Миф пятый: первый миллионер среди шахматистов

Миф пятый: первый миллионер среди шахматистов

Однажды, отвечая на вопрос: «Сколько вы заработали за жизнь?» – Мохаммед Али назвал 31 251 115 долларов. «Доход» Пола Морфи был, по его словам, скромнее – 146 162 доллара 54 цента. Но если благосостояние короля профессионального бокса зижделось на солидном банковском счете, то притязания на респектабельность некоронованного шахматного короля, никогда не отличавшегося деловой предприимчивостью, – оказались лишь плодом фантазии душевнобольного человека. А сколько героев, ныне заполняющих шахматный пантеон, вершили свой жизненный путь на грани бедности, а то и нищеты!

После смерти великого Стейница (1900) одно из издательств намеревалось опубликовать собрание его трудов и часть вырученных денег передать бедствующей вдове. Увы, издание принесло большие убытки, вдова Стейница не получила ни гроша… Отчаявшись от беспросветной нужды, в апреле 1901-го покончил самоубийством немецкий мастер Ганс Минквиц. Он бросился под трамвай и умер через несколько дней после ампутации обеих рук. Страдая в последние годы умственным расстройством, он считал себя потомком древнего рода и не раз вступал на этой почве в раздоры с местными властями… Подтачиваемые борьбой за кусок хлеба умерли: в двадцать шесть лет – Рудольф Харузек, в тридцать – Карл Вальбродт, в тридцать три – соотечественник Фишера Гарри Пильсбери.

Парадоксально, но и полвека спустя – в 60-е годы «золотого» века шахмат – служители Каиссы имели разве что гарантию не оказаться у этой опасной черты. Так, первый приз межзонального турнира 1964 года составлял… 1500 швейцарских франков. «И это первый приз! – с негодованием писал экс-чемпион мира Макс Эйве. – Можно легко себе представить, каковы же остальные призы. И за подобные суммы гроссмейстер с мировым именем должен более месяца напрягать все свои силы». А двумя годами раньше, выиграв межзональный турнир в Стокгольме (1962), Роберт Фишер получил немногим больше, чем гонорар за один сеанс одновременной игры в Калифорнии! К каким выводам пришел молодой американский чемпион, стало ясно из его интервью. «Сколько бы ни запросил за свое выступление Мохаммед Али, – заявил он, – я потребую больше!»

Борьбу за доллары он начал со списка «приемлемых условий игры», в котором отныне и навсегда стал значиться пункт об экстрагонораре. Позднее, добиваясь увеличения призового фонда всех международных турниров, он обратился к ФИДЕ с призывом принять новую, справедливую систему материального вознаграждения. Конгресс Международной шахматной федерации 1964 года не счел нужным менять повестку дня. Два года спустя ФИДЕ вынесла предложения американца на публичное обсуждение, но затем отклонило их, сославшись на организационные трудности. Конечно, признавало руководство ФИДЕ, его требования отвечают чаяниям шахматного мира. Но это скорее благое пожелание, идеал мечтателя и максималиста, а в жизни все гораздо сложнее…

Как это бывало не раз, частная инициатива и предприимчивость сталкивались с «корпоративными» интересами. Значительное увеличение призового фонда (а значит, и финансового взноса) привело бы к сокращению представительства национальных федераций, утверждали деятели ФИДЕ. Когда же решение проблемы свелось к привлечению меценатов, стали всерьез говорить и писать о «ненасытности» американского гроссмейстера, его патологической страсти к деньгам…

Он требует доллар за автограф, солидный гонорар за интервью и не желает бесплатно… даже здороваться.

Узнав о приглашении на турнир, сразу же требует: платите, платите, платите…

Включившись в борьбу за мировое первенство, он шантажирует организаторов с меркантильной целью удвоить, утроить свой гонорар! И клянется, что больше играть задаром не будет. «Задаром ли?» – иронизировали журналисты. А как на самом деле?

До 1972 года максимальный призовой фонд матчей за мировое первенство составлял 10 000 долларов. Затем в это «царство скупости» вторгся Роберт Фишер, и суммы стали расти в геометрической прогрессии. В Рейкьявике (1972) ему удалось «выколотить» 250 000 долларов, в 1975 году на матче с А. Карповым добиться беспрецедентного фонда в 5 000 000 долларов. «Размах» тем более очевиден, если вспомнить, что за финальный матч претендентов с Т. Петросяном (1971) победитель получил… 7500 долларов. Кто бы мог подумать, что «дикарь», «сама примитивность», «интеллектуальный босяк» начнет манипулировать миллионами!

В Рейкьявике это стало дежурной журналистской темой – слепое поклонение «золотому тельцу», заслонившее все остальное: спортивную этику, приличие, мораль. После триумфального возвращения в Америку – участие в телешоу Боба Хоупа. 10 000 долларов! Выгодный контракт с неким Вернером Бротером, собиравшимся выпускать грампластинки с уроками шахмат, – еще 100 000 долларов! И, конечно, десятки, сотни тысяч долларов за ожидаемую рекламу промышленных товаров. Вся Америка уже лихорадочно подсчитывала, сколько он стоит – 200 тысяч, полмиллиона, быть может, миллион? Стэнли Рейдер, его советник по связям с общественностью, уточнил: «После возвращения из Рейкьявика Фишер получил несколько заманчивых предложений, приняв которые, он мог бы без труда заработать два с половиной миллиона долларов».

Казалось, сбывается еще одна американская мечта. Но после месячного размышления, не повредит ли принятие этих предложений его репутации чемпиона мира, он отверг их все до одного на том основании, что предложения дельцов не способствуют пропаганде шахмат и не имеют с ними ничего общего. А ведь деловые круги предлагали наивыгоднейшие сделки: сфотографироваться на фоне бутылки пива, виски, пепси-колы… представить фирменный спортивный костюм… сделать броское фото – Фишер намыливает щеки перед бритьем, и крупная подпись: «Пользуйтесь только нашим кремом – его употребляет чемпион мира по шахматам Бобби Фишер!»

С прямолинейностью, удивившей всех, Фишер отвечал, что не любит спиртного, не ходит на водных лыжах и бреется только электробритвой. Все рекламные агентства он заподозрил в алчности, и, вероятно, его угнетала мысль, что шахматный король, как простой смертный, может быть объектом эксплуатации. С «болезненной честностью», как говорили в американских шахматных кругах, он сбежал от успеха, которого добивался многие годы, и в сердцах поклялся: «Эти прохвосты не заработают на мне ни цента!»

Он ничего не забыл – ни детства, полного забот и лишений, ни утешительных призов за первые победы в Бруклинском шахматном клубе, ни вырвавшегося в минуту откровенности афоризма: «дети, растущие без родителей, становятся волками». Однако притягательная сила долларовых купюр не отвлекла его от той цели, ради которой он был призван в этот мир.

«На такое самоотречение, – утверждал гроссмейстер Роберт Бирн, – в наше время способен только святой…»

Чем же объяснить эту навязчивую идею о приоритете шахмат, казалось бы, не характерную для образа мыслей «первого миллионера от шахматного спорта»?

Нелишне напомнить, что сам Фишер, благодаря исключительному положению еще со времен «вундеркиндства», почти всегда имел дополнительные гонорары – из частных пожертвований и благотворительных фондов. И тем не менее с предложениями по всем финансовым вопросам обращался в ФИДЕ, которая, будучи официальной организацией, делать исключения не могла. Как объяснить и эти, на первый взгляд, нелогичные действия Фишера?

Вероятно, он отлично понимал, что удовлетворение только личных амбиций принижает общественное значение его борьбы, и саму ФИДЕ, несмотря на все размолвки, рассматривал как авторитетный и дееспособный международный союз. В те годы ему казалось необходимым, не изменяя своим принципам, сделать шахматы не менее престижным видом спорта, чем бокс, теннис, футбол. «Фишер просто не видит причин, почему шахматистов должно рассматривать как граждан второго плана», – резюмировала американская пресса в дни «матча века» в Белграде (1970).

Сейчас уже очевидно: требуя весомых призовых фондов, Фишер поднял шахматы на качественно новый уровень, предвосхитил процесс их коммерциализации, когда меценатов сменяют спонсоры – не филантропы-любители, но энергичные, изобретательные предприниматели, гарантирующие и финансовое, и организационное, и рекламное обеспечение. Другой вопрос, что этот уровень требует от шахматистов высочайших профессиональных качеств в решении как бы двуединой задачи. С одной стороны, необходимость доказывать превосходство в обострившейся конкурентной борьбе, демонстрировать амбиции, уникальное волевое начало. А с другой – сохранять самобытность стиля, оригинальность мышления, способность генерировать новые идеи. Последнее, как одна из составных творческого процесса, гарантирует шахматы от «ничейной» и других возможных смертей.

Но угроза слишком прагматичного подхода все-таки существует, ибо если банкир готов платить «бешеные» деньги за любой результат, то всегда ли нужно напрягаться и играть «на все сто»? Надо честно признать, что это – побочное и очень тревожное следствие современной коммерциализации шахмат. Но Фишер в этом, конечно, не виноват. Нет сомнений, что, продолжи он свою шахматную деятельность до наших дней, экстрагонорары служили бы ему не средством обогащения, а дополнительным стимулом к повышению своего профессионального мастерства.

«Фишер доказал, что ставит шахматы выше денег», – констатировал, не вдаваясь в полемику, Михаил Ботвинник. И надо думать, мнение авторитетного эксперта помогло развеять еще один устоявшийся миф…

Не решен, однако, другой вопрос: почему в борьбе с мифотворчеством и по сей день раздаются голоса, призывающие оставить за Фишером имидж «странного американца»?

Да, проблема Фишера, наверное, утратила бы остроту и лишилась многих противоречий, не будь в поступках гроссмейстера столько субъективного, нетерпимого, бескомпромиссного. «Еще мальчиком Бобби держал себя независимо, – вспоминал его тренер Дж. Коллинз. – Он знал, чего добивается, считал, что сам понимает, что правильно, а что нет, и если Бобби был в чем-либо убежден, он не шел ни на какой компромисс». Даже при решении тех задач, где следовало учитывать мнения всех заинтересованных сторон, где нет диалога без дипломатии и тактики малых побед?! Однако неуступчивый даже в мелочах, он избрал язык ультиматумов основной формой своего протеста. А встретив со стороны «остального мира» недоверие к своей реформаторской деятельности, нежелание отказываться от устоявшихся догм, уже не знал никаких иных средств, кроме сильнодействующих. Из-за максимализма, свойственного юности? Непонимания того, как слаб и робок глас вопиющего в пустыне? Или веря в целесообразность только решительных действий, надеясь в конфликтной ситуации разбудить общественную совесть?

Конечно, у гения свои резоны. Но если вспомнить Кюрасао, Сус, Лугано, Рейкьявик, где прямолинейное следование принципам приводило к громким скандалам, а порой и к уходу со сцены… Увы, служение идеалам Правды и Справедливости не гарантирует от непоправимых, роковых ошибок. К числу последних относится, конечно, и добровольное отречение от шахматной борьбы.

Пока Фишер хранит молчание, истинных причин этого шага не знает никто. Возможно, он живет в ином, философско-религиозном, измерении, где, как в шахматах, господствуют абсолютные истины, где личность каждого человека, просветленного Создателем, рассматривается в масштабе Вселенной и нет таких ограничивающих понятий, как американская мечта или культ земного героя. Быть может, мы стали свидетелями еще одной «вечной» проблемы – трагического разлада между художником и обществом. Его, вопреки молве, Фишер переживал надрывно, болезненно. И так же как для многих других, этот конфликт оказался для американца необратимым. Что оставалось делать – покориться или найти новую форму протеста? Он ушел за кулисы, подальше от слепящего света рампы. Ушел без объяснений. Уже не веря в справедливое начало этого мира. Устав от трех судебных процессов, конфликтов с религиозной сектой, вероломства, лжи и интриг бывших друзей. Уязвленный тем, что его не поняли, смешали шахматы с политикой, исказили принципы его борьбы. Долгий путь к Олимпу Фишер прошел в одиночку, не поддержанный во многих своих начинаниях ни коллегами, ни руководством международного шахматного движения. Но это бескорыстие – залог благодарной памяти, а может быть, и грядущего возрождения.

Разве не его подвижническая деятельность способствовала шахматному «буму» с начала 70-х годов? А создание Ассоциации гроссмейстеров, на равных говорящей с ФИДЕ уже от лица общественного мнения? А как никогда ранее высокий статус шахматного профессионала?

Да, он ушел, презрев суету и блеск славы, оставив неизгладимый след, отдав все силы и талант постижению тайн творчества. Душа шахматиста – в его партиях.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.