Начало великой дружбы

Начало великой дружбы

Ещё улыбку подари одну,

И я поеду из страны в страну.

Георг Веерт

Дверь открылась, едва он дотронулся до звонка. Маркс почти не изменился за два года — та же копна кудрей, чёрная борода.

— Вы ко мне? — начал он было удивлённо, но тут же перебил себя: — Дружище Фридрих, ведь это вы? Как я рад, что вы, наконец, приехали!

— Я ненадолго, доктор Маркс. Еду из Лондона домой, в Бармен, и вот решил сделать крюк…

— Да входите же! Вы сделали отличный крюк! Жаль, что жена моя с дочкой уехали к матери, а то бы я вас познакомил с двумя великолепными дамами, одной из них уже полгода. Женни постоянно вспоминает ваши статьи в «Ежегодниках». Надеюсь, вы всё-таки задержитесь в Париже и наконец мы с вами наговоримся.

И Фридрих ответил:

— Да, доктор Маркс, я задержусь.

— Жаль, что и Ленхен отправилась вместе с Женни, она славная девушка и сварила бы нам сейчас прекрасный кофе. А теперь будем пить, что получится. Так вот, твоя статья в «Ежегоднике», — они как-то незаметно уже перешли на «ты», — гениальный очерк политической экономии.

— Боюсь, ты преувеличиваешь.

— Именно твои статьи, Фридрих, повернули меня к изучению экономических работ. Счастье, что ты так далеко ушёл от «Свободных».

— Недавно мне попалась их газета. Там столько нелепиц, я хохотал над ними целый вечер…

Они уже собрались уходить, когда Маркс протянул несколько газетных вырезок.

— Это для тебя. Последние статьи наших бывших друзей из «Свободных». Мне бы хотелось знать, что ты о них думаешь… Пожалуй, с этим святым семейством братьев Бауэр придётся бороться всерьёз.

Марксу надо было зайти в редакцию газеты «Вперёд».

— Пойдём вместе, — предложил он. — Там после закрытия «Ежегодника» собрались все радикальные силы. Гейне, Гервег, Гесс, Бакунин — тот даже живёт в редакции. Газета получается полосатой, но другой пока нет.

В большой комнате было накурено, шумно, несколько людей что-то громко доказывали друг другу.

Энгельс узнал Гервега и другого — высокого русского — Бакунина.

— Да-да, Фейербах развил именно эту мысль Гегеля! — убеждал Бакунин собеседников. Едва увидев Маркса, он тотчас пошутил: — Умолкаю! Говорить о Фейербахе и Гегеле в присутствии Маркса всё равно, что играть при Шопене одним пальцем на фортепиано.

Маркс, энергично со всеми поздоровавшись, перешёл в другую комнату, чтобы поговорить с издателем, а к Энгельсу сразу приблизился поэт Гервег:

— С тех пор как мы с женой проводили медовый месяц в Остенде, я ведь вас не видел, Фридрих! Бакунин, познакомьтесь, это Фридрих Энгельс. Помните его статьи? Он тогда подписывался «Ф. Освальд». Вся Германия их читала! Да ещё бы вам не помнить, Бакунин, когда его книгу о Шеллинге приписали вам!

— А ведь я знаю вас… — Бакунин наконец узнал Фридриха. — Мы вместе слушали лекции в Берлинском университете. Вы тогда ходили с младшим из Бауэров. Помните первую лекцию Шеллинга? А сейчас, я слышал, вы уезжаете из Англии? Судя по вашим статьям, вы здорово продвинулись вперёд.

— Ваше письмо я тоже читал в «Ежегоднике», — вежливо ответил Энгельс.

— Ерунда, — отмахнулся Бакунин, — сейчас я задумал большую работу о Фейербахе — вот это серьёзно. Как вы считаете, куда лучше сегодня пойти? — перескочил он без всякого перехода на другую тему. — Можно к Жорж Санд, у неё соберутся Шопен, Ламеннэ, а можно на собрание общины коммунистов.

— Они вас допускают на свои собрания? — удивился Фридрих.

— Я у них свой человек. Святые люди эти ремесленники-коммунисты. Пойдёмте вместе… — Бакунин заметил, что Энгельс с удивлением оглядывает комнату.

— Не удивляйтесь, я как раз здесь и живу. После того как царь лишил меня подданства, я стал цыганом. Всё моё имущество — это сундук с книгами, на котором сейчас сидит Гервег, да цинковый кубок — его мне подарил хозяин квартиры. — Бакунин обвёл помещение рукой. — Ага! Ещё раскладная кровать — она тоже от хозяина. Думаю, через пару месяцев придёт революция и все заживут примерно так же.

Энгельс хотел было не согласиться насчёт революции, но тут вошёл Маркс, и втроём они решили пойти на собрание коммунистической общины.

* * *

Два раза в месяц подмастерья-портные, последователи Вейтлинга, снимали для своих собраний дешёвый кабачок.

Здесь было удивительно чисто. За составленными вместе столиками сидели люди с просветлёнными лицами. Они обсуждали, как станут жить и воспитывать детей при коммунизме. У всех была заказана одинаковая простая еда и дешёвое вино. Бакунина здесь знали.

— Я привёл к вам друзей — доктора Маркса и Энгельса. Они интересуются коммунизмом, — объявил Он.

— Нам известны их работы, — сказал молодой ремесленник с края стола, — а доктор Маркс у нас часто бывает в гостях. Пусть садятся вместе с нами, приветим и братство.

— У меня есть ещё вопрос. — Пожилой портной, видимо, продолжил прерванный разговор. — Вы хотите, чтоб у всех всего было поровну. А как же быть с детьми? Если в одной семье шесть детей, а в другой — лишь один, то у них не будет одинаковых условий для развития.

Каждый стал высказываться, что об этом думает.

Бакунин вмешался тоже, бурно стал доказывать что-то своё…

— Удивительно! — сказал Маркс, когда они возвращались после собрания. — Две недели люди работают и живут в тяжелейших условиях, а потом собираются вместе, чтобы помечтать о коммунизме.

— Это не мечты, Маркс! Я уверен, что вот-вот произойдёт общеевропейская революция! — заспорил Бакунин.

— И всё же то, что мы слушали сегодня, — это хорошие, добрые фантазии, но идущие от невежества. — Маркс говорил всегда очень горячо, убедительно. — Вейтлинг сделал огромное дело — он собрал ремесленников в общины. На сегодня ни один социалист в Европе не написал умнее и глубже о будущем обществе, чем он, рабочий Вейтлинг. Но и его книга построена лишь на вере. А здесь нужна не вера, наука!

— И мы должны доказать, что социализм — это обязательный результат развития нашего общества, а также результат развития европейской философской мысли, — подхватил Энгельс.

— Правильно, Фридрих! Я думаю точно так же… А книга Вейтлинга скоро может стать прошедшим днём и потянет тех же рабочих назад, если не появится серьёзных научных работ.

В этот утренний час Энгельс бродил по улице Ванно, не решаясь подойти к дому Маркса. Для визита было, пожалуй, рановато.

Хмурые, заспанные приказчики убирали тротуары около своих лавок, выносили под окна товары.

Поразительная вещь, в который раз думал он. Похоже на то, что в мире лишь двое людей знают главный путь развития общества. Это Маркс и он, Фридрих. «Именно рабочим, пролетариату будет принадлежать революционная, освободительная роль в истории», — вспомнил он слова из последней статьи Маркса.

Вчера они лишь мельком коснулись этих статей. Энгельс был согласен с каждым словом.

…Наконец он решился: поднялся по лестнице, позвонил. Как и вчера, Маркс открыл сразу.

— Замечательно, что ты пришёл, Фридрих!

— После творчества братцев Бауэр, которое ты мне дал читать, долго не усидишь. Так и хочется их отругать.

— Значит, ты со мною согласен?

Маркс принялся готовить кофе.

— Я рад, что мы думаем одинаково. Братья Бауэр уверяют, что народ, масса лишь вредный груз для истории. Творят же историю избранные личности!

— Кто бы мог представить три года назад, что они докатятся до такой нелепости. — Энгельс присел к столу. Маркс разливал кофе. — Не хотелось бы жить в государстве, построенном по их теориям.

— Им надо отвечать, и не откладывая. Пока они не замусорили мозги колеблющимся. У меня есть предложение, правда, я не знаю, как ты к нему отнесёшься…

— А почему бы нам не ответить на их статьи вместе? — спросил Энгельс, улыбаясь. — Я понял твоё предложение верно?

— Верно. — Маркс тоже улыбнулся. — Ты хорошо знаешь Эдгара, даже сочинял кое-что с ним на пару, а я дружил со старшим братом, Бруно.

— И наше общее мнение произвело бы в Германии впечатление, — договорил Энгельс. — Я думаю, работу надо начать немедленно.

Всё утро они обсуждали план будущей книги.

— Выпустим её отдельной брошюрой, — предложил Маркс, — кое-что я уже набросал.

Они спустились вниз, пообедали в дешёвом ресторанчике, и Энгельс отправился в гостиницу.

Утром он уже читал Марксу первую главу: «Критическая критика в образе переплётного мастера, или Критическая критика в лице господина Рейхардта».

Маркс кивал ободряюще.

— Получилось блестяще, — сказал он, когда Энгельс кончил. — Если так пойдёт дальше, читатели станут учить наизусть приведённые тобой цитаты, чтобы забавлять ими друг друга, настолько ты выявил их нелепость и пошлость.

Через восемь дней Энгельс читал Марксу последнюю главу.

— Что ж, поработал ты отлично. Свою я тоже допишу быстро.

— Завтра я уезжаю. — Энгельс сказал это с грустью.

— Что ты думаешь делать дальше?

Энгельс несколько минут молчал, потом пожал плечами.

— Коммерция мне ненавистна, но денег нет. Да и английскую книгу я должен кончить быстрей… А там, я думаю, нас освободит революция или отправят на гильотину. — Теперь он уже улыбался.

…Скоро Маркс получил письмо.

«Ни разу я ещё не был в таком хорошем настроении и не чувствовал себя в такой степени человеком, как в течение тех десяти дней, что провёл у тебя», — писал Энгельс из Бармена.

1844 год. Сентябрь

Конечно же, его тянуло домой. Всякого тянет в родной дом, как бы там ни жилось… Но в то же время было и другое — ехать домой ему не хотелось.

В Англии он ездил только на поездах, а сейчас сидел в допотопном запылённом дилижансе. Напротив, надвинув на глаза шляпу, положив на колени рыжий саквояж, всхрапывал толстый попутчик, в бок упирался локоть другого соседа, а сверху иногда раздавался рожок почтальона, сидящего на козлах рядом с кучером в красном сюртуке с галунами.

Дорога свернула к долине реки Вуппер…

Здравствуй, город Эльберфельд и на другом берегу — Бармен, привет тебе, центр пиетизма, унылой, пустой жизни, посвящённой церковным проповедям да пересчёту гульденов и зильбергрошей.

* * *

— Фридрих, родной мой! Какой ты стал мужественный. — Это мама. — И борода! Посмотрите, у него настоящая борода!

— Борода не грех, если даст успех! — Это отец. — Жаль, твой брат Герман не дождался тебя, как раз проводили его вчера на военную службу. А то бы имел честь передать тебе свой стол в конторе лично.

А рядом уже взрослая девушка, его сестра Мария.

Да, конечно, Фридрих знает, что она готовится выйти замуж. И с женихом знаком, Эмилем Бланком, молодым лондонским купцом. О том, что Эмиль, родственник барменских Бланков, мечтает забросить коммерцию, потому что сочувствует идеям социализма, надо, конечно, молчать.

А там младшие сёстры. Девочки тоже подросли.

— Готовятся к конфирмации! — гордо объявил отец.

И младшие братья.

— Ну-ка, бегом, несите свои тетради, похвастайтесь старшему брату оценками!

Но тут вступилась мама.

— Боже мой, дайте ему хоть присесть с дороги, умыться! Твоя комната, Фридрих, всегда твоя. Она ждёт тебя.

А его комната наверху! Такая стала маленькая, неужели это она, родная его крепость, где удавалось прятать от отца увлекательнейшие книги и где по два часа отстаивал он на коленях перед распятием над дверью, если отец их обнаруживал?

Отец поднялся к нему по лестнице.

— Итак, мой сын, когда радостные минуты встречи прошли, я хотел бы знать, осознал ли ты наконец глубину своих юношеских заблуждений? Каковы твои планы?

Что лучше, прикинуться: «Осознал, виноват, исправлюсь» — или, наоборот: «Хочу и буду, потому что ваши убеждения мне отвратительны»? Или… лучше отгородиться?

— Я хотел бы месяца два заниматься науками. А потом, если ты позволишь, хотя бы год поучиться в университете.

Отец недовольно кивнул. Будь его воля, сразу, завтра с утра, — за стол в контору, и весь день подсчитывай тюки хлопка, ниток, пряжи. А вечером, подведя итог, довольно посмеивайся при виде вырученной суммы.

Но всё-таки отец справился с собой.

— Хорошо, несколько месяцев я готов оплачивать твои научные занятия. — И тут же добавил: — Разумеется, насколько позволяют наши средства.

Стало легче. Они, как два опытных борда, решили сначала примериться друг к другу и лишь потом начать главный бой.

Вот и в воскресенье предстоит семейный поход в церковь. Как отец поступит на этот раз, если его старший сын, сын самого церковного старосты, останется дома?

Тут уж Фридрих не уступит! Зато отец поведёт себя осторожнее.

Вечером Фридрих решил прогуляться по городу.

— Я бы не советовал тебе ходить одному, — сказал неожиданно отец.

— Почему? — удивился Фридрих.

— Ограбят.

— Но у меня ничего нет.

— Увы, наш город сильно переменился. — Отец как-то грустно усмехнулся. — Теперь мы хозяева лишь днём, вечером же лучше крепче запирать двери и сидеть тихо. Меня-то, конечно, все знают. И я хожу смело. А незнакомого эти господа сначала прирежут, а потом станут разбираться, пусты ли у него карманы.

— Фридрих, послушай отца, лучше останься дома. Эти рабочие, говорят, совсем распустились, — стала уговаривать мама. — А отец ещё внёс деньги на их просветительное общество.

— Не я один, дорогая, деньги внесли многие.

— Что же, рабочие избрали такую форму протеста?

— Это не протест, это обыкновенный грабёж. А бургомистр занимается неизвестно чем, вместо того чтобы навести в городе порядок, — закончил отец раздражённо.

Город действительно изменился.

Фридрих шёл вдоль реки Вуппер мимо нижнебарменской церкви к старинному мосту, ведущему в Эльберфельд, и на месте широких лужаек видел корпуса фабрик Там, где были рощицы, строили дома, а вода в Вуппере стала ещё более густой, красной от многочисленных стоков, которые неслись из красилен.

В прежние годы вуппертальское общество почти не читало газет. Пожалуй, первые журналы, которые увлечённо изучали здесь, были те самые номера «Телеграфа» со статьями Фридриха о Вуппертале. Теперь каждый служащий конторы в обед нёс с собою газету. О политике говорили прямо на улице, а когда Фридрих встретил бывшего соученика, а теперь молодого коммерсанта, тот рассмешил его вопросом:

— Фридрих, ты ведь из Англии? Ну что, там уже поняли, как надо управляться с рабочими? Всё-таки передовая страна. Честно говоря, на правительство я уже не надеюсь, дерьмовое у нас правительство.

— Конечно, поняли, — ответил подчёркнуто серьёзно Энгельс. — Надо устанавливать республику и гнать короля.

В прошлые времена соученик испуганно отшатнулся бы или сделал вид, что не слышит крамольных фраз, сейчас, к изумлению Фридриха, он задумчиво сказал:

— Пожалуй, ты прав. Я тоже так часто думаю.

1845 год. Зима — весна

В доме о чём-то тихо совещалась со старой служанкой мама. Скорей всего о том же, о будущей конфирмации сестёр.

Энгельс на мгновение отложил перо…

«К рабочему классу Великобритании.

Рабочие!

Вам я посвящаю труд, в котором я попытался нарисовать перед своими немецкими соотечественниками верную картину вашего положения, ваших страданий и борьбы, ваших чаяний и стремлений…»

Рукопись, лежавшая перед ним, была велика. Через несколько месяцев она станет солидной книгой.

Он написал её здесь, в родительском доме, в своей крошечной комнате наверху, писал осень и зиму, обложившись газетными вырезками, справочниками. Но главными стали записи, которые он сделал там, в Англии, записи о разговорах с рабочими, об «экскурсиях» с Мери в их лачуги. Они запечатлелись, словно на дагерротипе, и заставляли волноваться, едва Фридрих прикасался к ним в своей памяти.

«…Я хотел видеть вас в ваших жилищах, наблюдать вашу повседневную жизнь, беседовать с вами о вашем положении и ваших нуждах, быть свидетелем вашей борьбы против социальной и политической власти ваших угнетателей. Так я и сделал. Я оставил общество и званые обеды, портвейн и шампанское буржуазии и посвятил свои часы досуга исключительно общению с настоящими рабочими; я рад и горжусь этим».

Сначала Энгельс думал, что напишет книгу об истории общественного развития Англии. Положение рабочих было лишь темой для главы. Потом он понял, что сейчас важнее писать именно о рабочих. Он и Маркса торопил в те месяцы. «Нам теперь нужно прежде всего выпустить несколько крупных работ — они послужили бы основательной точкой опоры для многих полузнаек, которые полны добрых намерений, но сами не могут во всём разобраться. Постарайся скорее кончить свою книгу по политической экономии, даже если тебя самого она во многом ещё не удовлетворяет, — всё равно умы уже созрели, и надо ковать железо, пока оно горячо».

Летнее восстание силезских ткачей потрясло даже обывателей. Во всех классах общества появились недовольные правительственной политикой. Газеты писали о конституции и равных правах. Интеллигенция, буржуазные демократы стали организовывать собрания, дискутировали о жизни рабочих — нового класса Европы, об их будущем, создавали общества для их просвещения.

Энгельс выезжал на собрания в Кёльн, в Бонн, в Дюссельдорф. И всюду он находил людей, настроенных прогрессивно. «Что делать, куда и как идти?» — эти вопросы были по-прежнему главными. Людям были необходимы книги, там они надеялись найти ответы.

Из письма к Марксу. «Пока наши принципы не будут развиты в нескольких работах и не будут выведены логически и исторически из предшествующего мировоззрения и предшествующей истории как их необходимое продолжение, никакой ясности в головах не будет и большинство будет блуждать в потёмках».

И он спешил с книгой «Положение рабочего класса в Англии». Её посвящение заканчивалось так:

«…Я, как и многие другие на континенте, всячески приветствую ваше движение и желаю вам скорейшего успеха.

Идите же вперёд, как шли до сих пор! Многое ещё надо преодолеть; будьте тверды, будьте бесстрашны, — успех ваш обеспечен, и ни один шаг, сделанный вами в этом движении вперёд, не будет потерян для нашего общего дела — дела всего человечества!

Бармен (Рейнская Пруссия),

Фридрих Энгельс.

15 марта 1845 года».

* * *

Несколько дней назад Фридрих получил письмо от Маркса. Под нажимом прусского правительства Маркса выслали из Франции. Король не простил ему «Ежегодников», а ещё раньше под страхом ареста запретил возвращение в Пруссию.

Женни с маленькой дочкой поселилась у Гервегов. За бесценок она распродала мебель и вскоре выехала в Бельгию к мужу. Служанку Елену Демут, которая выросла в доме Вестфаленов, они отпустили — платить ей было нечем. Елена не спорила, молча собрала сундучок. А через неделю появилась в Брюсселе и разыскала временное пристанище Марксов. Сказала, что готова жить у них без жалованья, предложила даже собственные сбережения.

Энгельс бросился добывать деньги у знакомых, выслал аванс за свою «английскую» книгу.

«Эти собаки не должны, по крайней мере, радоваться, что причинили тебе своей подлостью денежные затруднения», — писал он Марксу.

* * *

В Эльберфельде для дискуссий о коммунизме удалось снять самый большой ресторан. Собралось человек сорок. А на третьем собрании публика стояла даже в дверях — пришло более двухсот человек.

Слушатели расположились за столиками по рангам. Солидно восседала денежная знать. Вдоль стен расселись мелкие лавочники, владельцы мастерских. Отдельно ото всех, словно на собственном заседании, — прокуроры и члены городского суда. Присутствовал сам обер-прокурор. В дальнем углу смущённо жались четверо рабочих — делегаты с фабрики.

— Мы вовсе не хотим разрушать жизнь со всеми её условиями и потребностями, — утверждал Энгельс, — мы всячески стремимся созидать её.

После дискуссий в Вуппертале любая статья, публикация о коммунизме расхватывалась мгновенно. Фридрих со дня на день ждал выхода брошюры, которую они начали писать с Марксом в Париже. Маркс за несколько месяцев превратил её в солидную книгу и назвал «Святым семейством». Фридрих просил снять своё имя с обложки: написанного Марксом было раз в десять больше. Но Маркс, наоборот, поставил имя Энгельса первым.

Отец получал корреспонденцию в контору, туда же приходили и письма Фридриху. Эти письма внимательно осматривали, а потом отец с недовольным видом передавал их старшему сыну.

— Господи, молю тебя, отторгни его от этой ужасной компании! — часто повторял отец как бы самому себе.

Мама плакала уже с утра.

— Фридрих, милый, ну почему ты не можешь порвать со своими друзьями? — спрашивала она. — Ведь ты так хорошо занимался осенью науками!

— Неужели ты до сих пор думаешь, что в своей комнате он вёл научные занятия! — прервал её отец. — Всё, что он там делал, — тоже коммунизм!

— Ты не ошибся, — спокойно проговорил Фридрих.

Пора было внести ясность во всё.

— И следовательно… коммерцией ты отказываешься заниматься?

— Какая может быть коммерция, отец, при моих убеждениях!

В этот момент в дом явился посыльный. В форме, с золотыми галунами, фуражке с гербом, он принёс конверт и толстую книгу.

— Распишитесь, господин Энгельс, в получении постановления господина обер-бургомистра. — Отец недоумённо взял перо, но посыльный с подчёркнутым уважением остановил его. — Нет, господин Энгельс, расписаться должен господин Фридрих Энгельс-младший, это ему конверт.

В постановлении под гербом с прусским орлом сообщалось, что дальнейшие собрания в городе запрещены, а если организаторы, несмотря на запрет, соберутся, то будут немедленно арестованы и привлечены к суду.

— Я знал! Я знал, что именно этим и кончится! — Отец даже застонал. — Лучше бы ты не возвращался из Англии! Как нам спокойно жилось два года! Так опозорить наш дом… Весь наш род!

— Я готов уехать, отец. Например, в Брюссель.

Отец развёл руками.

— Ну что ж, пожалуй, это будет лучше для всех.

* * *

Весной Маркс с семьёй переселился в рабочий квартал на улицу Альянс, 5, поблизости от ворот Сен-Лувен. Здесь были самые дешёвые квартиры.

Энгельс приехал к нему в середине дня.

Дверь открыла молодая женщина с добрым крестьянским лицом. Увидела гостя, улыбнулась.

— Входите, господин Энгельс, мы вас ждём.

«Прислуга сказала бы: «Господа ждут вас», — подумал Энгельс, — верно, это та самая Ленхен, которая прекрасно готовит кофе…»

— Как хорошо, что вы приехали, господин Энгельс! Мы с Карлом только и вспоминали утром, что о вас, и он вот-вот подойдёт. — Женни, жена Маркса, проводив Фридриха в гостиную, усадила его в кресло. — А позавчера мы с Ленхен сияли для вас квартиру в соседнем доме — удобно и недорого.

Женни держалась уверенно и просто, приветливо разговаривала, и Фридрих уже в первые минуты почувствовал себя здесь удивительно легко.

— А ведь я давно хотела написать вам, уже больше года назад. — Женни улыбнулась, почувствовав удивлённый взгляд Энгельса. — В одном из последних писем вы жаловались Карлу, что все читают в «Ежегоднике» вашу статью об английской истории, экономическую же работу открывают немногие. А я вашу экономическую статью прочитала в рукописи одновременно с Карлом и могу сказать — статья очень основательна и глубока. Об этом я и хотела тогда написать вам в Манчестер. Публика же пока не вся готова к таким серьёзным статьям, потому и трудно воспринимает. Ваша работа много дала Карлу…

«Да она совсем непохожа на немецкую хаузфрау — домашнюю хозяйку, увлечённую только рукоделием и домашними заботами, — подумал Энгельс. — Хотя, конечно, этим ей тоже приходится заниматься. Карлу действительно посчастливилось».

Скоро пришёл Маркс. Фридрих поднялся ему навстречу, и они крепко обнялись.

1845 год. Лето

Из Англии приехал Веерт. В тот же вечер Фридрих у себя дома познакомил его с Марксом. Веерт рассказывал новости, читал последние стихи.

— Гарни, редактор «Северной звезды» — молодец. В своей газете, Фридрих, он напечатал ваши статьи об успехах коммунизма в Германии. Наконец англичане увидели, что немцы их догоняют и в общественных делах…

— Мы много говорили с Фридрихом о немецких рабочих-эмигрантах в Лондоне. Они организовали там общину Союза справедливых. Вы знакомы с ними? — спросил Маркс.

— Конечно! Благодаря Фридриху и знаком. Честные, настоящие люди, — подхватил Веерт.

Он уже давно поглядывал на стопу только что принесённых из типографии книг и наконец не выдержал:

— Уж не ради ли этой книги, Энгельс, вы столько часов просиживали в Чатамской библиотеке в Манчестере?

— Уверен, что ради этой, — ответил за Фридриха Маркс. — Надо сказать, что на сегодняшний день это самая необходимая книга. Правда, было бы лучше, если Фридрих сам отвёз её в Англию.

— Отличная мысль! — обрадовался Веерт. — Книгу о положении рабочего класса автор сам передаст вождям движения.

— Уж если ехать, то вместе. — Энгельс думал об этой поездке: дело было только за деньгами. — Я бы познакомил тебя с теми настоящими людьми, о которых ты спрашивал Веерта.

— Если Женни и Ленхен отпустят… — Карл улыбнулся.

Жена Маркса ждала второго ребёнка, и он боялся надолго её оставлять.

— О, Карл, считай, что мы тебя туда направляем! — сказала Женни. — Заодно поработаешь в Чатамской библиотеке, тебе ведь это необходимо!

Вернувшись в гостиницу, Веерт сел за письмо матери:

«Пусть господа собственники остерегаются — могучие руки народа на нашей стороне, и лучшие мыслители всех народов переходят к нам. Среди них — мой горячо любимый друг — Фридрих Энгельс из Бармена, который написал книгу в защиту английских рабочих и справедливо, со всей беспощадностью бичует в ней фабрикантов. Его собственный отец владеет фабриками в Англии и Германии.

Теперь Энгельс вконец рассорился со своей семьёй, его считают безбожником и нечестивцем… Однако я знаю его как поистине чудесного человека, который день и ночь с громаднейшим напряжением борется за благо рабочего класса».

1845 год. Лето

Знаменитую Чатамскую библиотеку в Манчестере было видно издалека.

У входа в старое готическое здание висела мраморная плита с выбитыми на ней строками из завещания Чатама, богатейшего промышленника.

Книги хранились в кельях — в этом здании когда-то был монастырь. Прежде, чтобы защитить их от воров, самые ценные проковывали цепями к полкам.

Энгельс помог Марксу выбрать труды английских экономистов: на континенте эти книги не были переведены.

В читальном зале с высоким сводчатым потолком было тихо и чинно.

* * *

Он смотрел на Мери долго, глаза в глаза, пристально, радостно.

— За год вы стали ещё красивее, — проговорил наконец Фридрих.

— Разве главное сейчас это?

— Главное то, что я приехал, и вы — здесь.

— А коммерсантом вы так и не стали?

— А коммерсантом так и не стал. Стал коммунистом. И приехал за вами, Мери.

— Но у меня в Манчестере немало дел… Я должна помогать товарищам.

— Через месяц я уеду в Брюссель. Там тоже много работы. Думаю, что она необходима ирландцам так же, как и немцам.

Мери помедлила, а потом, решившись, выговорила:

— Я еду с вами, Фред.

* * *

Гарни, редактор «Северной звезды», встретил их радостно.

— Пожалуй, я вас таким и представлял, — сказал он, крепко пожимая руку Марксу. — Фридрих пересылал мне ваши статьи. Нам, чартистам — борцам за народную хартию, — важно чувствовать друзей на континенте.

Энгельс вручил Гарни свою книгу.

— Это отлично, Энгельс, что вы её так быстро написали, и правильно, что сразу привезли к нам. Мы немедленно известим читателей о её выходе.

Гарни собирался в Лондон. Маркс и Энгельс тоже ехали туда.

— Помните, как два года назад вы специально приехали из Манчестера, чтобы познакомиться со мной? — спросил Гарни Энгельса. — В первые минуты вы показались мне чересчур молодым. Но потом я так увлёкся разговором с вами, что чуть не опоздал выпустить номер. — Гарни засмеялся.

— Мы говорили об эмигрантах-немцах. Думаю, пора вам с ними познакомиться ближе, — сказал Энгельс.

Как и тогда, улица была забита новыми бочками. Видимо, бочарная мастерская процветала. Они обошли гружённые доверху повозки, приблизились к зданию просветительного общества немецких рабочих.

— Да это же Фридрих Энгельс! — пробасил Шаппер, едва увидев их, и протянул свои ручищи. — Молль, смотрите, какие у нас гости!

Обрадованный Молль выбирался из-за полок с книгами.

— Рад, что благодаря Энгельсу, наконец, как следует познакомлюсь с вами. У демократов разных стран общая цель — свобода и общий враг — правительство, — сказал Гарни.

— Думаю, что демократам разных стран пора объединиться, и наш друг Гарни говорит очень правильно, — подтвердил Маркс.

На Веббер-стрит в таверне «У ангела» собрались вожди чартистов и борцы за свободу из разных стран — те, кто укрывался в Лондоне от преследования своих властей.

— Для приближения революции нам всем нужна революционная международная организация, — заявил Энгельс. — Меня поддерживает и мой друг, доктор Маркс. Он тоже находится здесь.

С их предложением согласились все.

На следующий день после этого собрания Маркс и Энгельс возвращались в Европу. Уже без них в годовщину провозглашения Французской республики собрались двести демократов из десяти стран.

Были речи, хоровое пение, читали стихи… Иосиф Молль пел «Марсельезу» на французском языке.

На этом празднике родилось новое общество — «Братские демократы».

1845 год. Осень. — 1846 год. Зима.

«Когда я сообщил своей жене о вашей весьма философской системе писания до 3–4 утра, она заявила, что такая система для неё не годилась бы и что, если бы она была в Брюсселе, то устроила бы государственный переворот среди ваших жён», — писал Марксу и Энгельсу из Англии Гарни, узнав, что друзья работают без отдыха осень и зиму над книгой «Немецкая идеология».

И хотя Маркс заключил договор с дармштадтским издателем об издании солидного экономического труда, работу над ним он так и не закончил. Уже к осени того же, 1845 года стало понятно, что необходимо срочно отставить все дела и взяться за большую философскую работу.

В это время вышло немало путаных работ о будущем развитии человечества, о коммунизме. Кто только не объявлял себя коммунистами и «истинными социалистами»! С другой стороны, враги коммунизма порой приписывали коммунистам самые нелепые идеи.

Сейчас Энгельс вспоминал, как создавались главы «Святого семейства». Та книга тоже считалась общей.

Но в Париже они всё-таки работали отдельно — каждый над своей частью.

Теперь же, в кабинете Маркса, они обсуждали каждый абзац, каждый поворот мысли.

Через много лет, уже после смерти Маркса, Энгельс скажет об их совместной работе: «Маркс стоял выше, видел дальше, обозревал больше и быстрее всех нас. Маркс был гений, мы в лучшем случае — таланты. Без него наша теория далеко не была бы тем, что она есть».

В эти месяцы упоённого труда, пожалуй, лишь Энгельс понимал суть открытия Маркса…

С тех пор как люди осознали самих себя, они стремились запоминать свою историю. Великие историки — Геродот и Плутарх, Ливий и Тацит — оставили много полезных сведений о прошлом человечества. Но история была лишь хаотическим пересказом событий и биографий, она ещё не стала наукой.

Маркс первым в мире создал исторический материализм.

Вся история человеческого общества начинается с производства. «Людей можно отличать от животных по сознанию, по религии — вообще по чему угодно. Сами они начинают отличать себя от животных, как только начинают производить необходимые им жизненные средства…»

Для того чтобы жить, люди должны иметь пищу, питьё, жилище, одежду. Поэтому первый исторический акт — это производство средств, которые необходимы для поддержания общества. Способ производства определяет историческую формацию общества.

Это открытие Маркса объяснило всю историю человечества. Жизнь народов — в Египте, Индии, Америке или Европе — подчиняется одним и тем же законам общественного развития, зависит от производительных сил. Социальные революции — вот истинные вехи истории, здесь общество переходит от одной формы к другой.

«Производительные силы определяют форму общения, общественные отношения». Раб и хозяин, феодал и крепостной крестьянин, пролетарий и фабрикант — эти общественные отношения менялись в человеческой истории не случайно.

Производительные силы развиваются, и старая форма общения — рабство, крепостная зависимость — перестаёт соответствовать им, становится оковами, сдерживающими развитие производства. Тогда и происходит социальная революция. Она рвёт оковы, создаёт новые, более передовые общественные отношения, которые соответствуют более развитым производительным силам.

«Революция является движущей силой истории», — писали Маркс и Энгельс.

Они доказали, что пролетарская, коммунистическая революция неизбежна. К этому стремится весь ход развития человеческого общества.

Материалистическое понимание истории, законов, по которым развивается общество, — главный переворот в научном познании мира, который совершили Маркс и Энгельс.

Так во время работы над книгой «Немецкая идеология» в 1845 году они разработали первое теоретическое обоснование научного коммунизма.

В будущем Энгельс напишет, что два великих открытия — другое Маркс совершит в пятидесятые годы при написании «Капитала», когда создаст теорию прибавочной стоимости, — два этих открытия превратили социализм из утопии в науку.