ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Будто Змей Горыныч дышал

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Будто Змей Горыныч дышал

В 1963 году ядерные взрывы, образно говоря, загнали под землю. 5 августа в Москве был подписан международный Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой. Он вступил в силу 10 октября того же года. У военных и ядерщиков оставалась только одна возможность опробовать новые разработки — рвать заряды в специальных штольнях, под землей. Надо сказать, Китай и Франция к этому соглашению тогда отказались присоединиться. Тем не менее со стороны Советского Союза, США и Англии это стало важнейшим шагом и к международной разрядке, и к более щадящим отношениям с мировой экологической системой.

Правда, после 1963 года, как показывает статистика, частота подземных испытаний резко возросла. Это нужно иметь в виду. К 1976 году США и Советский Союз смогли договориться и ограничили мощность ядерных зарядов до 150 килотонн, но и этого оказалось достаточно, чтобы земной шар застонал от адских ударов атомной энергии.

Риск чрезвычайных ситуаций и даже катастрофических явлений при испытании ядерного оружия под землей все-таки сохранялся. Военные специалисты, ученые, пусть и в гораздо меньшей степени, нежели раньше, но по-прежнему опасно «играли с огнем». И случаи, когда чудовищная сила ядерного взрыва изнутри раскалывала земную твердь, были как в США, так и в Советском Союзе. Не всякое подобное ЧП становилось достоянием гласности, причины этого понятны, но о нескольких эпизодах буйства рукотворной, но необузданной стихии мы можем рассказать.

Подвела гора Шелудивая

К осени 1969-го на Новой Земле готовились подземные испытания. Эта работа, как вспоминают ветераны полигона, шла напряженно: горняки занимались проходкой сразу двух штолен, а силенок у их экспедиции оказалось маловато. В Госкомиссии, которую возглавлял начальник 5-го управления Минсредмаша Георгий Александрович Цырков, специалисты нервничали и, как говорится, принимали меры.

Обе штольни — А-7 и А-9 — были пройдены в горе с непрезентабельным названием — Шелудивая. Ее северный склон обращен к проливу Маточкин Шар и поселку Северный, западный — к реке Шумилиха. В геологическом плане гору сравнивали со слоеным пирогом из разного вида сланцев, кварцитов, доломитов, известняков. Концевой блок штольни А-7 как раз оказался из кварцитов, а концевой блок штольни А-9 впервые в практике испытаний «уперся» в известняки. Командный пункт руководства испытаниями (КПР) находился в 6 километрах от штолен в точке, которая на карте обозначалась как высота 132. От него до уреза воды — не более 500 метров. Здесь же располагались командные пункты связи, авиации, тыла, несколько площадок для вертолетов, пункты санитарной обработки и дезактивации техники.

Подробное описание событий 14 октября 1969 года нам оставил известный новоземелец капитан I ранга в отставке Георгий Алексеевич Кауров. Правда, мы обратили внимание на одну допущенную им неточность — пассажирский теплоход «Буковина» он называет «Татарией». Правда, грех здесь небольшой, поскольку оба эти судна идентичны — из одной серии и оба ранее привлекались к обеспечению ядерных испытаний на Новой Земле.

Погода в тот день, со слов Георгия Алексеевича, выдалась на редкость хорошей. В поселке Северный вообще заштилело, а по Шумилихе наблюдалась едва заметная тяга в сторону пролива. Все было готово к взрыву, и рядом с КПР выстроилась колонна из пяти гусеничных вездеходов (ГТТ). На них так называемая группа первого броска максимально быстро должна была достичь обвалованных грунтом сооружений с регистраторами измерений. Поясним: при подземных взрывах сигналы от сотен датчиков, установленных по всей длине штолен, по кабелям передавались на специальные приборы, и уже с них так называемые осциллографические развертки фотографировались. Однако в случае радиоактивного облучения фотопленок они, естественно, засвечивались, и драгоценная информация утрачивалась. Поэтому группе первого броска и ставилась задача — в течение 30–50 минут изъять материалы регистрации и доставить их в лабораторию для проявки.

В мгновение взрыва двигатели ГТТ уже работали, а расчеты испытателей под началом Николая Волошина находились рядом с ними. Еще через три минуты колонна двинулась к эпицентру. Впереди шла машина радиационной разведки. В ней и находился наш рассказчик — Георгий Алексеевич Кауров. Одновременно над горой Шелудивая появились вертолет и самолет — тоже для дозиметрического контроля. По словам Каурова, расчеты группы первого броска сняли материалы за 41 минуту и, не подвергнувшись облучению, вер- нулись. Но чуть позже когда специалисты проводили прямые измерения радиации и газовой среды, в приустьевом участке штольни Д-9 был зафиксирован рост температуры и давления, а мощность дозы излучения достигла десятки тысяч рентген в час. Одновременно радиоактивный выброс обнаружили и вертолетчики. Тогда испытатели на машине разведки покинули приустьевую площадку. На этот момент излучение здесь составляло около 5 рентген в час.

Облако смерти

Кауров и его товарищи прибыли на КПР, там присутствовал геофизик академик РАН Ю.А. Израэль. Именно Юрий Антониевич первым оценил обстановку: «Авария! Выброс из штольни А-9». Следующие секунды Кауров описывает так:

— Я увидел, как над склоном горы поднималось газово-аэрозольное облако мышиного цвета. Достигнув высоты 100–150 метров, оно начало медленно перемещаться по долине реки в сторону КПР и в район нахождения малого десантного корабля (МДК), который ждал испытателей для их эвакуации на теплоход. Цырков объявил срочную эвакуацию. Единственным средством ее был тот самый корабль, а в его сторону уже перемещалось серое радиоактивное облако

Получив команду о срочной эвакуации, электрики заглушили двигатели передвижных электростанций. Поэтому отключилась и громкоговорящая связь. Это привело к потере военными управляемости, началось беспорядочное движение людей с высоты к малому десантному кораблю. Хотя картина с бегущими людьми и движущимися машинами напоминала панику, тем не менее через 15 минут на борту МДК оказались практически все испытатели. Облако уже приблизилось к месту швартовки, запахло сероводородом, уровни радиации начали быстро расти.

Когда я передал указание Цыркова адмиралу Стешенко о необходимости немедленно отойти, тот показал рукой в сторону высоты, а там бегало около десятка полураздетых людей, отрезанных от берега слоем серого радиоактивного тумана. Я предложил снять этих людей, прорвавшись к ним на ГТТ, и отвезти их в безопасный район тундры. Адмирал дал добро.

В гот момент уровень радиации составлял уже около 50 рентген в час. Нам необходимо было пересечь полосу радиоактивного смога. Теперь все зависело от водителя ГТТ Николая Кобелева. И Коля не подвел. Полосу мы пересекли примерно за 10 минут Дозиметристы матросы Володя Смирнов и Миша Гельдт постоянно докладывали об уровне радиации: 100 150 250 рентген в час, а дальше приборы вообще зашкалило. Вскоре мы выскочили из полосы смога и, к неописуемой радости забытых и перепуганных людей, поднялись на высоту. Оказалось, что в момент объявления эвакуации они мылись в палатке санитарной обработки и команд не слышали. Обстановка на высоте была относительно нормальная, попахивало сероводородом, но уровни радиации составляли несколько миллирентген в час. И все же оставаться здесь на ночь было опасно. На КПР мы забрали запасенные для руководителей деликатесы и термосы с кофе и чаем, а из моего сейфа — канистру со спиртом, так сказать, подготовились к длительному пребыванию в тундре.

На высоте 132 мы пробыли около получаса. Все это время я с тревогой наблюдал за событиями в Маточкином Шаре. Отойдя от берега, малый десантный корабль не смог оторваться от радиоактивного облака, как минимум 40 минут находился в нем, и лишь на траверзе реки Чиракина вышел из облака. По рассказам участников, некоторые руководители, поднявшись па борт теплохода, начали стягивать с себя меховые полушубки, унты, шапки, другие веши и бросать их в воду. Их примеру последовали и другие. Дело запахло паникой, и это не могло затем не сказаться на психическом состоянии и здоровье.

На высоте 132 причин для паники не было. Николай Кобелев запустил еще один оставленный ГТТ, и мы уже на двух машинах начали двигаться по берегу пролива в сторону мыса Столбового. С момента аварии над кораблями и по пути нашего движения в воздухе на высоте 150–300 метров барражировал самолет-лаборатория Ил-14. Пролетая над нами, самолет покачал крыльями, а мы выпустили зеленую ракету, дав знать, что у нас все в порядке.

Примерно через 3 часа мы добрались до живописного места, где когда-то зимовал известный художник А. Борисов. Невдалеке от развалин его избы нас поджидал вертолет Ми-8. Его пилот сообщил, что в Белушьей губе очень обеспокоены аварией и даже готовят госпиталь для приема большого числа облученных.

Испытателей, снятых с высоты 132, мы отправили в Белушью губу на вертолете, а сами вскарабкались на мыс Столбовой. Там размещалась артиллерийская батарея. Ее командир передал мне светограмму с борта «Буковины» от адмирала Стешенко: «Остались ли люди на высоте 132?» Я доложил, что все люди сняты и отправлены вертолетом. После этого теплоход, который находился в прямой видимости, начал двигаться в сторону Белушьей губы

На следующие сутки мы выехали, чтобы оценить обстановку в районе штолен. Она, к нашему удивлению, оказалась нормальной. Приборы продолжали регистрировать уровни радиации и параметры газовой среды внутри штолен, на горе и в поселке. Мы осмотрели место прорыва радиоактивности. Им оказалась трещина шириной около двух метров и протяженностью до 10 метров. По-видимому, это был геологический разлом, залеченный глинкой трения, которую давлением газов выбросило в атмосферу. Из трещины выходил теплый газ. Уровень радиации был около одного рентгена в час.

Из «мертвой зоны»

Еще одно описание новоземельской драмы 14 октября 1969 года мы находим у Николая Евлампиевича Точилова — капитана пассажирского теплохода «Буковина». Это судно Северного морского пароходства во время испытаний в основном использовалось как плавучая гостиница. Рассказ архангельского капитана впервые был опубликован в № 6 журнала «Гражданин России» за 1993 год. Его мы приводим в той же редакции

— В начале сентября 1969 года меня отозвали из отпуска и направили на теплоход «Буковина». Прежний экипаж судна был списан на берег и заменен моряками заграничного плавания. Теплоход передавался в аренду командованию в/ч 77510.

После укомплектования экипажа мы получили необходимое снабжение, приняли пассажиров — старших офицеров, около 250 человек, и вышли назначением — губа Белушья, в так называемый район 4040.

Долго стояли у причала губы Белушья. По слухам, ждали погодных условий для испытаний. Экипажу сообщение с берегом запрещалось. Исключение сделали для директора судового ресторана. Наконец, теплоход перешел в пролив Маточкин Шар. Здесь для высадки пассажиров мы подошли к понтонному причалу, а затем отошли на рейд и стали на якорь примерно в миле от изгиба пролива, носом на восток.

Погода была благоприятной, почти безветрие, малооблачно, видимость хорошая. Утром, за два часа до взрыва меня предупредили, что в 10 часов произведут испытание ядерного устройства. Мне предложили к указанному времени удалить людей с наружных палуб в помещения. Радиорубку «Буковины» заняли военные. В ходовой и штурманской теплохода появились офицеры. Двигатель судна, спасательные и противопожарные средства — все находилось в полной готовности, индивидуальные средства защиты — на штатных местах.

Взрыв я ощутил как толчок под днище судна. Когда поднялся на мостик, офицеры и наши вахтенные, все они сосредоточенно смотрели на берег перед поворотом пролива. Меня интересовало место, где бы мог произойти взрыв, и я стал внимательно осматривать северную сторону пролива. Заметил извилистую полоску, которая постепенно спускалась по скалам вниз. Я обратил на это внимание одного из офицеров, но ответа не получил. Когда же «полоска» коснулась поверхности воды, от нее стал подниматься туман, который затем распространялся и постепенно закрыл пролив, в том числе и рейд со стоящими судами.

Видимость ухудшилась до 10–15 метров. Ходовая рубка и другие помещения теплохода заполнились запахами сероводорода. У судового дозиметрического устройства находились военные. На мой запрос о радиационном фоне последовал их ответ: в пределах нормы. Вскоре на мостик поднялись адмиралы с респираторами на лицах. Позже появился и человек в гражданском костюме. Он посмотрел на них, ясно давая понять нелепость всего этого маскарада. Респираторы «сползли» с лиц адмиралов. Человек в гражданском повернулся и ушел с мостика. За ним последовали и адмиралы, но один из них вскоре вернулся и дал мне указание — выбрать якорь и следовать в море. Но у военных отсутствовала связь и с берегом, и с другими кораблями, которые стояли в «мертвой зоне» нашей локационной станции, и потому я ответил: сняться с якоря не могу — мешают корабли. Адмирал был явно раздражен. Кроме того, тут же последовал доклад дежурного офицера, что на борту все еще нет подрывников, связи с ними тоже нет, и никто не знает, где они находятся.

На бак отправили боцмана и старпома, а меня в это время позвали вниз. Здесь полковник береговой службы попросил меня организовать застолье в салоне моей каюты. Я вызвал директора ресторана, и полковник заказал ей все необходимое. Тут же в каюту зашел старший лейтенант и доложил полковнику о том, что шведская станция сообщила о взрыве в районе Новой Земли, его мощности, а также назвала должности и фамилии руководителей, в том числе и мою…

Не дослушав до конца, я поднялся на мостик, где вахтенный штурман доложил мне — цели вышли из «мертвой зоны» локатора и удаляются в сторону моря. Тогда мы тоже выбрали якорь, развернулись носом на выход и стали ждать подрывников. Примерно минут через сорок после взрыва к борту «Буковины» подвели баржу с подрывниками, которые на ходу сбрасывали свою одежду в воду залива. Забегая вперед, скажу — часть их одежды затем осталась и на палубе нашего теплохода, и ее сбросили в воду позднее. По приказу адмирала швартовы баржи обрубили, и мне скомандовали: полным ходом следовать в море.

Когда стена тумана осталась за кормой, мы увидели, как на южном берегу входа в пролив скопилось множество людей на бронетранспортерах. Их в панике бросили при бегстве кораблей с рейда. С моря по направлению к проливу приближался теплоход «Североморск» с грузом угля для воинских частей. Ему тоже приказали уходить в море на 40 миль.

Когда мы вышли в море, по распоряжению того же полковника собрали весь экипаж «Буковины», и с каждого на специальном бланке взяли подписку о неразглашении. Наш судовой вахтенный журнал военные изъяли.

Сначала мы зашли в Белушью губу, взяли на борт пассажиров, а затем последовали в Архангельск.

С приходом в порт члены экипажа теплохода шесть месяцев мыкались на берегу, ожидая истечения срока подписки. О том, чтобы кто-то из них заболел, я не слышал — они вернулись каждый на свое судно, а встречи между моряками случаются очень редко. В память о тех событиях на Новой Земле имею грамоту от 16 октября 1969 года — «за успешное выполнение задания командования». Подписали ее командир войсковой части 77510 контр-адмирал В. Стешенко и начальник политотдела капитан I ранга В. Стукалов.

«Задраить иллюминаторы!»

О том, насколько субъективны бывают люди, описывая свои впечатления от критических ситуаций, свидетельствует рассказ Ю.Д. Борисова — участника испытания, сотрудника ВНИИЭФ, который оказался в те же часы на том же теплоходе «Буковина». Юрий Дмитриевич описывает драматические события так:

— Я входил в группу, которая должна была эвакуировать фургоны из штольни. В ожидании взрыва мы оставались на борту корабля. Погода была солнечная, безветренная. Я наблюдал за событиями на берегу из кормового салона теплохода. Мы с ребятами, переговариваясь, спокойно курили. Капитан теплохода и С.Н. Воронин по очереди наблюдали горы в бинокль. И вот момент «Ч»! С горы полетели огромные камни, поднялась пыль. Когда стало тихо, колонна автомашин для съема информации двинулась в путь к штольне. На теплоходе все радовались благополучному завершению опыта.

Но радовались рано. Примерно через 40 минут из середины горы высоко в небо взметнулся черный гейзер, и это повторилось еще несколько раз. Вдоль пролива в сторону теплохода, клубясь и расползаясь, пополз желто-бурый, а в середине буро-черный дым (сравните с описаниями других очевидцев — Прим О.Х). Стоя на палубе, я заметил ракету, запущенную с берега в сторону теплохода. Впоследствии выяснилось, что таким способом нам сообщали о необходимости уходить полным ходом в море, но машины на теплоходе были остановлены, на их запуск требовалось время. Клубы дыма медленно и неотвратимо приближались к «Буковине». Нас спасало только отсутствие сильного ветра. Попахивало сероводородом. Наконец теплоход пошел по проливу. Ему наперерез двигалась малая десантная баржа, на которой находились сотрудники из группы съема информации. Чтобы баржа смогла его догнать, теплоход замедлил ход (еще раз сравните с предыдущим описанием этого эпизода — Прим. О.Х). Наконец баржа подошла, и мы стали втягивать ребят на борт «Буковины». Сильно пахло сероводородом — облако настигло теплоход. В горле першило, горели губы и лицо, болела голова. Но мы вытащили всех: Линева, Сустатова, Гайсынюка, Ильинского, Аниканова, Кузнецова, Погорелова, Самоделова, Гурова, Поздова! Это те, кого я помню. Были и моряки. Долго искали Поздова: он спрятался от излучения в трюме баржи, в канатном ящике.

Матросы-водители пытались добраться с берега на теплоход вплавь на гусеничных тягачах, но не получилось, потому что у тягачей в воде невысокая подвижность. Самые мудрые заняли позиции на вершинах горушек, и это оказалось правильно — облако прошло ниже. Наконец по корабельной трансляции прошла команда: «Задраить иллюминаторы и переборки, всем спуститься в трюм!» Внизу было некуда ступить, так как там, кроме экспедиции и команды, находились и матросы, эвакуированные с разных точек полигона, со своим скарбом. Я с нашими ребятами устроился в столовой, где в это время обедали матросы команды теплохода. В воздухе чувствовался сероводород, и матросы недоумевали, почему пища пахнет тухлыми яйцами. У стоявшего рядом со мной А.В. Девяткина индивидуальный дозиметр зашкаливал.

Когда вышли в открытое море, всем, кто после взрыва был на берегу, приказали снять и бросить в море спецодежду. Кое-кто в горячке вместе с одеждой побросал и документы. Вскоре судно стало на якорь, и команда начала отмывать его. По прибытии в Белушью многие легли в госпиталь на первичное обследование, некоторые долечивались в Москве.

«Будто прыгнули в лодку»

— Что такое подземный ядерный взрыв? Это когда, стоя на командном пункте в нескольких километрах от горы, вы сначала видите, как сделала вдох гора, а потом — будто вы с берега прыгнули в лодку, где твердое дно, а вас плавно качает, — так образно описал свои ощущения академик РАН, заместитель министра атомной энергетики СССР Виктор Никитович Михайлов. Он в числе многих также стал участником событий 14 октября 1969 года. Виктор Никитович рассказывает:

— Редко, но бывало, когда гора после вздоха выдохнет вдоль штольни грозное облако смертельной радиации. Однажды после такого исхода испытаний я задержался на командном пункте, где вместе с руководителями службы радиационного контроля отслеживал растекание радиационного потока по местности. Обычно его движение происходит в приземном слое по водостоку с гор, вдоль рек и долин. Медленно радиация продвигалась к командному пункту. Дозиметры, установленные в тундре, четко отслеживали этот фронт. На командном пункте уже чувствовался запах сероводорода — это под воздействием взрыва разлагались кристаллы пирита, которых на Новой Земле множество. Мы втроем вышли из диагностического трейлера. Командный пункт был пуст, а до этого здесь находились несколько сотен человек. Вдали увидели полевой автобус, который на большой скорости мчался по дороге к причалу, где ожидал сторожевой корабль.

К сожалению, в такой ситуации командование полигона оказалось не на высоте. Забыв про нас, бросив все, включая личные вещи, в панике они бросились убегать, кто на вертолетах, кто к пирсу, хотя уровень радиации на КП был еще достаточно низок для профессиональных работников. Мы подошли к своему ГАЗ-69 и тронулись к причалу.

И здесь я увидел — к нам бегут щенята с собакой, которые жили под домиком на КП. Мохнатые и милые малыши, а впереди них мама. На Севере живут прекрасные собаки, они беззаветно любят людей и вместе с ними приходят на новое место и вместе уходят, они очень чувствуют необычную ситуацию. Мы остановились, и вся лохматая семья моментально оказалась у меня в ногах. Их преданные глаза смотрели на меня с любовью.

О том, как происходило расползание радиоактивного облака, вышедшего из штольни А-9, хорошо описано в воспоминаниях капитана «Буковины» Николая Евлампиевича Точилова. В его рассказе я узнал многих из командования полигона. Фамилий называть не буду. Пусть на их совести останутся минуты «борьбы за живучесть» и судьбы людей, метавшихся на берегу.

«Благо летом и ночью светло»

О Новой Земле северодвинец Владимир Васильевич Алсуфьев знает вовсе не из курса географии, и его познания об этой русской суше в Ледовитом океане далеки от книжных. Заполярный архипелаг, можно сказать, часть его жизни, пусть и краткая во временном исчислении — с 1968 по 1970 год, но с прочными отпечатками в памяти. Здесь Владимир Васильевич проходил срочную — как раз на это время и выпало упомянутое ЧП с выбросом радиоактивных газов. Ал- суфьев стал его невольным участником, и, разумеется, его воспоминания столь же субъективны, как и у предыдущих рассказчиков. Но сначала о важных, на мой взгляд, дополнениях.

Военно-учетная специальность старшего матроса Алсуфьева называлась так: «телемеханик-автоматик», а подразделение, где он служил, — лабораторно-испытательная рота. Главная обязанность: подготовка аппаратуры, которая затем устанавливалась в сооружениях испытательного полигона и обеспечивала прием и передачу сигналов, сбор информации. Весна и зима для моряков роты считались межсезоньем — они готовили аппаратуру, а если в ходе испытаний выяснялись ее слабые места, совершенствовали. В сам же сезон выезжали на территорию полигона, вели монтаж и электромонтаж оборудования под конкретные задачи, а после испытания демонтировали.

Это вкратце. Были и другие обязанности. Аппаратура работала на постоянном токе. Поэтому у лабораторно-испытательной роты был свой аккумуляторный участок. Здесь велась перезарядка, а это тяжелый физический труд. И хозяйственные заботы у моряков были — вплоть до того, что в полевых условиях приходилось готовить себе пищу. И от несения караульной службы их никто не освобождал. Работали, бывало и не по распорядку, считали за благо, что летом в Заполярье и ночью светло. По воспоминаниям Владимира Васильевича, «порой казалось, будто рабочее время на полигоне спрессовано».

Я не случайно позволил это отступление — чтобы напомнить: служба на заполярных островах никогда сахаром не была, и как в этих условиях работали на полигоне люди. Право же, здесь есть повод задуматься — верно, их все-таки объединяли и понимание целей, и ответственность, и воинский, гражданский долг. Без этого не было бы столь самоотверженного труда.

О ЧП, которое стряслось в 1969-м, бывший матрос Алсуфьев рассказал с оговорками, которые присущи скромному человеку:

— Уже через много лет я прочел об этом случае и у академика Михайлова, и капитана I ранга Каурова. Они разные. Хотя бы потому, что в момент ЧП тот и другой оказались в разных местах, видели и оценивали происходящее каждый со своей позиции, в том числе и должностной. То же скажу и о воспоминаниях капитана теплохода «Буковина» — он по- своему все описывает. А мои воспоминания такие.

На момент, когда произошел выброс радиоактивных газов из штольни, мы находились на КП автоматики. Точнее сказать, там были многие, в том числе и офицеры, руководители испытания, а также и наша группа. Признаться, мы даже не почувствовали чрезвычайности. Однако на случай такого рода происшествий предусматривалась эвакуация — по команде мы двинулись к причалу, организованно перешли на десантный корабль, на нем нас и доставили в Белушку. Вот и все.

В общих чертах, чем опасна радиация, мы знали, хотя мои познания, как сейчас понимаю, в ту пору были крайне недостаточны. Вместе с тем приборы для ее замеров, известные «карандаши», имелись у каждого, их регулярно сдавали на проверку. Контроль за обстановкой на полигоне велся постоянно.

О полученных в тот день дозах радиации мне ничего не известно. Вполне возможно, никто из нас их и не получил, ведь по поводу недомоганий, как помню, никто не обращался, жалоб на здоровье не было. В тот раз тоже работала группа первого броска. Может, ее люди что-то и почувствовали, мы же — нет, ведь на месте ЧП появились гораздо позже. Поэтому не стану драматизировать этот случай.

В три свечи

Происшествие 14 октября 1969 года в истории Новой Земли, к сожалению, оказалось не единственным. Это следует из воспоминаний ветеранов полигона, как военных специалистов, так и ученых.

Описание нештатной ситуации 1973 года после еще одного испытательного взрыва имеется и у Виктора Никитовича Михайлова. Ему слово:

— Все было готово к проведению подземного ядерного взрыва в горе Черная. Командный пункт располагался на небольшой высотке вблизи пролива, километрах в десяти. С него была видна только верхняя часть горы, где размещались ядерные заряды. Все кто участвовал на заключительном этапе работы, были на высотке, остальные — это около тысячи военных и гражданских специалистов — на кораблях. Рано утром, еще в сумерках, они вышли в море на безопасное расстояние.

Все замерли, только из фургона подрыва по радио громким твердым голосом отсчитывали остающиеся до взрыва секунды. Три. Две. Одна. Ноль! В абсолютно мертвой тишине мы увидели, как часть горы Черная медленно опускается, правильнее сказать, ползет вниз. Земля под ногами закачалась, и только потом до нас донесся глухой, как стон земли, гул.

О Боже, что же мы увидели дальше! Над горой поднялись вверх на высоту нескольких километров (!) три свечи белого радиоактивного пара, как будто злой дух вознесся в небо. А лавина из мерзлого грунта в 50 миллионов кубических метров, шириной около полукилометра и высотой этак метров шестьдесят, как цунами, прошла всю долину, снесла наши трейлеры и взобралась на противоположное предгорье. Потом, когда была готова кинопленка, снятая с вертолета-разведчика, мы с затаенным дыханием несколько раз прокручивали кадры, где передвижные электростанции, стоявшие в стороне от наших трейлеров, вспыхивали, как спички, когда лавина накрывала их. Опрокинутые трейлеры всплыли в этой невероятной смеси грунта со льдом, лавина выбросила их на свой край. Их слоеные корпуса из алюминия и пенопласта были во многих местах разорваны.

Спустя два часа после взрыва мы вернулись на место их стоянки и увидели все это своими глазами. Я мигом пролез через рваное отверстие в один из них, и радости моей не было конца — внутренности трейлера не пострадали, и вся система регистрации сработала по заданной программе задолго до прихода лавины. Информацию мы получили полностью.

Вот так гора Черная выпустила злого духа.

«Марьятта» осталась с носом

Во второй декаде 1984 года был подготовлен групповой камуфлетный ядерный взрыв — нескольких зарядов в одной штольне. Погоды, как вспоминал Георгий Алексеевич Кауров, ждали очень долго. Так долго, что у постоянного незваного гостя — норвежского разведывательного корабля «Марьятта» — закончились запасы воды и топлива, и он ушел в базу. Все сошлось на дате 25 октября — и нужная погода, и готовность устройств. Дальше предоставим слово Георгию Алексеевичу:

— В назначенное время поверхность горы будто вздохнула, а затем пылящими ручейками к ее подножию потекли осыпи и камнепады. Взрыв прошел штатно. Однако через 15 минут, маневрируя над его эпицентром на высоте 100 метров, вертолет-дозиметрист зафиксировал радиоактивность. Еще через три минуты об этом же донес и самолет-лаборатория Ан-24: с него было обнаружено и место истечения газов в атмосферу — небольшая трещина на склоне горы. Видимый белый парок, как бы нехотя, сползал по склону горы, в долину реки Шумилиха

В дальнейшем, по воспоминаниям Каурова, дозиметрическая аппаратура зарегистрировала перемещение радиоактивных газов в воздушных массах в приводном слое вдоль южного берега Маточкин Шар вплоть до мыса Столбовой. Затем радиоактивное облако смешалось с воздухом Баренцева моря и переместилось на юг со скоростью 5-10 километров в час вдоль западного берега. Уже вечером 25-го и в полдень 26 октября радиоактивность выше фоновых значений в удалении 10 километров от берега не отмечалась. Это особенно порадовало наших испытателей, поскольку к Новой Земле срочно вернулась «Марьятта» и прилетели американские самолеты-разведчики SR-71 и RS-135.

«Воспитатель» Милютин

В конце 70-х в селе Ненокса, что недалеко от Северодвинска, местные жители без устали жаловались в милицию и военному начальству на стоявших недалеко стройбатовцев и моряков Центрального ракетного полигона. Те часто бегали в самоволки, и немало досаждали деревенским.

«Исправлять дело» поручили старшему лейтенанту Николаю Михайловичу Милютину, который до этого времени служил в Амдерме. Милютин приехал и сумел организовать работу местной 384-й комендатуры так, что жалоб стало намного меньше. Но недаром же говорят на Руси, мол, инициатива наказуема, и следующее его назначение иной расценил бы как наказание. На новое место службы с повышением его перевели не куда-то, а на Новую Землю, в поселок Северный, недалеко от которого испытатели готовили штольни для подземных ядерных взрывов.

Обстановка здесь была еще хуже, чем в Неноксе. Сам Николай Михайлович сказал о ней так: «Было много безобразий». Это мягко и деликатно, если учитывать, что в Северном располагались практически неохраняемые склады со взрывчаткой, которую стройбатовцы крали для своих «развлечений». Последние, понятное дело, ничем хорошим заканчиваться не могли, и заканчивались трагически. Со временем разгул хулиганства в Северном привел даже к нескольким преднамеренным убийствам.

Милютин приехал на Новую Землю в 1985-м. Тогда еще действовал мораторий на проведение атомных взрывов. Начальник полигона контр-адмирал Евгений Павлович Горожин (к слову, в прошлом командир АПЛ, которую принимал в Северодвинске), назначил его комендантом поселка. Первым делом Милютин организовал надлежащую охрану складов комендантским взводом, а затем уже крепко взялся и за злостных нарушителей воинского порядка.

Уходил последним. Как капитан

В 1986 году мораторий прекратил свое действие, В штольню заложили ядерное устройство. Началась подготовка к взрыву. За несколько часов до него полагалось провести эвакуацию всех главных военных подразделений и гражданского персонала на корабли. Стройбатовцев забрал БДК — большой десантный корабль, другие жители Северного перешли на борт СКРов и транспортов.

Коменданту Милютину надлежало отправить в море и так называемую группу живучести — кочегаров, электриков, дизелистов, связистов, которые обеспечивали полноценную жизнь поселка, а затем и все комендантские караулы, причем оружие им приказали оставить на месте. Сам же Николай Михайлович уходил в море на сторожевике последним. Почти как капитан с погибающего корабля.

Поселок опустел. На площадках и пунктах наблюдения оставались только специалисты, в случае ЧП их должны были эвакуировать вертолеты. Таких вертолетов, по словам Николая Михайловича, было одиннадцать.

В ожидании приказа СКР нарезал галсы недалеко от берега. Милютин, оценил это расстояние как 400–500 метров. Он стоял на мостике рядом с командиром. Его звание и фамилию запомнил — капитан-лейтенант Фурса. Вот он-то, командир сторожевика, и «почувствовал» подземный взрыв. Вероятно, моряк уловил некий толчок или сотрясение, которое отрезонировало на корабельный корпус от прибрежного дна. Милютин же был новичком на корабле, и этого толчка не ощутил. Вскоре с радиопоста Фурса принял доклад, и сразу же скомандовал: «Уходим!» СКР отвернул в море. По корме, в той стороне, где располагались штольни, они увидели облако коричневого дыма и заметили, как один за одним в воздух поднялись вертолеты.

Забегая вперед, Николай Михайлович скажет, «Последний, видимо, зазевался, и облако его зацепило». Как только этот экипаж прибыл в Рогачево, его и пассажиров уже самолетом тут же переправили в Ленинград. Скорее всего, у людей возникли проблемы с избытком рентген.

Зловещее облако, меж тем, ушло в направлении Баренцева моря. Штольня, где произошло ЧП, находилась километрах в пяти-шести от поселка, и если бы ветер сменил направление в сторону жилых домов, наверняка все обернулось намного хуже.

Приказ вернуться пришел через сутки. Первыми к штольне прошли «химики», сделали свои замеры — дали добро высаживаться группе живучести. Та высадилась. Комендант Милютин выставил посты, в том числе и вблизи штольни, и только после этого на берег стали прибывать все остальные. Замеры делали «химики», правда, приборы свои, как рассказывал Николай Михайлович, они никому не давали и не показывали.

В районе, непосредственно прилегавшем к штольне, стояла техника. Ее требовалось вывести на дезактивацию. Выглядела «дезактивация» так: машины ехали через быструю тундровую речку, которая протекала недалеко. «Обмытую» таким образом технику «замеряли» дозиметрами, и если требовалось, снова загоняли в речку, чтобы позже снова делать замеры.

А злополучная расщелина в сопке, где слишком сильно рванул атомный заряд, еще несколько дней извергала выхлопами коричневый дым. «Пыхтела, — как сказал Милютин, — будто Змей Горыныч дышал. Мы из окошек это видели».

Под кодом «Аргон»

На три года новоземельской службы Николая Михайловича выпало два взрыва. Второй был в 1987-м, опять-таки вблизи поселка Северный, и обозначался кодовым наименованием — «Аргон». Взрыв не был ядерным, но силой обладал страшной. Еще бы! В одно мгновение «сработали» 1000 тонн (!) взрывчатки. Какие цели ставились «Аргоном», им не докладывали, но «обустройство» боевого поля тогда напоминало приготовления к первым ядерным взрывам в губе Черной. В расчетной зоне поражения построили укрепления, доты, завезли туда же армейскую технику — танки, бронетранспортеры, автомашины, были и самолеты. На тех местах, где должны быть люди, испытатели разместили манекены.

В поселке тоже приготовились к взрыву — в домах раскрыли настежь двери и окна. А уж потом объявили эвакуацию — все по знакомому сценарию — поселок Северный по команде погрузился на корабли, и корабли отошли в море. Комендант Милютин и его люди поднялись на ледокол «Руслан», который «укрылся» в бухте за горой — здесь ему ничего не грозило.

Потом рванули.

Когда вернулись, стали разбираться, где и как похозяйничала ударная волна. На боевом поле — узкие специалисты, а в поселке разбирались без них — сразу обнаружили трещины в зданиях, а там, где раззявы забыли оставить открытыми двери — там они с косяков вылетели. И долго еще дивились: в комнатах, где окна оставляли открытыми, на столах стояли графины и стаканы — вода даже не расплескалась!

И все-таки — Земля обетованная

Владимиру Васильевичу Алсуфьеву выпало вернуться на Новую Землю через 38 лет. На заполярный архипелаг бывшего старшего матроса Алсуфьева позвали дела мирные. В 2008-м коллектив главной северодвинской верфи заключил соглашение о партнерстве и сотрудничестве с военнослужащими Новоземельского полигона, а Владимир Васильевич, теперь уже начальник управления по социальным вопросам Севмаша, летал на архипелаг в командировку.

Многим знакомы те ожидания, волнения, переживания, с какими спустя годы человек стремится к памятным местам. В Арктике, и это я могу засвидетельствовать на собственном опыте, такого рода эмоции усиливаются кратно. Не ведаю, быть может, тому причиной пространственный размах, безлюдье, экстремальность или же иные своеобычия Ледовитого океана, но что есть то есть.

Поэтому, когда мы беседовали с Владимиром Васильевичем о Новой Земле, меня очень интересовало — какой же отзвук он услышал в душе, вернувшись туда через 38 лет?

— Нашу делегацию новоземельцы встречали очень уважительно, — ответил Владимир Васильевич — А я лично почувствовал, что я им интересен, и это как дань уважения к людям, служившим здесь раньше. Несколько экземпляров книги о первых испытаниях ядерного оружия на Новой Земле мы вручили офицерам полигона (речь здесь о первом издании книги «Кузькина мать Никиты» — Прим О.Х). Так вот, один из них прочел ее за ночь, а наутро с нескрываемым пиететом сказал мне:

— Вы занимались настоящим делом!

Аэродром в Рогачево, как и в прошлом, сегодня — главная воздушная гавань Новой Земли. Отсюда до Белушьей губы, военного и административного центра полигона, проложена дорога, ходят автомашины.

— Едем, и я, конечно, все гляжу по сторонам, внимательно рассматриваю, — продолжил свой рассказ Владимир Васильевич. — Пассажиры из местных поселян это заметили. Тогда я им пояснил, мол, когда-то служил здесь А они в ответ понимающе ответили: «Многие сюда со слезами на глазах возвращаются, обнимают, целуют землю».

Вот ведь как в Арктике бывает! Ледовитый океан, мерзлая, черствая суша, скудная, жестокая природа, жизнь, столь похожая на выживание И все-таки — Земля обетованная!