Прощание

Прощание

10 декабря 2004 г.

Утром я проснулась очень рано. Этот день и все последующие прошли как в тумане, от них остались только отрывочные воспоминания. В дневнике я ничего не записала, словно меня там и не было. Сама церемония похорон планировалась для самых близких, в маленькой церкви, но поминки намечались официальные.

Стоял солнечный бесснежный декабрьский день, дул легкий ветерок. Повсюду дежурили полицейские, стараясь не бросаться в глаза. В Швеции обязательно указывать день и час похорон на информационном сайте; мы опасались, что правые экстремисты могут вмешаться, поэтому служба ритуальных услуг и сотрудники «Экспо» сделали все возможное, чтобы обезопасить церемонию.

Эрланд прилетел на похороны в сопровождении своей подруги, Иоакима, его жены Майи и двоих детей. Они удивились, увидев человек пятьдесят приглашенных, поскольку думали, что будут только самые близкие родственники и друзья. Я объяснила, что это и есть самые близкие и то многих не хватает, потому что не все смогли приехать, особенно те, кто живет за границей.

Для церемонии прощания, которая происходила в центре города в здании АБФ, я выбрала восемнадцать ораторов, среди которых были Грэм Аткинсон из «Серчлайта» и Микаэль Экман из «Экспо».

Поскольку предполагалось, что я тоже должна буду говорить, ночью я засела за подготовку речи, но ничего не шло на ум. В итоге я решила показать, как нежен был Стиг, и прочесть одно из его писем, датированных 1977 годом и адресованных мне с больничной койки в Аддисе, где он тогда чуть не умер. То самое, в котором он писал, что любит меня и после возвращения хочет жить вместе со мной. Но это письмо я не нашла, хотя всю вторую половину дня безуспешно обыскивала дом. Поздно вечером, перерыв все шкафы, я обнаружила коробку с пачкой писем. На одном из конвертов было выведено: «Вскрыть после моей смерти. Стиг Ларссон».

В конверте лежали два письма, датированные 9 февраля 1977 года. Значит, Стигу было двадцать два года и он собирался ехать в Африку. Это может показаться странным, но раньше я никогда этого конверта не видела. Он оставил его вместе с вещами у друга, у которого жил в Стокгольме перед отъездом. Конверт путешествовал вместе с нами с квартиры на квартиру, и Стиг о нем совершенно забыл.

Обретение конверта казалось столь невероятным, что я подняла глаза к небу и поблагодарила Стига. Я не верю в жизнь после смерти, но полагаю, что некоторые события имеют второй, духовный уровень. Когда люди живут вместе много лет, они становятся единым целым. Иногда мне видится Стиг в гамаке: он улыбается и машет рукой, но ведь у нас никогда не было гамака! Однако я его вижу, вижу сегодня, и теперь он наконец получил возможность спокойно отдохнуть.

Первое письмо, на котором стояло слово «Завещание», было адресовано его родителям. Он просил их передать мне его счета, личные документы и рукописи, а также все относящееся к политической деятельности. А библиотеку научной фантастики он оставлял моему брату. Под завещанием стояла его подпись, но оно не было заверено.

Второе письмо было адресовано мне. Некоторые места из него я зачитала на церемонии прощания:

Ева, любимая.

Все кончено. Так или иначе, а все подходит к концу. Однажды все кончается. Возможно, из всех известных нам в мире фактов этот — самый чарующий. Звезды умирают, умирают галактики и планеты. И люди тоже умирают. Я никогда не был верующим, но с того дня, когда я заинтересовался астрономией, страх смерти остался позади. И мне теперь ясно, насколько я, человеческое существо, бесконечно мал в сравнении со Вселенной… Ну да ладно, я пишу это письмо не затем, чтобы увлечь тебя в глубины философии или религии. Я пишу его, чтобы сказать тебе «прощай». Я правильно сделал, что позвонил тебе. Твой голос еще звучит у меня в ушах, и я вижу тебя перед собой… прекрасный образ, воспоминание, которое я сохраню до конца. Знай, что в тот миг, когда ты прочтешь это письмо, я буду мертв.

Я хочу, чтобы ты узнала о некоторых вещах. Уезжая в Африку, я знал, что меня ждет. Я чувствую, что это путешествие грозит мне смертельной опасностью, но, несмотря ни на что, я должен это пережить. Я рожден не для легкой жизни. Я совсем не такой. (Исправление: я не был таким.) Я поехал в Африку не только как журналисту меня есть политическая миссия, и я думаю, что могу погибнуть именно поэтому.

Я пишу тебе впервые и знаю почему: я тебя люблю, люблю, люблю. Я хочу, чтобы ты это знала. Я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя так, как никого на свете не любил. И я хочу, чтобы ты знала: я пишу это совершенно серьезно. Я хочу, чтобы ты обо мне помнила, но не хочу, чтобы ты обо мне плакала. Если я что-то действительно значил для тебя, а я знаю, что это так, то ты, наверное, будешь горевать, узнав о моей смерти. Но если я что-то действительно значу для тебя, я не хочу, чтобы ты страдала. Не забывай меня, но продолжай жить дальше. Живи своей жизнью. Горе пройдет со временем, хотя сейчас это и трудно себе представить. Живи спокойно, любовь моя, живи, люби, ненавидь и продолжай бороться…

У меня была куча недостатков, но надеюсь, что и достоинства тоже были. Но ты, Ева, зажгла во мне такую огромную любовь, какую я никогда не смогу выразить…

Выпрямись, подтянись, держись молодцом. Ладно? Береги себя, Ева. Выпей кофе. Все кончено. Спасибо за прекрасные мгновения, что у нас были. Ты сделала меня счастливым. Прощай.

Целую тебя, Ева.

Стиг, с любовью.

Не знаю, как у меня хватило сил дочитать это письмо. Я ни на кого не смотрела, но потом мне рассказали, что многие плакали, слушая меня.

После прощания, около пяти часов, я вернулась домой приготовить что-нибудь поесть, чтобы родные Стига и мои близкие могли отдохнуть в спокойной обстановке после тяжелого дня. Ларссоны ненадолго задержались возле кафе с нашими друзьями и сотрудниками «Экспо». Дома Иоаким попенял мне за то, что я отказалась от предложения «Норстедт» оплатить церемонию. Я его мнения не разделяла. Стиг был моим мужем, значит, и платить должна я. В тот вечер Иоаким появился в нашем доме во второй и последний раз. Он попросил что-нибудь на память о бабушке с дедом, у которых Стиг провел ранние детские годы. Я отыскала маленькую синюю деревянную шкатулку с резьбой в народном стиле, где бабушка держала все для шитья, и бронзовую корейскую коробочку, принадлежавшую деду. Вечером Иоаким с семьей уехал обратно в Умео и забрал их с собой. Эрланд и Гун остались в Стокгольме: в семь часов в кафе театра «Сёдра» я организовала вечер, чтобы родственники и близкие друзья, в том числе и сотрудники «Норстедт», могли выпить по стаканчику и помянуть Стига. Эрланд все время повторял, что не претендует ни на какое наследство.

Спустя несколько дней, в присутствии наших друзей, Стига предали земле. Утром 22 декабря я сделала очень важную вещь. В черную керамическую урну работы известной художницы Евы Марии Котхе, сделанную на Готланде по модели сосуда эпохи викингов, я сложила символы всего того, что потеряла: нашей любви, нежности, наших мечтаний.

Несколько фотографий: вот Стиг, растянувшись на скале, с улыбкой смотрит на меня; вот он в Эннесмарке, перед нашим домиком, бережно прижимает к груди зайчонка, найденного среди стеблей ревеня. Он очень любил животных, особенно маленьких детенышей. А вот моя любимая фотография, где он, загорелый, красивый и обольстительный, с сигаретой в руке, безмятежно глядит на меня, смотрящую на него через объектив, словно ждет чего-то. А вот еще один портрет, где он, откинувшись назад, щурится на яркое солнце. В тот же сосуд я положила эскиз нашего будущего домика, сделанный тем летом. Это был лучший из эскизов, и Стиг попросил дать ему посмотреть, перед тем как отправить в строительную фирму. Он принес тогда стул, устроился рядом со мной, и мы долго планировали, как будем обставлять наше «маленькое шале». Стиг был совсем другой: пылкий, ласковый, вальяжный и счастливый в ожидании уюта и безмятежности в будущем. И в тот день я будто бы снова влюбилась в него — и опять с первого взгляда!

К содержимому сосуда я добавила листочки с номерами телефонов, записанные, когда я искала и заказывала комнаты, чтобы он мог хоть на неделю выехать отдохнуть и спокойно поработать над четвертым томом «Миллениума» или подкорректировать первые три. Часто, сидя на кушетке в гостиной, он вдруг прыскал со смеху:

— Ты никогда не догадаешься, что еще выдумала Лисбет!

И сразу бросался писать, исправлять какие-то детали, приводя их в соответствие с тем, что я нашла в документах по его просьбе. Сосуд, в котором теперь содержалась вся наша совместная жизнь, я поставила на этажерку. А напоследок добавила несколько листков бумаги, купленной в городке Кварнбюне под Гётеборгом. На синем листке я перечислила все, что потеряла, а на желтом все, чего мне тогда хотелось: «Пережить этот год».