Я СТАНОВЛЮСЬ ПАРАШЮТИСТОМ

Я СТАНОВЛЮСЬ ПАРАШЮТИСТОМ

Впервые мне довелось прыгнуть с парашютом весной 1934 года под руководством уже настоящего инструктора парашютного дела — Василия Ивановича Харахонова. Кстати сказать, он был первым из моих новых сослуживцев, с которым я познакомился, еще не доехав до части. Вот как это произошло.

Приехав в Ростов-на-Дону вечером, я сразу же пошел к военному коменданту вокзала, чтобы узнать дорогу на аэродром. Здесь я встретил широкоплечего авиатора в кожаном реглане, со шпалой и крылышками на голубых петлицах. Услышав мой вопрос, он сказал, что сейчас отправляется на аэродром, и предложил ехать вместе.

Дорогой мы разговорились.

— Из какой школы? — спросил авиатор.

— Из Оренбургской, — ответил я.

— Батенька мой, да мы же однокашники. Я эту школу год назад кончил, — обрадовался авиатор и стал расспрашивать об учебе, о знакомых преподавателях, вспоминать свои первые полеты. Узнав, как я вынужденную посадку принял за упражнение в аэронавигационных расчетах, он весело, от души смеялся. Фамилии попутчика я так и не успел спросить. Крикнув мне: «До свидания! Скоро увидимся!» — он соскочил с машины, немного не доезжая до аэродрома.

Если бы я был суеверен, то мог бы увидеть в этой встрече то, что называется «перстом судьбы». Прошло несколько дней моей службы в новой части, и я получил приказание явиться к начальнику парашютной подготовки бригады Василию Ивановичу Харахонову. Я уже много слышал об этом лучшем парашютисте бригады, который совершил более двух десятков прыжков с различных типов самолетов.

Недоумевая, зачем понадобился Харахонову, я вошел в его кабинет и за большим столом увидел своего попутчика — плечистого авиатора со светлыми внимательными глазами.

— Что, видно, и вправду говорят: «Суженого конем не объедешь!» — пошутил он, крепко пожимая мне руку, и, усадив на стул, сразу же перешел к делу.

— В вашей эскадрилье нет начальника парашютной подготовки. Хочу, чтобы вы заняли эту должность.

Я был очень удивлен и смущен таким предложением. Какой же я начальник парашютной подготовки, когда сам не совершил ни одного прыжка с парашютом. Мне сразу же припомнился урок «инструктора-теоретика» и незавидное положение, в котором он оказался.

— Погодите отказываться, — сказал Харахонов, угадав мои мысли. — У нас в бригаде людей, прыгавших с парашютом, почти нет. А заниматься парашютной подготовкой летного состава необходимо. Вы-то уж испытали вынужденную посадку? А если бы садиться было некуда? Тогда вашу жизнь мог бы спасти парашют, но им надо уметь пользоваться. Принимайте парашютное хозяйство эскадрильи, а прыжок совершите в ближайшее время.

И вот, продолжая летать штурманом воздушного корабля, я стал и «инструктором-теоретиком». Но Харахонов сдержал слово и меня вместе с другими начальниками парашютной подготовки, кстати сказать, тоже «теоретиками», стал готовить к прыжку. Весна тогда выдалась ранняя. Степь уже зеленела сочной молодой травой, и с ее просторов доносился аромат первых полевых цветов. Но нас — будущих парашютистов — не волновала картина пробудившейся после зимней спячки природы. В плотных синих комбинезонах с парашютами — основным за плечами и запасным на груди — мы десятки раз влезали в душный, нагретый солнцем самолет и через дверь совершали «прыжок» (Харахонов отрабатывал у нас четкость выполнения всех движений при отделении от самолета). Затем отстегивали парашюты и шли в «парашютный городок». Здесь, занимаясь на специальных тренажерах, мы приобретали навыки, необходимые при выполнении парашютного прыжка. Чтобы привыкнуть к толчку в момент приземления, порой довольно значительному, мы прыгали на взрыхленную почву с помоста высотой в два метра.

Горизонтальная скорость парашютиста при ветре бывает порядочной и приземляться в положении спиной по ветру — то же самое, что прыгать на ходу с трамвая спиной вперед: в обоих случаях можно получить сильные ушибы.

Уменье разворачиваться в воздухе при спуске с парашютом, сообразуясь с направлением ветра, приобреталось на другом тренировочном снаряде — особых качелях. С их верхней перекладины через блоки спускалось два троса, имевших на концах по карабину, которые пристегивались к подвесной системе парашютиста. С помощью небольшой лебедки, укрепленной на раме, парашютиста поднимали в воздух и он висел будто под шелковым куполом. Затем его опускали на землю, а Харахопов быстро командовал:

— Земля идет под вас! Из-под вас! Влево! Вправо!

Обучающийся перекрещивал лямки и выполнял развороты в нужную сторону. При этом Харахонов строго следил за тем, чтобы ноги парашютиста в момент «приземления» были в полусогнутом состоянии, а колени и носки сведены вместе.

— Если этого не будет, — строго предупреждал он, — то можете приземлиться на одну ногу и повредить ее.

Наконец был назначен день прыжков. Мы пришли на аэродром рано утром. Было еще прохладно, и обильная роса словно бисером покрывала плоскости четырехмоторного самолета. Мы надели парашюты, уложенные и тщательно проверенные накануне.

— В самолет! — скомандовал Харахонов.

«Перворазники» гуськом стали подниматься в кабину. Каждый из нас неоднократно проделывал это во время тренировок. И сейчас как-то не верилось, что сходить снова на землю в этот раз уже не придется — на аэродром нас должен опустить шелковый купол парашюта.

Мы расселись, дверь кабины захлопнулась, дружно взревели все четыре мотора воздушного корабля, и тяжелый самолет неожиданно легко оторвался от земли. Через окно кабины я вижу, как уплывают назад посадочные знаки, ангары, стоящие в стороне самолеты и бензозаправщик возле них.

Теперь мы, парашютисты-«перворазники», сидим не шевелясь, пристально наблюдая за своим инструктором Харахоновым. Тот посматривает через окно на землю, потом на часы и, когда самолет, накренив плоскость, делает последний разворот, открывает дверь кабины. Инструктор без шлема, врывающийся в кабину воздух ерошит его волосы.

Уточнив расчет, Харахонов вызывает моего друга Федюнина, который прыгает первым. Федюнин подходит к двери, кладет правую руку на кольцо вытяжного троса парашюта и выставляет вперед левую ногу. Федюнин — смелый парень. Лицо у него спокойное, но в нем появилось что-то новое, чего раньше я не замечал. Приготовившись, он вопросительно смотрит на инструктора. Тот разрешающе кивает головой и едва касается пальцами плеча парашютиста. От волнения я даже слегка привстаю со своего места. Мой товарищ чуть наклоняется вперед и исчезает за бортом самолета.

Я припадаю к окну и успеваю увидеть, как он летит вниз, странно раскинув ноги, потом мелькает что-то белое и его закрывает выпуклый овал парашюта.

Самолет идет на следующий круг. Теперь моя очередь. Возбужденный прыжком товарища, я смело подхожу к двери кабины, берусь за кольцо вытяжного троса парашюта, смотрю на землю. Как, однако, до нее далеко! Просто не верится, что вот сейчас прыгнешь в воздух и благополучно спустишься на зеленое поле аэродрома.

Слышу приказ Харахонова и, согнувшись в пояснице, лечу в бездну. У меня захватывает дух, но я твердо помню слова инструктора: «Самое опасное — раскрыть парашют сразу, у самолета. Парашют может зацепиться за хвостовое оперение».

Я медлю 2–3 секунды и с силой дергаю кольцо. Почему не раскрывается парашют? Уж не случилось ли что-нибудь? Наконец рывок, и после гула моторов и пережитых треволнений наступает блаженная тишина.

Несколько секунд я наслаждаюсь ею, потом вспоминаю наставления инструктора и выполняю их. Прежде всего смотрю вверх, на купол — цел ли он, не перехлестнуло ли его стропой? Нет. Белый шелк упруг и прочен, он только едва колеблется от напряжения строп, передающих ему движения моего тела. Затем поправляю ножные обхваты, привязываю к лямке вытяжной трос парашюта и осматриваюсь.

Из-под купола парашюта высота воспринимается иначе, чем с борта самолета. Она ощутимее, а отсутствие быстрого движения позволяет замечать разные мелочи. Я вижу, как в стороне от аэродрома по извилистой степной дороге катится крестьянская телега, за ней клубится серое облачко пыли; в воздухе прямо передо мной, распластав крылья, парит коршун. На меня он не обращает никакого внимания. Коршун остается выше, и я вспоминаю о земле. Теперь она гораздо ближе и кажется, что я все быстрей и быстрей приближаюсь к ней. Едва успеваю развернуться по ветру и… чувствительный толчок. Я лежу в густой траве аэродрома. Первый парашютный прыжок совершен.

Вспоминаю то, что я ощущал, раскачиваясь под раскрытым шелковым куполом, думаю, что именно тогда я решил навсегда связать свою жизнь с парашютизмом и сделать его своей профессией.

Осуществляя это решение, я в течение ближайших трех недель совершил еще три прыжка с парашютом. Затем мне представилась возможность серьезно изучить парашютное дело. Василий Иванович Харахонов отправил меня и еще нескольких своих питомцев на учебный сбор по подготовке инструкторов парашютно-десантной службы, который проходил в городе Пушкино под Ленинградом.

Эта поездка была для меня знаменательной. Я впервые увидел великий город Ленина. Его прямые и широкие проспекты, дворцы, памятники, полноводная Нева, закованная в гранит, неповторимое очарование белых ночей запомнились мне на всю жизнь. Главное же, на сборе я получил знания и навыки, необходимые для того, чтобы по-настоящему выполнять свои обязанности начальника парашютной службы эскадрильи.

Под руководством опытных инструкторов мы подробно изучали конструкции различных типов парашютов, их укладку и хранение. Снова пришлось проходить полный курс наземной подготовки парашютиста. Тщательно отрабатывались навыки отделения от самолета, проводились упражнения на подвесных качелях и других снарядах. В наземную подготовку входило также новое для нас упражнение — прыжок с парашютной вышки.

Я уже к тому времени много летал, неоднократно прыгал с самолета и поэтому, признаться, от этого упражнения не ждал ничего необычного. С таким настроением я и стал подниматься на вышку, получив приказание инструктора. Однако с каждым пройденным лестничным маршем в сердце нарастало беспокойство:

— Получается-то довольно высоковато! — подумалось мне.

Это ощущение большой высоты, грозящей опасностью, усилилось, когда я вышел на верхнюю площадку. Отсюда взору открывалась обширная панорама. Странно близко казались Екатерининский дворец и зеркальная гладь озера среди зеленых деревьев парка, лицей, в котором учился великий русский поэт Пушкин, дальше чистенькие городские улицы, а за ними белое здание вокзала и дымящий паровоз, бегущий по блестящим ниточкам рельсов. В противоположной стороне виднелись правильные ряды красных корпусов.

По указанию инструктора я приготовился к прыжку, продел кисти рук в ременные петли и крепко ухватился за них (в то время из-за отсутствия достаточного опыта в обучении прыгающий еще не надевал на себя подвесной системы). Инструктор открыл дверцу, сделанную в барьере, и я вышел на край площадки. Последовала короткая команда «Пошел!», но… мои ноги будто приросли к деревянному настилу.

…Однажды мальчишкой я залез на шестидесятиметровую дымовую трубу фабрики, разрушенной еще в годы гражданской войны. Забирался я туда по металлическим скобам, укрепленным внутри дымохода. Две предпоследние скобы вывалились, но при подъеме это мне не особенно помешало. Зато при спуске я оказался в очень затруднительном положении: чтобы миновать пропущенные опоры и дотянуться рукой до нижней скобы, нужно было другой рукой отпустить верхнюю скобу, но это было рискованно. Труба уходила книзу суживающимся глубоким колодцем, на дне которого, казалось, бесконечно далеко, брезжил дневной свет. Оттуда тянуло ветерком, несшим запах застарелой гари. И когда я отпустил скобы, то вдруг почувствовал, что вот-вот упаду. С большим трудом мне удалось сохранить равновесие и ухватиться за нижнюю скобу.

И вот эта картина далекого детства необычайно ярко возникла в памяти, когда я стоял на краю парашютной вышки. Инструктор, заметив мое колебание, сказал что-то ободряющее, и я, сделав над собой усилие, прыгнул вниз. Короткое свободное падение, несильный рывок и плавный спуск. Приземляюсь по всем правилам: сгибаю колени, соединяю их вместе, напрягаю мышцы и, коснувшись земли, валюсь на правый бок.

Вечером после занятий мы долго толковали между собой об ощущениях, которые мы пережили при прыжке с вышки. И все признались в том, что было труднее заставить себя броситься с вышки вниз, чем с самолета. Видимая связь с землей усиливает ощущение высоты. Но прыжки с вышки — отличная тренировка для парашютиста. Они закаляют его волю.

На сборах мне посчастливилось встретиться с одним из самых замечательных советских парашютистов. Когда однажды к нам в класс после занятий вошел высокий голубоглазый летчик, его лицо показалось мне знакомым.

— Кто это? — спросил я у товарища.

— Неужели не узнаешь? Его портреты в газетах часто помещают. Это Николай Евдокимов, — ответил он.

Для нас, молодых парашютистов, имя Евдокимова значило очень много. Летчик-истребитель Николай Евдокимов был одним из пионеров парашютного спорта. Он первым в Советском Союзе 22 мая 1932 года совершил прыжок с задержкой раскрытия парашюта в 14 секунд, пролетев камнем 600 метров. В 1933 году он добился новых успехов. Оставив самолет на высоте 6920 метров, он пролетел, не раскрывая парашюта, 6440 метров за 115 секунд.

Все участники сборов плотным кольцом окружили Николая Евдокимова, просили рассказать о его последнем рекордном прыжке. Он охотно согласился, но сначала заговорил о подготовке к рекорду, о том, как бороться со штопором, о своих первых неудачах.

Я уже знал, что штопор, в который может попасть парашютист, пролетев в свободном падении 150–200 метров, опасен. Если из него вовремя не выйти, то можно потерять ориентировку, и нам — молодым парашютистам — обычно говорили:

— Как только начнет вращать, дергай кольцо, а то плохо будет.

От Евдокимова мы узнали, как можно предупредить опасное вращение. Отыскивая способы управления телом в свободном падении, он пришел к выводу, что руки могут служить тормозами, если их раскинуть в стороны. Тогда падение станет устойчивым.

— Я столько думал о свободном падении, — сказал Евдокимов, улыбнувшись, — что мне даже иногда снилось, будто я попал в штопор и пытаюсь его преодолеть.

О своем рекордном прыжке 2 августа 1933 года Николай Евдокимов рассказывал живо и интересно.

— Как только я покинул самолет, — вспоминал он, — от какого-то непроизвольного движения меня стало вращать. Стабилизировать падение удалось выбрасыванием рук в стороны; на высоте 5500 метров я попал в первый тонкий слой облаков. Облака стремительно ушли вверх. От быстро возраставшего давления появилась боль в ушах и, чтобы уравновесить давление, пришлось громко кричать. Внизу второй слой облаков. Я падал устойчиво, только несколько покачиваясь из стороны в сторону в упругой струе встречного воздуха.

Но вот после какого-то движения меня снова начало вращать. Так я падал метров 400, потом восстановил устойчивое положение и попал во второй слой облаков. В облаках трудно было сохранять устойчивое положение тела. Кислородная маска налезала на очки, стекла которых сразу запотели. Сняв маску и очки, я продолжал беспорядочно падать, и только выскочив из облаков, сразу прекратил вращение и начал внимательно следить за секундомером.

В конце падения я неожиданно попал в грозовое облако. И тут началось что-то кошмарное. Сильные воздушные вихри швыряли меня из стороны в сторону, безжалостно крутили. Но я упорно следил за секундомером. Когда облако осталось вверху, я раскрыл парашют.

Слушая его рассказ, сильно поразивший мое воображение, я решил научиться выполнять прыжки с задержкой раскрытия парашюта. А Евдокимов, словно отвечая на мои мысли, предупредил:

— К изучению затяжных прыжков приступайте только тогда, когда в совершенстве отработаете все элементы обычных прыжков. Парашютизм — строгий вид спорта. Овладевать им надо смело, упорно, но всегда последовательно, переходя от простого упражнения к более сложному.

В правильности совета опытного парашютиста мы убедились, когда, окончив теоретические занятия, перешли к прыжкам. Среди участников сбора было два командира, прибывших из истребительной бригады: один — невысокий, плотный, черноволосый, другой — высокий, худощавый блондин. Фамилии их я забыл, но помню, что брюнета звали Саша, а блондина Коля. У Саши был очень громкий голос. Когда он отвечал инструктору в классе, то казалось, что его громоподобный бас заполняет все помещение. И тогда его друг неизменно шептал:

— Сашка, громче!

И Саша с обиженным и смущенным видом переходил почти на шепот.

Этот парашютист отличался еще тем, что все упражнения он хотел выполнить поскорее, затрачивая на них меньше усилий и времени. И однажды с ним чуть не случилась беда.

…Первые прыжки, которые мы выполняли, были самыми простыми, с немедленным раскрытием парашюта. И вот Саша, оставив самолет на высоте 800 метров, вдруг стал делать задержку. Со старта мы видели, как его тело черным мячиком мчалось к земле. Секунда, вторая, третья… шестая… Уже всем было ясно, что с парашютистом что-то произошло. Побледневший инструктор бросился к санитарной машине, и в это мгновение в воздухе распахнулся белый шелковый купол. Даже не успев развернуться по ветру, парашютист опустился на землю.

Что же произошло? Этот вопрос волновал и нас, и инструкторов. Оказалось, что Саша, стремясь быстрее закончить программу обучения, выполнил прыжок, не держась за кольцо вытяжного троса парашюта, к чему в достаточной степени подготовлен не был.

Оставив самолет и почувствовав свободное падение, он хотел взяться за кольцо, но… не нашел его. Парашютист торопливо хватал лямку подвесной системы, к которой в специально пришитом карманчике крепится кольцо, но не находил его. А секунды стремительно бежали, и земля неумолимо приближалась. И вот, наконец, рука парашютиста почувствовала металл спасительного кольца. Мгновенный рывок, и… парашют успел раскрыться вовремя.

Как же можно не найти кольца? Ведь оно такое большое, ярко-красное! Кажется, на нем сосредоточены все мысли молодого парашютиста. Все это так. И тем не менее стоило спортсмену в свободном падении в первый раз, хватаясь за него, промахнуться, и… появилась нервозная поспешность: ведь тогда прыжок выполнялся без всяких страхующих приборов, автоматически раскрывающих парашют.

Подобная потеря кольца может произойти не только с молодым спортсменом. Однажды я, уже работая испытателем, совершал прыжки с 20-секундной задержкой. И вот, когда я собрался раскрыть парашют, меня крутануло в воздухе и, берясь за кольцо, я промахнулся. Я сделал три попытки найти его, а потом раскрыл купол запасного парашюта — на поиски не оставалось времени. Ведь кольцо могло и выпасть из карманчика, сдвинуться в сторону или попасть под воротник комбинезона. И я считаю, что если уж оно пропало, то, имея запасной парашют, времени на его поиски лучше не тратить.

После сборов, возвратившись в часть, я уже уверенно принялся за парашютную подготовку летного состава нашей эскадрильи.

Подготовка парашютистов — сложное и ответственное дело, требующее от инструктора особых качеств. В этой ответственной работе я сразу же столкнулся с рядом трудностей. Ведь для выполнения прыжка с парашютом мало знать технику отделения от самолета, выдергивания кольца, разворота по ветру и т. д. Это новичок обычно усваивает быстро. А вот подготовить его, так сказать, психологически, вселить в него веру в парашют, в самого себя, мобилизовать его духовные силы на выполнение прыжка — дело более сложное.

В этой психологической подготовке новичка главную роль играет личный пример и личный показ инструктора, его авторитет. Инструктору мало уметь красноречиво рассказывать о прыжке с парашютом, ему совершенно необходимо прыгать самому, причем делать это он должен при своих учениках. Даже самое интересное и правдивое описание прыжка не будет иметь цены для «перворазника», если он знает, что его учитель сам никогда не прыгал с парашютом.

В каждом человеке живет инстинктивный страх перед «пустотой», перед падением. Этот страх может испытывать не только «перворазник». Однажды, уже будучи инструктором, я выполнял обычный тренировочный прыжок. Выйдя на плоскость и еще не приготовившись, я оступился, упал и стал скользить по ее гладкой поверхности. Вот тут-то и проявился со всей силой тот страх, о котором я говорил. Совершенно забыв, что мне так или иначе надо оставлять самолет, я изо всех сил старался удержаться на крыле. На секунду мне это удалось, и я увидел смеющееся лицо летчика. Мой испуг, видимо, развеселил его. Я пришел в себя и разжал руки. Дальше прыжок прошел благополучно.

Психологически неподготовленного к прыжку «перворазника» боязнь «пустоты» может заставить преждевременно дернуть кольцо вытяжного троса парашюта. А такая ошибка подчас влечет за собой весьма серьезные последствия. Так было с офицером нашей эскадрильи штурманом Вавиловым. Прыжок выполнялся с четырехмоторного самолета. Вавилов, вывалившись через дверь кабины, тотчас же раскрыл парашют. Купол зацепился за хвостовое оперение, и парашютист повис на стропах под самолетом.

Летчик, выполняя различные фигуры, тщетно старался помочь Вавилову освободиться. Парашют зацепился прочно. Положение становилось трагическим. Время полета даже тяжелого воздушного корабля ограничено. Посадка на аэродром была неизбежной, а для висящего под самолетом человека это было бы гибелью. К счастью, Вавилов не растерялся. Он перерезал ножом стропы основного парашюта и раскрыл запасной.

В другой раз мне пришлось наблюдать не менее поучительный случай. Тогда я по просьбе Осоавиахима «сбрасывал» молодых спортсменов-парашютистов, еще не получнвпшх к тому времени надлежащей авиационной закалки. Наблюдая за ними, я думал, что такой «перворазник», не имея достаточной психологической подготовки, выйдя на крыло самолета и оказавшись над бездной, может забыть многое: кто он такой, как его зовут и т. д., но про кольцо, про то, что его надо выдернуть, будет помнить непременно. И это мое убеждение поколебал врач, всегда присутствовавший при прыжках. Он увлекся парашютизмом и не только провожал людей в полет, но и сам пожелал выполнить прыжок. Разрешение было получено. Врач начал усердно изучать устройство парашюта и технику выполнения прыжка. Наконец вся наземная подготовка, казалось, была закончена, оставалось только применить приобретенные знания на практике.

В день прыжков врач пришел на старт раньше всех. Когда парашютисты перед полетом построились, он выслушал у них пульс, потом отошел в сторону и принялся считать удары собственного сердца.

Один за другим спортсмены поднимались в воздух па самолете По-2 и спускались на землю под куполом парашюта. Наконец пришла очередь врача. На него надели парашют, и он проворно забрался в кабину самолета. Надо сказать, что в то время в Осоавиахиме парашютистов «перворазников» уже «бросали» с применением приспособления для принудительного раскрытия парашюта. Оно состояло из длинной прочной вытяжной веревки, один конец которой крепился к замыкающему приспособлению парашюта, а другой был закреплен в кабине летчика. Если парашютист почему-либо не выдергивал кольца сам, то он пролетал расстояние, равное длине вытяжной веревки, и своим весом раскрывал парашют. Такая вытяжная веревка была прикреплена и к парашюту врача.

Когда самолет набрал нужную высоту и пришел в зону прыжков, я подал команду приготовиться. Задевая ранцами парашютов за края кабины, врач вылез на крыло и встал на самом его краю. Левой рукой он держался за борт самолета, а правой — за вытяжное кольцо парашюта.

— Пошел! — скомандовал я. Но врач, казалось, не слышал команды. Он застывшим взглядом смотрел в бездну у своих ног и не двигался.

— Вернитесь в кабину, — крикнул я. Но он оставался в прежней позе, видимо, боясь пошевелиться.

Еще несколько попыток вернуть врача в самолет не привели ни к чему. Мельком взглянув вниз, я увидел, как под крылом проплывали границы аэродрома. А дальше были железнодорожные пути большой станции, водокачка, вокзал и другие места, не подходящие для приземления парашютиста. Сажать же самолет с человеком на крыле было нельзя, так как он мог свалиться. Следовало срочно принимать решение.

«Вытяжная веревка все равно откроет ему парашют», — вспомнил я и резко положил машину на левое крыло, дав мотору полный газ.

Врач сорвался с крыла самолета и камнем пошел вниз. Парашют его раскрылся благодаря вытяжной веревке. Сам он не сделал даже попытки выдернуть кольцо. Такое поведение парашютиста я видел впервые. Приземлился он благополучно. На старт пришел бледный, но довольный.

— Не сердитесь на меня? — спросил я его после полетов.

— Откровенно говоря, я плохо помню, как там, в воздухе, все произошло, — признался он.

Надо сказать, что врач потом выполнял еще прыжки, но уже выдергивал кольцо самостоятельно. Вытяжная веревка помогла ему обрести веру в себя, в свои силы и, главное, в парашют.

Тогда, в 1934 году, парашютизм продолжал свое победное шествие по стране. В городах и сельских местностях устанавливали парашютные вышки, в газетах то и дело сообщали о новых достижениях воздушных спортсменов. Николай Евдокимов установил новый рекорд в прыжке с задержкой раскрытия парашюта, пролетев в свободном падении 7900 метров. Больших успехов достигли и девушки: 3. Бушева падала, не раскрывая парашюта, 2300 метров, Нина Камнева — 2700 метров. Парашютизм стал поистине массовым видом спорта. Им интересовались не только мы — профессиональные авиаторы. Сотни тысяч юношей и девушек самых различных профессий хотели научиться прыгать с парашютом, испытать свою смелость и отвагу.

Парашютисты нашей бригады получили приглашение от своих шефов из Пятигорска приехать к ним на празднование годовщины Октябрьской социалистической революции и показать свое мастерство.

Показательные прыжки для шефов мы выполняли недалеко от Пятигорска, на достаточно просторном и ровном поле. Пока самолет По-2 кругами набирал высоту, я из его передней кабины любовался открывающейся панорамой. На горизонте величественно поднималась к небу двуглавая вершина Эльбруса, покрытая снегом. Вблизи кудрявился зеленью Машук, а у его подножья живописно раскинулся курортный городок, рассеченный блестящей полоской быстрой реки.

Я посмотрел вниз и даже немного загордился. Поле, на которое мы должны были приземляться, казалось зеленым ковром, опоясанным зрителями будто широкой пестрой лентой. Чтобы наблюдать прыжки парашютистов, сюда собрался, казалось, весь Пятигорск.

Прыгну с задержкой раскрытия парашюта, — решил я.

Подобных прыжков я еще ни разу не выполнял, но без колебаний вышел на крыло и по команде летчика оставил самолет. Когда прошли уже ставшие привычными 2–3 секунды падения, неудержимо захотелось выдернуть кольцо. Усилием воли я подавил это желание и продолжал падать, сначала боком, потом меня перевернуло на спину, закувыркало, и, по неопытности решив, что попал в штопор, я раскрыл парашют.

Эта моя, по сути дела совсем пустяковая, задержка произвела на неискушенных в парашютном деле зрителей большое впечатление. Они меня встречали так, как будто я по меньшей мере установил мировой рекорд. Товарищи подшучивали надо мной, а я утешал себя мыслью, что «первый блин всегда комом».

Присутствие многочисленных зрителей вызвало азарт не только у меня. Вместе с парашютистами к шефам приехал один командир из нашей эскадрильи, который дважды пытался выполнить прыжок с парашютом и оба раза в самый последний момент малодушно отказывался. Это было тем досаднее, что летал он хорошо и смело. И вот, когда я приземлился, он подошел и стал просить разрешения у меня как у старшего группы подняться в воздух.

— Прыгну, непременно прыгну, — уверял командир.

Скрепя сердце, я разрешил полет. — А вдруг опять спасует и не прыгнет?! Опозоримся перед шефами.

Когда самолет подошел к центру поля, я с радостью увидел, как от него отделился темный комочек. На этот раз командир не только нашел в себе силы оставить самолет, но и выполнил весь прыжок отлично.