Черно-желтый барон

Черно-желтый барон

Семьдесят лет его имя в cоветской стране предавали проклятию; белые эмигранты поминали его с удивлением и неприязнью, а иные – с ненавистью. Он был ни за красных, ни за белых и успел нагнать страху и на тех и на других. Главный источник информации о нем – воспоминания современников, написанные уже тогда, когда барон был мертв. Образ его слеплен уцелевшими врагами (друзей не осталось, да, пожалуй, и не было) или потрясенными обывателями. Мемуаристы вольно или невольно подверстывают былые впечатления под сложившееся клише; ужасаются жестокости, изумляются экстравагантности барона. В этих источниках трудно отделить правду от вымысла, объективную основу от политической предвзятости; в них все искажено. Вновь вместо реального человека и его судьбы – миф.

Он и внешне неприятен; в его облике проглядывает что-то страшное.

«Среднего роста, блондин, с длинными, опущенными по углам рта рыжеватыми усами, худой и изможденный с виду, но железного здоровья и энергии»[299], – вспоминает со сдержанной неприязнью его бывший полковой командир барон Петр Николаевич Врангель.

«На лбу рубец, полученный на востоке, на дуэли», – сообщает протокольное описание внешности пленного Унгерна, составленное во время следствия в 1921 году.

«След от этой раны остался у Унгерна на всю жизнь, постоянно вызывая сильнейшие головные боли и, несомненно, периодами отражаясь на его психике», – утверждает Врангель, поясняя, что шрам был получен в схватке с офицером, которого Унгерн ударил то ли в припадке бешенства, то ли в пьяном угаре.

«Он был поджарый, обтрепанный, неряшливый, обросший, с желтоватой растительностью на лице, с выцветшими, застывшими глазами маньяка… Военный костюм его был необычайно грязен, брюки протерты, голенища в дырах. Сбоку висела сабля, у пояса револьвер», – дополняет сибирский предприниматель Алексей Бурдуков, совершивший совместно с Унгерном поездку по Монголии в 1913 году.

Мотив маниакальности, полубезумия, переплетаясь с мифическим образом человека-зверя, постоянно звучит в воспоминаниях об Унгерне. От людей, от культуры барон-оборотень отделен стеной мизантропии и презрения к приличиям.

«Оборванный и грязный, он спит всегда на полу… Будучи воспитан в условиях культурного достатка, производит впечатление человека, совершенно от них отрешившегося» (Врангель).

«Барон вел себя так отчужденно и с такими странностями, что офицерское общество хотело даже исключить его из своего состава… Унгерн жил совершенно наособицу, ни с кем не водился, всегда пребывал в одиночестве. А вдруг, ни с того ни с сего, в иную пору и ночью, соберет казаков и через город с гиканьем мчится с ними куда-то в степь – волков гонять, что ли. Толком не поймешь. Потом вернется, запрется у себя и сидит один, как сыч» (Иван Кряжев, знакомый Унгерна по жизни в Кобдо[300]).

Люди культуры, глядя на него, начинают подозревать, что он не настоящий человек, тем более не человек их круга, а кто? Персонаж из книги, из приключенческого романа?

«Это не офицер в общепринятом значении этого слова, ибо он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но сплошь и рядом грешит и против внешней дисциплины, и против воинского воспитания, – это тип партизана-любителя, охотника-следопыта из романов Майн Рида». Любопытно, что автор этого пассажа, барон Врангель, по своей породе близок к Унгерну: тоже остзейский барон, тоже потомок рыцарей, пришедших в землю эстов с мечом под знаком креста в XIII веке. История Унгернов многократно пересекалась с историей Врангелей на протяжении столетий. В биографиях их ближайших предков – отцов, дедов, людей вполне мирных, – много общего. Несомненно, воспитание, полученное ими в детстве и юности, схоже, если не одинаково. Но Врангель – человек общества, Унгерн – вне общества; Врангель понятен европеизированному уму, Унгерн ему недоступен; Врангель вменяем, Унгерн – нет.

Врангель далее развивает эту тему: «В нем были какие-то странные противоречия: несомненный, оригинальный и острый ум и, рядом с этим, поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор, поразительная застенчивость и даже дикость и, рядом с этим, безумный порыв и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность и удивительное отсутствие самых элементарных требований комфорта».

Людские радости и слабости чужды этому необыкновенному человеку (не-человеку).

«Он живет войной» (Врангель).

«Оборони Бог, не пил, всегда был трезвый. Не любил разговаривать, все больше молчал» (Кряжев).

Его не привлекают женщины: мемуаристы подчеркивают, что светски воспитанный барон мог при желании быть с дамами вежлив, но относился к слабому полу с глубоким презрением. Гомосексуальные наклонности? Ни малейшего намека! Он не знает любви. Женат, правда, был, но… Женитьба Унгерна – отдельная история, о которой мы еще расскажем.

Мрачная жестокость, беспощадность – главная черта его натуры. Неугодных и ослушников в его войсках насмерть забивают бамбуковыми палками, оставляют на съедение волкам; пленных врагов и предателей по его приказу казнят массами, без пощады. Трупы не хоронят – выбрасывают в горах, в степи, чуть ли не пирамиды складывают из обезглавленных тел и отрезанных голов. Про барона ходят страшные сказки: мол, с наступлением темноты окрестности его ставки оглашаются воем волков и одичавших собак, сбегающихся глодать трупы казненных. Все люди прячутся по домам, один Унгерн не боится своих диких братьев по крови; в одиночестве скачет он верхом в горы, гарцует среди полуобглоданных скелетов и гниющих черепов своих жертв. Волки да филины – его ночные товарищи.

Он наделен сверхъестественными способностями. Монголы и казаки верят, что его тело заговорено от пуль: после боя с китайцами близ Урги из его мундира, сшитого наподобие монгольского халата-дээла, извлекли 70 пуль, и ни одна не задела его самого. Он видит во тьме, находит дорогу в ровной монгольской степи непроглядною ночью; он, как зверь, нюхом чует других зверей, людей, жилье.

Бурдуков рассказывает: «По настоянию Унгерна мы выехали ночью. Сумасшедший барон в потемках пытался скакать карьером. Когда мы были в долине недалеко от озера, стало очень темно, и мы вскоре потеряли тропу. К тому же дорога проходила по болоту вблизи прибрежных камышей… Унгерн, спешившись, пошел вперед, скомандовав нам ехать за ним. С удивительной ловкостью отыскивая в кочках наиболее удобные места, он вел нас, кажется, около часу, часто попадая в воду выше колена, и в конце концов вывел из болота. Но тропку нам найти не удалось. Унгерн долго стоял и жадно втягивал в себя воздух, желая по запаху дыма определить близость жилья. Наконец сказал, что станция близко. Мы поехали за ним, и действительно – через некоторое время послышался вдали лай собак».

Как и положено воплощенному демону, он безумно храбр, но смертельно суеверен. Он и сам пишет о своем племени: «Мои предки принадлежали к воинственному роду рыцарей, склонных к мистике и аскетизму». Он мечтает о создании духовно-рыцарского «ордена военных буддистов». Он одержим безумной, демонической идеей – создать великую евразийскую империю на крови, стать вторым Чингисханом, новым Аттилой, силой обратить Россию и Европу в буддизм. Во время решающего боя за Ургу[301] по его приказу на горе над полем сражения местные ламы совершают моления и жертвоприношения духам войны. Он верит пророчествам и гаданиям. Журналист-авантюрист Антон Фердинанд Оссендовский, побывавший в ставке Унгерна в 1921 году, не без ходульно-мрачного колорита живописует посещение ламаистской часовни вместе с бароном: «„Бросьте кости о числе дней моих!“ – сказал он. Монахи принесли две чаши с множеством мелких костей. Барон наблюдал, как они покатились по столу, и вместе с монахами стал подсчитывать…» Не удовлетворившись предсказанием, он далее (согласно тому же источнику) зовет к себе гадалку-шаманку: она, «бросая время от времени траву в огонь, принялась шептать отрывистые малопонятные слова. Юрта понемногу наполнилась благовонием. После того как трава сгорела, она положила на жаровню кости и долго переворачивала их бронзовыми щипцами. Когда кости почернели, она принялась их внимательно рассматривать. Вдруг лицо ее выразило страх и страдание. Она забилась в судорогах, выкрикивая отрывистые фразы: „Я вижу… Я вижу бога войны… Его жизнь идет к концу… Какая-то тень, черная, как ночь… Сто тридцать шагов остается еще…“»

Конечно же, гадания сбылись: через 130 дней Унгерн был расстрелян.