Часть 3 ПЕПЕЛ СМЕРТИ Доктор Митоя

Часть 3

ПЕПЕЛ СМЕРТИ

Доктор Митоя

Директор госпиталя Токийского университета доктор Митоя не любил и боялся американцев. Не то чтобы им владели предрассудки расового свойства, которые могли бы возбуждать его ненависть против всего, что приходит на Японские острова извне. Нет, для этого он был вполне современным человеком и в высшей степени пренебрежительно отзывался о тех исторических деятелях своей страны, которые веками упрямо ограждали Японию от всего иноземного. Он искренне считал их основными виновниками бедствий, обрушившихся на Страну Восходящего Солнца в течение последних полутора десятков лет.

Правда, были и в его жизни случаи, когда приходилось высказывать националистические и даже шовинистические взгляды. Но подобные его высказывания относились к тому времени начала 40-х годов, когда в стране безраздельно господствовали военные бюрократы и оголтелые фанатики и когда требовалось непременное изъявление верноподданнических чувств.

Теперь он вспоминал об этих годах с томительным стыдом. «Ничего не поделаешь, — вздыхал Митоя, стараясь оправдаться перед самим собой. — Тоталитарное государство рвалось к мировому господству, и, казалось, само небо готово было покарать тех, кто вздумает противиться этому безумному маршу. Правительство никому — ни ученому, ни крестьянину — не позволяло оставаться в стороне от своей авантюры, словно стремилось связать весь народ круговой порукой». И он, Митоя, был всего лишь жертвой этого трудного периода.

Во всяком случае, Митоя были чужды бредовые идеи превосходства расы Ямато над остальным человечеством, и над американцами, в частности. Его отвращение к американцам имело источником совсем иные соображения. Если бы кому-нибудь удалось вызвать Митоя на откровенность, доктор, вероятно, рассказал бы о двух случаях из своей жизни,

Первый произошел в те годы, когда Митоя учился в одном из известных университетов в США. Однажды какой-то весьма посредственный студент и выдающийся член фашиствующего «Американского легиона», нисколько не стесняясь присутствием Митоя, громогласно сказал: «Эта талантливая макака до подлости вежлива, а подла она в меру своей талантливости». Все, кто слышал это, даже те, кого он считал добрыми товарищами, расхохотались. Его самолюбие, самолюбие японца, было уязвлено, хотя он и убеждал себя, что остальные студенты американцы отнюдь не заодно с этим завистливым подлецом.

Другой случай относится к событиям, имевшим место в сентябре 1945 года… Только что на борту линкора «Миссури» был подписан акт о капитуляции Японии. Доктор Митоя стоял у окна госпиталя и с ужасом и болью смотрел, как происходит нечто совсем невероятное: американские войска на улицах Токио! По городу проходили части 1-й кавалерийской дивизии. «Джипы» и танки, облепленные здоровенными солдатами в касках набекрень, с ревом и грохотом катились бесконечным потоком. И вдруг один из танков, неуклюже развернувшись на повороте, сбил пустой цветочный киоск. Бешеный хохот, свист, улюлюканье заглушили лязг металла. Доктор Митоя поспешно отодвинулся от окна. Теперь в его сердце рядом с неприязнью прочно поселился страх. Чудовищные, беспощадные бомбардировки — это война, это можно понять, а вот сбить железной махиной маленький, никому не мешавший киоск и дико веселиться по этому поводу…

И теперь, восемнадцатого марта 1954 года, он растерялся, увидев в своем кабинете сухощавого седого янки с усталым лицом, в куртке защитного цвета, заправленной в военные брюки. Когда же он, приглядевшись, узнал гостя, его растерянность и досада только увеличились. Впрочем, он сразу овладел собой. Навстречу американцу из-за широкого стола не спеша поднялся совершенно лысый маленький спокойный японец в европейском костюме. Гладкое лицо, обтянутое пергаментной кожей, ничего не выражало, а черные глаза за толстыми стеклами черепаховых очков разглядывали гостя с равнодушным недоумением.

— Позвольте представиться, — сказал американец. — Нортон, начальник Хиросимского отделения АВСС.

Доктор Митоя поклонился учтиво и прижал руку. к левому боку.

— Я уже имел удовольствие встречаться с вами, мистер Нортон, — сказал он. — Кажется, это было два года назад. Мы виделись у нашего министра здравоохранения господина Хасимото. Садитесь, пожалуйста.

Директор госпиталя прекрасно говорил по-английски, и только иногда мягкое «р», проскальзывавшее вместо непривычного для японца «л», выдавало, что этот язык не является его родным.

Нортон погрузился в кресло напротив Митоя и вытянул ноги. Митоя опустился на стул, пододвинул через стол гостю сифон и небольшой лакированный ящик:

— Содовая, сигареты, прощу вас.

— С удовольствием. А, «Лаки Страйк»! Совсем как в Штатах, в добрые студенческие времена, не правда ли? Благодарю вас.

Американец закурил.

— Вы, конечно, не очень удивлены моим посещением; мистер Митоя, не правда ли?

— Во всяком случае, оно доставляет мне большую честь и большое удовольствие, — механически отозвался тот.

— После хлопотливого служебного дня? — рассмеялся американец. — Не будем тратить драгоценное время на комплименты. С вашего разрешения, я перейду прямо к делу.

— Прошу вас, мистер Нортон.

Нортон вдруг замялся. Его почему-то смущала зеленоватая полутьма над бумажным абажуром настольной лампы, голые стены, непроницаемое, как маска, темное лицо хозяина, сидевшего очень прямо по ту сторону стола. «Ученый с таким именем и директор такого госпиталя мог бы иметь более подходящий каби-нет», — мельком подумал Нортон и тут же рассердился на себя.

— Коротко говоря, — несколько резко произнес Нортон, — меня интересуют два пациента, поступившие к вам пятнадцатого.

«Так оно и есть, — подумал Митоя. — Теперь они не дадут нам покоя». Но лицо его по-прежнему оставалось усталым и равнодушным.

— Позволено ли будет мне узнать, мистер Нортон, с какой точки зрения они вас интересуют? И что именно вы хотите знать о них?

Лицо Нортона изобразило глубочайшее изумление.

— Разве вам не звонили из министерства иностранных дел? — спросил он растерянно.

Доктор Митоя покачал головой:

— Не понимаю, какое отношение министерство иностранных дел может иметь к делам моего госпиталя.

— Значит, ваши чиновники опять все перепутали! — раздраженно сказал Нортон. Он спохватился и слегка покраснел. — Простите, пожалуйста. Дело в том, что я вынужден был вылететь сюда из …э-э… из Хиросимы по настоятельной просьбе наших дипломатов. Мне передали, что здесь находятся двое больных, которые… м-м… которые могут представлять для нас большой интерес. Причем добавили, что персонал вашего госпиталя не в состоянии не только лечить их, но даже поставить диагноз, и что вы, вы лично — понимаете? — требовали приезда американских врачей.

Доктор Митоя не проронил ни слова и не пытался перебить собеседника, и Нортон подивился стоическому спокойствию, с которым японец снес эту внезапно обрушившуюся на него пощечину.

Как бы то ни было, — после короткой паузы продолжал Нортон, — будем считать это просто досадным недоразумением и приступим к делу. Меня интересует об этих больных все: обстоятельства их заболевания, ход болезни, как они попали к вам, какие меры вами приняты и так далее.

— Прежде всего, — безразличным тоном заговорил Митоя, — считаю своим долгом заверить вас, мистер Нортон, что я ни в коей мере не виновен в этом, как вы его называете, досадном недоразумении. По-видимому, у министерства иностранных дел имелись достаточно веские основания, чтобы обратиться по делам здравоохранения, минуя наше ведомство, прямо к оккупационным властям…

Нортон поморщился, но Митоя сделал вид, что не заметил своей оговорки, хотя прекрасно знал, что, по Сан-Францисскому договору, Япония с 1953 года не считается оккупированной страной и что комиссия АВСС формально не имеет отношения к американской военной администрации.

— …И я не понимаю, почему оно так заинтересовалось этими больными. Но раз уж так вышло, ничего не поделаешь. Только… — Митоя недоуменно пожал плечами, — не вижу, чем, собственно, могу быть вам полезен. Мы сами почти ничего не знаем, а то, что нам известно, весьма подробно и обстоятельно было изложено во вчерашнем номере «Йомиури». Вы, вероятно, читали эту статью и…

— Виноват, коллега, — перебил Нортон и криво улыбнулся. — К сожалению, мне приходится признаться, что японским языком, а тем более японской письменностью, я владею очень слабо, поэтому упомянутой вами статьи не читал. Но самое главное не в этом… — Тут Нортон нагнулся над столом и заговорил медленно и отчетливо, глядя собеседнику прямо в глаза: — Вы должны твердо понять, что с помощью американской науки вы смогли бы более успешно выполнить свой долг по отношению к этим вашим пациентам. И не только по отношению к ним. На руках японских медиков, вне всякого сомнения, скоро окажутся и другие пациенты. Насколько нам… мне известно, общая картина заболевания очень напоминает…

Нортон сделал паузу, но ожидаемой реплики не последовало.

Он закончил сухо:

— Одним словом, если вас это не затруднит, коллега, мне очень хотелось бы разузнать подробности этого дела и осмотреть пациентов.

Директор госпиталя понял теперь все. Понял он и то, что уклоняться дальше от ответов на вопросы Нортона будет невозможно: речь шла о слишком серьезных вещах. И снова проклятый страх зашевелился где-то внутри. Митоя вздохнул, взглянул на часы, демонстративно. покосился на кучу писем и официальных бумаг на столе слева от себя (единственный знак протеста, который он смог себе позволить) и поднял глаза на гостя:

— Хорошо, мистер Нортон. Если вы так настаиваете… Что вас интересует прежде всего и больше всего? Нортон улыбнулся широко и весело и потер ладони.

— Начнем по порядку, дорогой коллега, — сказал он. — Как случилось, что рыбаки из Коидзу попали к вам? Кто их надоумил?

— Им посоветовал обратиться к нам мистер Тоои, городской врач Коидзу. Вам, оказывается, известно, что пациенты прибыли оттуда?

— Да, я это знаю. Кстати, как далеко этот Коидзу от Токио?

— В нескольких часах езды. Маленький приморский городок около Сидзуока. Так вот, доктор Тоои предположил сначала, что у них бери-бери. Внешние симптомы были как будто налицо: потемнение кожи, нарывы, гнойные выделения и так далее. Но было и другое, чего Тоои объяснить никак не мог; У судового механика Мотоути прядями выпадали волосы. Больные не испытывали характерной для бери-бери, ломоты в суставах. Они были очень слабы и отказывались от воды и пищи. В распоряжении Тоои не было почти никаких средств, чтобы произвести тщательные анализы. Но он имел дело с бери-бери. почти всю свою жизнь, и ему стадо ясно, что эта болезнь иная. Он послал двух пациентов — механика Мотоути и рыбака Хомма — к нам с письмом.

— Двух?

— Да, остальные остались у него в больнице. Двадцать один человек.

— И вы, разумеется, сразу поняли, что это за болезнь?

— Нет, не сразу.

Митоя теперь не испытывал ни малейших сомнений относительно того, что Нортону прекрасно известно все о «Счастливом Драконе». Непонятно было только, чего американец хочет от него. Но Митоя был терпелив и осторожен. Он выдвинул один из ящиков стола и, роясь в нем, продолжал:

— Никаких возбудителей болезни найти не удалось. Но бросились в глаза два обстоятельства. Во-первых, необыкновенная бедность крови лейкоцитами; во-вторых, ненормальное содержание белка в моче. Это, конечно, ничего не объясняло, и я обратился к обстоятельствам, предшествовавшим заболеванию…

— Что сами пациенты думают о своей болезни? — перебил Нортон.

— О, они ничего не могли сказать! Так же как и я… тогда.

Нортон быстро взглянул на Митоя. Тот вертел в руках, складывая и разворачивая, листок бумаги, который он достал из стола.

— Вы хотите сказать, что теперь…

Митоя кивнул головой:

— Вот именно, мистер Нортон. Я вспомнил кое-какие газетные сообщения… кажется, это было полмесяца назад, если я не ошибаюсь… и сопоставил симптомы таинственного заболевания с теми явлениями, свидетелями которых оказались рыбаки во время своего последнего плавания, а также с данными одного документа, случайно сохранившегося у меня со времен войны. Это дало мне возможность сделать кое-какие выводы.

Наступило молчание. Нортон старался собраться с мыслями. Интересно, знает ли Митоя, что произошло в действительности? Нет, это исключено. Разве только он связан с врачами на Кваджелейне… Впрочем, это совершенно невозможно. Как бы то ни было, он, по-видимому, напал на верный след. Что ж, это, по существу, ничего не меняет. Все равно через неделю-другую об этом заговорят газеты.

— Вы упомянули о некоторых явлениях, коллега, — сказал Нортон. — Не откажите в любезности…

Доктор Митоя рассказал все, что ему было известно со слов рыбаков.

— …Затем на них посыпался белый, похожий на муку, порошок, — закончил он рассказ о злоключениях «Счастливого Дракона». — «Пепел горящего неба», как они говорят. Он густо сыпался сверху, словно снег.

— Совершенно верно. — Американец удовлетворенно кивнул. — Порошок, похожий на муку. Значит, первого марта они находились в районе Маршальских островов, вы сказали?

— Мотоути утверждает, что их шхуна находилась в это время милях в ста двадцати к востоку от Бикини и в сорока — от границы запретной зоны. Впрочем, мне думается, они были гораздо ближе.

— Почему? — насторожился Нортон.

— Трудно себе представить взрыв такой мощности, чтобы радиация его причинила серьезные поражения на расстоянии в сотню миль, — спокойно сказал Митоя.

— Значит, вы полагаете, коллега, — быстро сказал Нортон, — что они были ближе к источнику радиации, чем говорят?

Снова в кабинете воцарилась тишина. Доктор Митоя взял сигарету, закурил, внимательно следя за сизыми струйками дыма под зеленым абажуром.

«Значит, это действительно был взрыв. Понятно, американец заинтересован в том, чтобы иметь доказательства, что рыбаки были в запретной зоне», — подумал он и продолжал:

— Конечно, это только мое предположение, мистер Нортон. Но мне ясно одно: несчастные рыбаки оказались случайно вблизи от полигона, где ваши соотечественники испытывали какую-нибудь ужасную военную новинку. В результате — характерная болезнь: выпадение волос, нарывы на теле, слабость, уменьшение числа лейкоцитов. Я обратился к одному старому документу. Он сохранился у меня с тех времен, когда я работал с жертвами Хиросимы и Нагасаки… — Митоя мельком просмотрел бумагу, лежавшую теперь перед ним на столе. — Вот, пожалуйста. Это история болезни некоего Асадзо Тадати, умершего в начале сорок шестого [26]. Симптомы совпадают полностью. Интересуетесь?

Нортон покачал головой:

— У меня в отделении огромный архив подобных бумаг. Должен признать, что ваша логика безупречна. И ваш вывод?

— Несомненно, они поражены жесткой радиацией.

— Но интересно, — продолжал Нортон, — что вы думаете об этом пресловутом пепле? Какую он играет роль в вашей логике?

— Право, не знаю, мистер Нортон. Вы слишком многого хотите от меня. Я ведь всего-навсего терапевт… Хомма, их мальчишка-кок, привез нам немного — граммов пятьдесят. Обыкновенный известняк.

Рука Нортона с сигаретой остановилась на полпути ко рту.

— Известняк… — проговорил он и вдруг торопливо закивал головой. — Да, разумеется, известняк, мел, кораллы… И вы не заметили в нем ничего особенного?

— Особенного? Нет. А вы полагаете, что он, этот известняк, имеет какое-нибудь отношение…

— О’кэй, коллега! — Нортон притушил сигарету в пепельнице и выпрямился. — Теперь мне все совершенно ясно, и я могу рассказать вам, что случилось.

Доктор Митоя вежливо-удивленно поднял реденькие брови.

— Дело в том, — продолжал Нортон, — что вы оказались очень недалеки от истины, предположив, что ваши рыбаки явились жертвой мощного радиоактивного излучения. Но это не была жесткая радиация, то есть гамма и нейтронное излучение в момент взрыва, хотя, возможно, ваши пациенты могли пострадать и от нее. Вы, очевидно, читали в газетах, что первого марта на небольшом атолле в районе Бикини было проведено испытание новейшего сверхмощного вида оружия — термоядерной, или, как ее чаще называют, водородной бомбы.

Митоя молча кивнул.

— Чудовищной силы взрыв, — продолжал Нортон после минутной паузы, — измельчил в порошок атолл, поднял миллионы тонн этого порошка на воздух и разбросал на сотни миль вокруг.

— «Небесный пепел», — пробормотал Митоя.

— Это и был «небесный пепел», совершенно верно. Но самым страшным оказалось то, что этот пепел — не просто известковая пыль. Вы знакомы с основами ядерной физики?.. Нет? Жаль. Постараюсь объяснить популярно. Температура в десятки миллионов градусов, возникшая в момент взрыва, придала элементарным частицам — продуктам термоядерной реакции — такие скорости, что они получили возможность проникать в ядра атомов всех веществ, находящихся в районе взрыва: в ядра атомов солей океанской воды, газов, из которых состоит воздух, а также в ядра атомов, входящих в состав коралла и материалов, из которых была построена оболочка бомбы. Как правило, всякий атом, ядро которого захватило постороннюю частицу, становится радиоактивным. Теперь вы понимаете, коллега? Излучение непосредственно от взрыва могло и не угрожать рыбакам, поскольку оно поглощается на сравнительно недалеких расстояниях от эпицентра. Но масса радиоактивной коралловой пыли, осыпавшая их с неба, оказалась для них роковой. По виду она ничем не обнаруживала своих страшных свойств. И несчастные дышали ею, она попадала им с пищей, забивалась в уши, в глаза, в складки кожи в течение нескольких дней… Известно, коллега, что рыбаки в плавании не отличаются чистоплотностью… Плыли домой, а радиация делала свое дело, и только теперь ее действие стало сказываться в полной мере. Можно представить себе, как в клетках живого человеческого организма молекула за молекулой рушится под ударами смертельного излучения, как…

— Мне все ясно, мистер Нортон, — прервал его Митоя. Он морщился, словно от боли. — По-моему, это очень похоже на преступление.

Нортон насупился:

— Вы понимаете, коллега, мне не приходится оправдываться. Это большая неприятность. Очень большая. Но, по-моему, вы сгущаете краски. Преступление… Я бы сказал, несчастный случай. Вашим рыбакам просто не повезло, вот и все. И, если это вас утешит, пострадали не только они. Проклятой пылью были осыпаны все близлежащие атоллы, в том числе два или три обитаемые. Поражено более двухсот туземцев и несколько американцев. Правда, пострадавших сразу же отправили в госпиталь на Кваджелейн, и их состояние, кажется, более не вызывает опасений. Если бы капитан «Счастливого Дракона» догадался подать сигнал бедствия, с его экипажем тоже было бы все в порядке. И потом, кто виноват, что они забрались в запретную зону?.. Не смотрите на меня так, будто я виноват во всем случившемся. Конечно, наши военные проявили известную неосторожность. Поверьте мне, я никогда не был сторонником этих… этих экспериментов. Но наше дело — лечить, а не разбираться в сложных и спорных политических вопросах. Он помолчал, покусывая нижнюю губу.

— Скажите, пожалуйста, коллега, как вы намерены лечить этих людей? Насколько мне известно, у вас и у вашего персонала нет ни необходимых знаний, ни оборудования, ни медикаментов. Или я ошибаюсь?

Директор госпиталя склонил голову в знак того, что гость не ошибается:

— Убедившись в правильности моих догадок относительно природы их заболевания, я сразу же решил обратиться к профессору Удзуки. Сегодня я звонил к нему и просил зайти, но… — Митоя был настолько раздражен, что позволил себе подпустить собеседнику шпильку, — у господина профессора Удзуки, вероятно, и без того слишком много дел подобного рода. Он так и не пришел.

— Да, — спокойно подтвердил Нортон, — за последнее время в отделения нашей комиссии поступили новые партии жителей Хиросимы и Нагасаки с рецидивом лучевой болезни. Дела сейчас там по горло и для наших и для ваших специалистов. Но мистер Удзуки не пришел к вам по другой причине.

— А именно?

— По предложению властей, он подготавливает для экипажа «Счастливого Дракона», в том числе и для ваших пациентов, места в другом госпитале — в Первом национальном.

Митоя только слегка пожал плечами. Выражение его лица не изменилось.

— Не будет ли нескромностью с моей стороны спросить, — спокойно произнес он: — кто санкционировал перевод моих пациентов в Первый госпиталь? Министерство иностранных дел? Или административное бюро штаба американских войск?

— Не могу точно сказать, коллега, — ответил Нортон, едва сдерживаясь. — Кажется, ваш департамент здравоохранения… или как его там… Вы еще получите указания, я пришел только предупредить вас и взглянуть на больных. Завтра я со своим помощником выезжаю в Коидзу и осмотрю остальных. Через два-три дня все они должны быть в Токио. В Первом госпитале больные будут находиться под постоянным наблюдением лучших специалистов мира по лучевым болезням, американцев и японцев, профессора Удзуки в том числе. Не сомневаюсь, что правильные методы лечения не замедлят дать результаты.

— Еще один вопрос, мистер Нортон, если позволите. Насколько я понял, профессор Удзуки не почтил меня своим посещением потому, что взять на себя этот труд решили вы. Не скажете ли, чему я обязан…

Нортон усмехнулся и нерешительно поскреб подбородок. Потом сказал мягко:

— Видите ли, сэр, я считаю, что именно американская медицина должна исправить зло, невольно причиненное американской физикой, и сделают это американские врачи, в том числе и я. Кроме того, мы считаем, что пристальное наблюдение за ходом болезни… и за ходом лечения, конечно… может дать мировой науке массу ценнейшего материала по особенностям радиоактивных болезней.

Директор госпиталя Токийского университета сегодня удивлял самого себя. Он грубо, почти вызывающе сказал:

— Американские ученые будут экспериментировать с японскими морскими свинками? Так это следует понимать? А если морские свинки откажутся от экспериментов?

Нортон нахмурился:

— Повторяю, коллега, вы слишком сгущаете краски. Я понимаю ваше настроение и… и все такое. Но давайте смотреть на вещи здраво. Следует не препираться, а стараться облегчить участь этих несчастных… — Он помолчал и угрюмо сказал: — Не будете ли вы любезны показать мне моих будущих пациентов?

Гость и хозяин поднялись одновременно. Рядом пересекли кабинет, и у дверей Митоя задержался, пропуская вперед Нортона. Острые черные глаза за толстыми стеклами больших очков были полузакрыты набухшими веками: Митоя боялся, что гость прочтет в них затаенную неприязнь.