Я скривился и заорал громче: «Брюхундель ты сраный! Вонючее ты Брюхадло! Чтоб ты не дожрал. Чтоб ты сгинул вместе со своим ненасытным брюхом».

Они стали бить меня вдвоем. А я еще сильней орал: «Сраные Брюхастики! А, Брюхопилы!..»

На мои крики прибежала какая-то тетка, и я был спасен.

На следующее утро я повстречал их у школы. Они ждали меня у ворот. Обойти их не было возможности. Не пойти в школу тоже было нельзя; во-первых, за прогул меня бы мать убила, а во-вторых, это означало бы, что я их испугался. А проигрывать я не желал. Ни о какой капитуляции у меня и мысли не было. Поэтому я похромал в их сторону. Я хромал не из-за вчерашней драки, вернее, избиения. Просто после того, как я вернулся домой, мать, увидев, в каком состоянии моя форма, достала из шкафа солдатский ремень с металлической бляхой и всыпала мне таких люлей, в сравнении с которыми Брюхины удары теперь приравнивались к легким дружеским похлопываниям.

Порка ремнем – страшнее наказания мать придумать не могла. Признаюсь честно, это было ужасно больно. Задница потом синего цвета, и для сидения непригодна, и еще долго хранит на себе отпечатки звезд от солдатской бляхи.

И вот, значит, подхожу я к братьям. Внутри все сжалось от страха, а внешне расслаблен. Невозмутим, словно облако. С отрешенным, как у мумии Тутанхамона, лицом. Короче, как говорила моя мама, с понтом под зонтом, а сам под дождем.

Тут Сашка преграждает мне путь и… протягивает руку.

– Давай, – говорит, – дружить.

Хочет усыпить мою бдительность, решаю я. Надеется застать меня врасплох. В общем, думаю о нем плохо. Сужу по себе.

Ладно. Пусть бьет.

Я протягиваю руку навстречу. Внутренне я готов ко всему. Я протягиваю руку с обреченностью приговоренного к казни. И с удивлением принимаю крепкое, но дружеское рукопожатие.

– Ты молодчина! – восторженно восклицает Брюня-старший и тоже пожимает мою вялую ладонь.

– Ты даже не плакал вчера, – сообщает мне Брюня-младший.

Он произносит это с восхищением. И очень доверительно. Так, словно делится со мной некой тайной. Как будто меня там с ними не было вчера.

Мне все еще не верится. Я жду подвоха. Но скоро выяснится – подвоха нет. Я обрел друга. Точнее, двоих друзей.

С Сашкой Брюховецким мы еще не раз будем ссориться, но уже как друзья. А друзьям можно многое простить. Друзьям можно простить все, кроме предательства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.