ПРЫЖКИ С ЗАДЕРЖКОЙ РАСКРЫТИЯ ПАРАШЮТА

ПРЫЖКИ С ЗАДЕРЖКОЙ РАСКРЫТИЯ ПАРАШЮТА

Летчику необходимо владеть искусством прыжка с задержкой раскрытия парашюта. Это особенно важно для тех, кому приходится летать на значительных высотах. Прыжок с задержкой раскрытия парашюта позволяет сделать более точный расчет на приземление, в боевой обстановке дает возможность уйти от преследования истребителями противника.

Как уже говорилось выше, впервые о прыжке с задержкой раскрытия парашюта я услышал много лет назад, будучи еще слушателем авиационной школы. Летом мы стояли лагерем в степи, неподалеку от города. Как-то раз ранним утром нам привезли свежие газеты. В них мы прочитали интересное сообщение: наш советский летчик Николай Евдокимов под Ленинградом выполнил прыжок с задержкой раскрытия парашюта, пролетев в свободном падении несколько тысяч метров. Весь день среди курсантов только и было разговоров, что о необычайном прыжке и отважном советском парашютисте.

Мне, тогда еще совершенно не искушенному в парашютном деле, многое казалось в этом смелом прыжке удивительным. И прежде всего, как мог человек выдержать такое длительное падение, во время которого скорость достигала 50–55 метров в секунду. Вспомнилось, как мальчишкой я сорвался с высокого дерева. Сердце сжалось, дух захватило. Лишенный опоры, падая, я чувствовал себя совершенно беспомощным. А ведь Евдокимов падал несколько километров. И при этом, как писали в газетах, сердце его работало нормально, дыхание было свободным. Более того, отважный парашютист в воздухе ориентировался и управлял своим телом… Это было непостижимо.

Ощущения, которые испытывает человек в свободном падении, мне пришлось испытать позднее, когда я сам стал выполнять прыжки с задержкой раскрытия парашюта.

Мне хорошо запомнилось раннее июльское утро, когда я впервые выполнил серьезную «затяжку» в 13–15 секунд. Летчик Федор Федорович Жеребченко плавно набирал высоту, а я, слегка возбужденный, сидел во второй кабине, посматривая вниз. Солнце уже взошло, но легкий сизый туман еще стлался по оврагам и висел над водой, закрывая реку Клязьму. Через несколько минут мне предстояло оставить эту уютную надежную кабину самолета и камнем ринуться вниз.

Кое-какой опыт прыжков с задержкой раскрытия парашюта у меня уже был. Умея хорошо пользоваться парашютом, я решил попробовать сделать «затяжку». В моей памяти навсегда остались свист воздуха в ушах при свободном падении и могучее, казалось неодолимое, желание раскрыть парашют. Каждая клеточка моего камнем летящего тела требовала этого.

Однако тотчас по отделении от самолета я не забыл начать отсчитывать секунды свободного падения. Перед прыжком ценой упорной тренировки на земле я научился вести счет в таком темпе, что на произношение одного числа уходила одна секунда. Я начинал счет от 121, кончал 130, а стрелка секундомера пробегала ровно 10 секунд, не больше и не меньше.

И вот, падая, я вслух произносил:

— 122, 123, 124. — Мне казалось, что я считаю очень медленно. Наконец, скорее в уме, чем губами, произношу число 131 и с облегчением дергаю кольцо. Все падение продолжалось только 150–180 метров.

В чем дело? Я, казалось, добросовестно считал секунды и все же ошибся. Ведь на земле во время тренировок все было в порядке. Оказалось, что вести счет спокойно, находясь на земле, — это одно, а во время свободного падения — совершенно другое. Стремясь быстрее раскрыть парашют, инстинктивно торопишься, и, если бы мне следовало сосчитать вдвое больше, я бы все равно падал те же 150–180 метров.

И вот я снова поднялся в воздух с твердым намерением пересилить инстинкт, произвести настоящий прыжок с задержкой раскрытия парашюта.

— Что бы ни было, — решил я, — счет буду вести спокойно, не торопясь.

Через целлулоидный козырек кабины вижу, как Федор Федорович Жеребченко оборачивается и показывает рукой вниз.

— Пора! — Встаю на сиденье и, кивнув на прощанье головой пилоту, переваливаюсь через борт.

Снова знакомый свист ветра в ушах. «Сто двадцать один, сто двадцать два», — произносят мои губы. Я считаю медленно, не торопясь, как на земле. На этом сейчас сосредоточена вся моя воля, все мои мысли. «Сто тридцать!» — прошло десять секунд, но мне кажется, что целую вечность камнем лечу в бездну, а время остановилось или движется бесконечно медленно. Я падал лицом вниз, ясно различая землю. Потом меня перевернуло на спину, и перед глазами засинело небо с белой полоской высоких перистых облаков. Внезапно я заметил, что успокоился и считаю секунды без особых усилий. Наконец произношу желанное число 135, меня перевертывает, и вновь земля перед глазами. Она кажется такой близкой, что становится страшно. Поспешно кладу руку на кольцо и, радуясь, что нашел в себе необходимые волю и мужество, раскрываю парашют.

Этот полет и последующие убедили меня в том, что прыжок с задержкой раскрытия парашюта, конечно, сложнее, чем обычный, но его может выполнить каждый хладнокровный и натренированный парашютист. Для нас же, испытателей, проверяющих надежность новых конструкций в условиях свободного падения, прыжок с задержкой раскрытия парашюта требовал более глубоких знаний и больших практических навыков.

Опыт мастеров прыжка с задержкой раскрытия парашюта — выдающихся советских воздушных спортсменов Н. Евдокимова, К. Кайтанова, В. Евсеева и Н. Аминтаева — говорил о том, что в беспорядочном падении без управления своим телом невозможно провести сколько-нибудь серьезные испытания в воздухе. Следовательно, надо было выяснить, при каком положении человеческое тело во время падения имеет наибольшую устойчивость и лучшую управляемость.

На эти вопросы в то время ясных ответов еще не было. Коллектив испытателей путем экспериментов вначале решал их самостоятельно. Затем в эту работу включились научно-исследовательские институты.

Тогда мы полагали, что наивыгоднейшее положение при свободном падении каждый парашютист должен подбирать для себя отдельно, что оно зависит от телосложения человека и тут стандартных правил быть не может. Да посудите сами! Рекордсмен Николай Евдокимов выполнял свои удивительные задержки в раскрытии парашюта, падая головой вниз, раскинув ноги в стороны. При этом руками и ногами он действовал будто рулями, сохраняя во время падения нужное ему положение. Известный мастер парашютного спорта Афанасьев падал тоже вниз головой, управляя телом при помощи ног. Он говорил, например: «Для того чтобы прекратить начавшийся поворот туловища влево, я отвожу на один момент левую ногу в сторону». Одна из первых парашютисток Советского Союза Нина Камнева, устанавливая в 1934 году рекорд задержки раскрытия парашюта для женщин, шла к земле плечом вниз и все время регулировала падение движением рук и ног. Некоторые парашютисты считали, что удобнее всего падать «солдатиком», то есть вниз ногами. А мой друг, опытный воздушный спортсмен Саша Колосков, предпочитал лететь спиной вниз, раскинув в стороны руки и ноги и через плечо посматривая на приближающуюся землю.

Таких примеров можно привести очень много. По сути дела, в то время каждый парашютист, выполняя задержку в раскрытии парашюта, падал по-своему. Мне кажется, что тогда на выбор наиболее удобного положения тела в свободном падении влияли не только физические факторы, но и некоторые психологические моменты. Если человек выполнил первый удачный прыжок с задержкой раскрытия парашюта, падая, например, спиной вниз, то такое положение, он и считал для себя наиболее удобным. В те годы весь свободный полет парашютиста, по сути дела, сводился к борьбе за сохранение устойчивого положения тела в воздухе, предупреждение возможности попадания в штопор или беспорядочного падения.

Штопор — коварный и опасный враг парашютиста. При этом неприятном явлении тело свободно падающего спортсмена вдруг начинает вращаться вокруг своей оси. Голова вращается по малому кругу, а ноги описывают большой круг. Человека, будто по спирали, с огромной силой, ввинчивают в воздух. Надо сказать, что лично мне приходилось попадать в штопор, когда я стал уже опытным парашютистом и мог быстро восстанавливать устойчивое положение тела в воздухе. Парашютисты же, которые не могли сразу справиться со штопором, испытывали неприятные и болезненные ощущения: голова наливалась тяжестью, появлялась нестерпимая резь в глазах, тело охватывала слабость. Штопор начинается с незаметного вращения, которое все ускоряется и может дойти до нескольких витков в секунду.

Каковы же причины, вызывающие штопор? При обычных прыжках, на скорости полета самолета 100–180 километров в час, когда парашют раскрывается без задержки, штопор невозможен. Только пролетев в свободном падении 100–150 метров и приобретя большую скорость падения, спортсмен может попасть в штопор. Возрастающая скорость смещает центр тяжести человека. Встречные струи воздуха, действуя на разную площадь основного парашюта на спине и запасного на груди, заставляют парашютиста вращаться. Особенно опасен длительный штопор, ибо скорость вращения возрастает с каждой секундой падения. В этом мне пришлось убедиться на опыте товарища еще в первые годы своего занятия парашютизмом.

Один из парашютистов нашей части в День авиации демонстрировал прыжок с задержкой раскрытия парашюта в двадцать секунд. Находясь среди многочисленных зрителей, я с интересом следил за выполнением столь сложного по тому времени упражнения. Самолет, набрав высоту 1500 метров, прошел над аэродромом, и от него отделился парашютист.

В полевой артиллерийский бинокль я хорошо видел, как спортсмен в красивом устойчивом положении шел к земле, но под конец задержки его стало вращать. Зрители не видели этого, а если и видели, то не понимали, в какое серьезное положение он попал.

— Летит будто камень! Молодчина! — говорили они.

Но вот до земли парашютисту остается падать пятьсот метров, четыреста, триста, двести… Тут уж не только мы, авиаторы, но и все присутствующие на празднике поняли, что со спортсменом в воздухе происходит что-то неладное. Наступает напряженная тишина. Тысячи глаз с тревогой следят за падающим парашютистом. Какая-то женщина испуганно вскрикивает. Санитарная машина срывается с места. И тут над спортсменом, готовым скрыться из поля нашего зрения за невысоким строением метеорологической станции, белым клубком взметнулся шелк парашюта. Послышался глухой хлопок раскрывшегося купола, который в следующее мгновение, беспомощно обвиснув, опустился за строение.

Ожидая самого худшего, мы со всех ног бросились к месту падения парашютиста. Каковы же были наша радость и удивление, когда увидели его, стоящего на ногах, целого и невредимого. Парашютист был бледен, уголки его рта подергивались. Первые слова, которые он произнес, были:

— Дайте, пожалуйста, закурить!

Предложенную папиросу он взял табаком в рот и не сразу заметил это.

Что же произошло? Отделившись от самолета, парашютист в течение пятнадцати — восемнадцати секунд падал устойчиво. Но, когда до раскрытия парашюта оставалось каких-нибудь две — три секунды, его внезапно бросило в штопор и закрутило волчком. Помня, что он выполняет демонстрационный прыжок на празднике, что с земли за ним наблюдают тысячи людей, спортсмен хотел непременно преодолеть штопор и нормально раскрыть парашют. Он сделал одну попытку, вторую, третью… вращение продолжалось с прежней силой. Увлекшись борьбой со штопором, парашютист забыл про землю и, когда взглянул на нее, то она, необъятная, будто падающая на спортсмена, оказалась угрожающе близкой. Теперь уже дорога была каждая доля секунды, и спортсмен, оставив попытки восстановить устойчивое положение тела, рванул вытяжное кольцо запасного парашюта и едва не опоздал: раскрой он парашют секундой позже, и купол не успел бы принять на себя весь динамический удар и погасить скорость падения. В этом случае парашютист сильно пострадал бы. На деле же получилось так: купол раскрылся и погасил скорость падения, когда ноги парашютиста коснулись земли. Приземление было таким мягким, что он даже без труда устоял на ногах.

На выбор подходящего для меня положения тела в свободном падении тоже, видимо, оказал влияние психологический момент. Ведь эти мои поиски напоминали известную детскую сказку, в которой герою дается задача «Поди туда, не знаю куда! Принеси то, не знаю что!» Мне надо было найти удобное, устойчивое положение, но какое именно, я и сам не знал.

Когда я оставлял самолет, и меня начинало кувыркать и вертеть, я, видимо, походил на щенка, брошенного в воду. Я хотел обрести устойчивость, прекратить кувыркание и вращение, а потому делал руками и ногами какие-то движения. Ведь я уже знал, что они-то и есть те рули, которые помогают управлять телом в воздухе.

И вот однажды, перейдя, как обычно, в беспорядочное падение, я сделал какое-то движение и оказался в положении плашмя, лицом к земле, с раскинутыми в стороны руками и ногами. Сразу же чувство уверенности и покоя овладело мной. Встречный воздух упругим потоком ровно и ласково давил на мое тело. Я будто неподвижно повис в пространстве, а огромная земля с зеленеющим квадратом летного поля, ангарами, самолетами, стройными рядами выстроившимися на стоянках, неслась мне навстречу.

Это, как мне показалось, «чудо» продолжалось секунды четыре — пять. Потом меня вновь закрутило, но… я уже нашел то, что искал — удобное для меня положение тела в свободном падении. Однако принимать его по собственному желанию и устойчиво его сохранять я еще долго не мог научиться. Использовать на практике руки и ноги в качестве рулей мне никак не удавалось. Во время падения продолжительностью восемь — двенадцать секунд, несмотря на все усилия сохранить нужное положение, меня крутило и кувыркало, отнюдь не в соответствии с движениями моих «рулей».

Наконец по моей просьбе мне разрешили сделать тридцатисекундную задержку в раскрытии парашюта, чтобы в течение этого времени попытаться управлять своим телом. Отделившись от самолета, я сначала падал «солдатиком», не делая никаких движений. Потом, когда меня стало наклонять лицом вниз, раскинул руки и ноги в стороны. Секунду падал в таком положении, а потом, так же, как и раньше, мое тело стало кувыркаться и крутиться. Шла уже пятнадцатая секунда задержки. Я сделал еще одну попытку, резко убрав, а потом вновь выбросив руки в стороны, и вдруг почувствовал, что меня не кувыркает, а я плавно лечу к земле. Заметив, что меня снова начинает вращать влево, я правой рукой сделал такое движение, словно подгребал в правую сторону. Моя ладонь как бы уперлась в упругий воздух, и положение тела было восстановлено. «Рули» действовали, и очень эффективно.

В прежних прыжках я слишком спешил, стараясь придать телу устойчивость, когда скорость падения еще была сравнительно невелика. Конечности человека становятся рулями после того, как падение его достигает постоянной, так называемой критической скорости, т. е. 47–50 метров в секунду.

Научившись управлять телом в полете, я, тем не менее, далеко не сразу обрел ту уверенность в себе, которая позволяет испытателю при свободном падении выполнять поставленную перед ним задачу. Еще очень часто правильное падение прерывалось, меня снова крутило и швыряло и я затрачивал немало сил на восстановление устойчивого положения.

Когда тело в воздухе стало послушно моей воле, я окончательно выработал свой стиль свободного падения. Отшлифовать этот стиль помогли приборы, автоматически раскрывающие парашют. Мне в числе других товарищей пришлось проверять в воздухе работу этих приборов. Когда я убедился в их надежности, а это произошло почти сразу же после первых полетов, свободное падение потеряло значительную долю опасности. Ведь раньше я не мог сосредоточить все внимание на изучении отдельных движений, координирующих полет. Боязнь зазеваться и не успеть раскрыть парашют заставляла внимательно следить за приближающейся землей и в то же время посматривать на кольцо. Зная же, что прибор надежно страхует от всех неожиданностей, я все внимание стал сосредоточивать на управлении телом. Результаты были неплохие. Во время заключительного испытательного прыжка с прибором-автоматом я выполнил задержку раскрытия парашюта в 80 секунд. Все это время я падал совершенно стабильно, ни разу не потеряв избранного мной положения тела.

Надо сказать, что и другие парашютисты, изучавшие прыжки с длительной задержкой раскрытия парашюта, выполняли свободное падение так же. Положение плашмя лицом к земле, с раскинутыми в стороны руками и ногами, было признано самым удобным. Принимать в свободном падении это положение сейчас учат и молодых спортсменов.

Однако надо помнить, что на режим падения парашютиста влияют самые не стоящие на первый взгляд внимания мелочи. Случилось, что в момент отделения от самолета я потерял с левой руки меховую перчатку. Пытаясь своим обычным методом управлять телом, я почувствовал, что меня переворачивает на левый бок. Меховая перчатка, оставшаяся на правой руке, создавала дополнительное сопротивление воздуху и нарушала равновесие. Еще был со мной один случай, когда нас, испытателей, командировали в авиационную часть для выполнения показательных прыжков с задержкой в раскрытии парашюта.

Перед полетом я рассказал офицерам о том, как надо управлять своим телом в свободном падении.

— При достаточной тренировке, — в заключение сказал я, — можно не только сохранять устойчивое, удобное положение, но и по желанию делать развороты влево и вправо на 360 градусов, увеличивать или уменьшать скорость падения.

Слушали меня с большим вниманием, задавали много вопросов. Но, как в каждой аудитории, были и скептики, которые «словам не верят».

Мой показательный прыжок проходил в благоприятных условиях: самочувствие было отличное, погода прекрасная, а летчик, с которым я вылетел, имел достаточный опыт. Оставив самолет на высоте 1500 метров, я уверенно принял устойчивое положение, ориентировался. Почти точно подо мной, на зеленом ковре аэродрома белело посадочное «Т». Возле него стояли офицеры.

— Они меня хорошо видят, — подумал я и решил приступить к выполнению разворотов.

Но тут произошло неприятное осложнение. В поле я отправился в летнем комбинезоне, надетом поверх обычного обмундирования. Брюки на лодыжках я перехватил резинками, чтобы туда не задувал воздух и не увеличивал сопротивления, но сделал это недостаточно надежно. Резинка на правой ноге соскочила, сопротивление воздуха возросло, и меня стало переворачивать на спину.

— Может начаться беспорядочное падение, — подумал я. — Вот так показательный прыжок!

От этой мысли меня бросило в жар. Ценой огромных усилий я избежал такого конфуза. Но о выполнении разворотов даже и не помышлял: все силы и внимание ушли на то, чтобы сохранить устойчивое положение.

Когда я приземлился, меня окружили офицеры. Я с тревогой ожидал иронических замечаний, для них было достаточно оснований. Но офицеры поблагодарили меня за выполнение прыжка и сказали, что впервые видели такое красивое падение. Они либо не заметили, как протекал мой прыжок, либо не хотели ставить в неловкое положение своего товарища. В причинах их поведения я не стал разбираться.

Поэтому понятно, как тщательно должен подгонять свое обмундирование и снаряжение парашютист, готовящийся выполнить прыжок с задержкой в раскрытии парашюта.

Особенно большое значение имеет правильная подгонка снаряжения при выполнении испытательных прыжков.

Кроме парашютов, в снаряжение испытателя входят различные приборы, регистрирующие результаты или испытываемые им. При таком прыжке парашютист представляет собой как бы падающую научную лабораторию, где все приборы и аппараты должны быть распределены очень продуманно, иначе сместится центр тяжести человека, а следовательно, нарушится его устойчивость в свободном падении.

Так, однажды, готовясь к весьма ответственному прыжку, я тщательно подогнал все снаряжение. Предварительные полеты показали, что размещение его не нарушает центровки моего тела. В день прыжка один прибор пришлось заменить другим, более тяжелым. Разница в весе составляла около 1000 граммов, и я этому не придал никакого значения. Но во время свободного падения, стараясь принять свое обычное положение, я вдруг почувствовал, что переворачиваюсь ногами вниз. 1000 граммов, оказывается, существенно повлияли на расположение центра тяжести: он опустился, и я оказался в весьма неустойчивом положении. Чтобы не перейти в беспорядочное падение, нужно было беспрестанно двигать руками и сосредоточивать на этом все внимание, столь необходимое для проведения испытаний и наблюдения за приближающейся землей.

А вот другой памятный случай. Садясь в самолет перед выполнением испытательного прыжка, я случайно обнаружил, что зажим одного из двух карабинов, которыми прицепляется запасной парашют к подвесной системе, ослабел.

— Не подвел бы он меня в воздухе, — подумал я.

Так и получилось. Во время моего свободного падения карабин расстегнулся, и запасной парашют стал болтаться, нарушая положение моего тела и мешая проводить испытания. Энергично двигая руками, я избежал штопора и перехода в беспорядочное падение, но точно выполнить задание командования не смог.

Вскоре опыты, проводимые в различных организациях, помогли испытателям разрешить волнующие их вопросы и подтвердили некоторые выводы, к которым они пришли чисто практическим путем.

Значительную помощь испытателям в изучении особенностей свободного падения оказали работы советских ученых и инженеров по теории прыжка с парашютом и, в частности, работы мастера парашютного спорта Союза ССР кандидата технических наук Р. А. Стасевича.

Приборы, автоматически раскрывающие парашют, помогли нашим парашютистам овладеть искусством управления своим телом в воздухе. Кроме того, без преувеличения можно сказать, что они открыли новый этап в развитии парашютизма, дали возможность выполнять прыжки со значительной задержкой в раскрытии парашюта тысячам спортсменов. Весь процесс освоения этого сложного упражнения сейчас в значительной степени облегчен. Молодому воздушному спортсмену не надо «идти туда, не зная куда; принести то, не зная что». Он знает, что падать должен плашмя, лицом вниз, раскинув в стороны руки и ноги. Он знает, какие надо делать движения, чтобы управлять телом. На этом он может сосредоточивать все свое внимание, ибо прибор, автоматически раскрывающий парашют, оберегает спортсмена вполне надежно.

И наши воздушные спортсмены, красотой и точностью полета которых любовались зрители на международных соревнованиях во Франции, своим успехом в какой-то степени обязаны зачинателям советского парашютизма. Это они, стремительно летя к земле в свободном падении вниз головой или спиной, «солдатиком» или боком, без всяких страхующих приборов вступали в единоборство со страшным и неизвестным тогда противником — штопором, побеждали его, устанавливали выдающиеся рекорды. Их опыт, добытый дорогой ценой, позволил мне и другим, более молодым воздушным спортсменам, быстрее овладеть всеми тонкостями парашютизма. Этот же опыт стал той основой, на которой сейчас развивается массовый советский парашютизм, делающий столь блестящие успехи.

Теперь свободное падение парашютиста все ближе подходит к понятию управляемого полета. Парашютист может не только менять по своему усмотрению положение тела в воздухе, но при желании и передвигаться в горизонтальном направлении. Происходит это таким образом: падая плашмя, лицом вниз, раскинув в стороны руки, парашютист плавным движением убирает их. От этого голова сразу опускается вниз, и к земле он уже идет не по вертикали, а под каким-то углом.

Впервые я заметил это явление, участвуя в групповом прыжке испытателей. Падая в обычном положении — плашмя, — я увидел, как мимо меня шел к земле один из товарищей. Он падал головой вниз, под углом градусов 60 к горизонту. Меня поразило то, что он, обгоняя меня, в то же время уходил в сторону, в направлении наклона своего тела.

Вскоре я попробовал сам применить такой маневр. Это было вызвано необходимостью. Летчик, вывозивший меня на испытательный прыжок с задержкой раскрытия парашюта, допустил ошибку в расчете. Оставив самолет, я посмотрел на землю и увидел под собой красные кирпичные строения военного городка. Высота прыжка была 4000 метров. Подгребая руками, я повернулся лицом в сторону аэродрома, придал своему телу наклонное положение, и скорость падения заметно возросла. Зато теперь каменные строения, быстрее приближаясь, стали в то же время уходить под меня. Парашют я раскрыл на высоте 800 метров, когда внизу уже зеленело летное поле аэродрома.

Рассказывая о прыжках с задержкой раскрытия парашюта, я хочу сказать несколько слов о специальном приспособлении, которое превращает свободное падение в устойчивый спуск, скорость которого, правда, настолько велика, что порой приближается к критической. Это так называемый стабилизатор. Он начинает действовать после отделения человека от самолета и исключает возможность возникновения штопора и беспорядочного падения.

Идея создания стабилизатора не нова. Испытав на себе трудность борьбы со штопором и беспорядочным падением, пионеры советского парашютизма — В. Евсеев, В. Харахонов и другие — конструировали и применяли стабилизаторы. Стабилизатор нужен главным образом не для спортивных прыжков, ибо его применение уже не требует от парашютиста высокого мастерства при выполнении свободного падения. Это приспособление должно быть неотъемлемой частью спасательных парашютов.

Посудите сами! Идет воздушный бой на высоте 15–20 тысяч метров. Самолет подбит и загорелся. Пилот оставил машину, но он должен сделать задержку в раскрытии парашюта, чтобы уйти от преследования истребителей противника и из зоны сильного холода и кислородного голодания. При этом ему предстоит в свободном падении пролететь 13–18 тысяч метров. Вот стабилизатор и позволит делать такие огромные задержки в раскрытии парашюта при вынужденном оставлении самолета всем летчикам, летающим на таких высотах, и избежать беспорядочного падения.

Работая испытателем, я десятки раз прыгал со стабилизаторами, в воздухе проверяя их действие. Причем стабилизаторы были самых различных конструкций: маленький парашют наподобие вытяжного, прикрепленный к спине, или длинный кусок материи вроде вымпела и т. д. Некоторые конструкторы предлагали использовать для придания телу устойчивости во время падения нераскрытый купол парашюта. Снабженный специальным устройством, он, вырываясь из ранца, не наполнялся воздухом, мало тормозил падение, одновременно удерживая тело парашютиста в положении ногами вниз. Испытание одной из таких конструкций доставило мне несколько неприятных мгновений.

Замысел создателя этого стабилизирующего парашюта был простым и интересным. Летчик, выполняя с ним вынужденный прыжок с задержкой раскрытия с большой высоты, должен был, оставив самолет, сразу же выдернуть кольцо. Тогда купол вырывался из ранца, но не наполнялся воздухом. Этому мешало металлическое кольцо, сжимающее нижнюю кромку купола. В таком виде нераскрытый парашют стабилизировал падение летчика, который после нужной задержки освобождал купол от кольца. Парашют раскрывался полностью и тормозил падение.

Перед закатом солнца, в жаркий июльский день я поднялся в воздух, чтобы на практике проверить расчеты конструктора. Самолет плавно набирал высоту. Через борт кабины я смотрел на открывавшуюся передо мной панораму. За зеленым прямоугольником аэродрома начинались поля золотистой пшеницы. А за ними в сиреневой дали темнел лес.

Картина была знакомая, успокаивающая. Но в ожидании предстоящих испытаний чувство настороженности не покидало меня. Я уже проверил в воздухе несколько подобных конструкций, и они далеко не всегда действовали так, как рассчитывали их авторы.

Вот самолет, набрав высоту, подходит к расчетной точке прыжка. Пора прыгать. Летчик подтверждает это поднятием руки, я переваливаюсь через борт, чувствую свободное падение и дергаю кольцо. Купол вышел из ранца, не раскрылся и, вытянувшись длинной «колбасой», трепыхается над моей головой. Все в порядке! Меня не крутит, не кувыркает, я лечу ногами вниз с очень небольшим наклоном вперед. Слов нет, так падать удобно, но… не до самой земли. Пора раскрыть парашют полностью. И тут оказывается, что моя настороженность была не лишней. В хитрой системе шнурков, за которые надо тянуть, что-то заело и кольцо не освобождает купола. Быстро бросаю взгляд на землю. Мирный пейзаж, которым я любовался при взлете, уже не доставляет радости. Мчащийся на меня со скоростью 30 метров в секунду, он кажется зловещим и враждебным. Времени на испытание больше не остается. Хочу раскрыть запасной парашют, но вдруг вижу, что нераскрывшийся купол основного парашюта начал описывать в воздухе какие-то замысловатые кругообразные движения. Мелькает мысль, что эти кругообразные движения могут запутать запасной парашют и он не раскроется. Снова гляжу на землю. Ой, как она близка! Надо рискнуть! Дергаю кольцо запасного парашюта, и он, верный друг испытателя, меня не подводит — раскрывается, и вовремя! Земля уже под ногами. Этот спуск с запасным парашютом был по счету пятым. А за время моей продолжительной работы испытателем я еще не раз прибегал к запасному парашюту как к надежному и единственному средству спасения.

Советские конструкторы много поработали над созданием надежного и простого приспособления, стабилизирующего тело человека в свободном падении. В своей работе они добились удачи. Стабилизаторы впоследствии часто помогали нашим летчикам спасаться в тяжелые минуты боя.

Для парашютиста, выполняющего прыжки с задержкой раскрытия, наибольший практический интерес представляет определение времени свободного падения с любой высоты до заданной. Я уже испытал на себе несовершенство способа устного отсчета секунд в воздухе, особенно при первых прыжках с задержкой в раскрытии парашюта. Да и люди, в достаточной мере искушенные в таких прыжках, способом устного отсчета могут определить более или менее точно только время падения, не превышающее 15–20 секунд.

Сейчас воздушные спортсмены, выполняя свободное падение в несколько тысяч метров, ориентируются обычно по секундомеру. Для меня же вначале такой способ оказался неприемлемым. Тогда я думал, что тут тоже имеют значение индивидуальные особенности человека и то, что хорошо одному, не годится другому. Теперь я вижу другие причины в том, что мои попытки прыгать с секундомером успеха не имели. Я еще недостаточно хорошо умел управлять телом в свободном падении. Дело в том, что секундомер, прикрепленный к руке, надо поднести к глазам, чтобы следить за его стрелкой, а я тогда не умел это делать, не нарушая равновесия, и меня начинало вращать.

Однажды произошел такой случай. Летчик-испытатель Русакова Нина Ивановна с присущим ей мастерством подняла меня на заданную высоту для выполнения прыжка с задержкой раскрытия парашюта. Я оставил самолет. Все шло нормально. Падение протекало устойчиво, без вращения. Но вот земля уже близко. Подношу к глазам секундомер, чтобы определить время свободного падения. Движение руки нарушило равновесие, и меня начало вращать. Выравнивать тело было некогда, и я поспешно раскрыл парашют. Рывок был более слабый, чем обычно. Я с тревогой посмотрел вверх. Произошло то, что парашютисты называют «глубоким перехлестыванием». Одна стропа перехлестнула купол парашюта почти посередине, и он, изуродованный, с приподнятыми краями, лишь немного уменьшал скорость падения. Пришлось раскрывать запасной парашют.

После этого я почти перестал пользоваться секундомером, определяя момент выдергивания кольца по расстоянию до земли. При падении землю нужно не упускать из поля зрения, и тогда при известной тренировке высоту можно определить с точностью до 100–200 метров.

На первых порах я ошибался и раскрывал парашют слишком рано. Причина была та же, которая вызывала чересчур поспешный счет: инстинктивно хотелось прекратить падение и надвигающаяся земля казалась ближе, чем на самом деле. Потребовалось много времени и труда, чтобы победить инстинкт самосохранения; зато после этого осталось повышенное восприятие происходящего — появилась какая-то особенная острота чувств.

И сейчас, выполняя прыжки с задержкой раскрытия парашюта, я главным образом ориентируюсь по земле, но мне не приходит в голову мысль отвергать секундомер как средство определения времени свободного падения. Я считаю, что, научившись управлять своим телом в воздухе, каждый парашютист должен уметь пользоваться и глазомером и секундомером.

Для воздушных спортсменов секундомер — надежный помощник, так как они выполняют прыжки с абсолютно надежными парашютами. Но, как говорится, «на секундомер надейся, а сам не плошай». Следи за землей. Ведь секундомер может испортиться. Скажем, оставляя самолет, задел секундомером за что-нибудь, он пойдет, пойдет, да и остановится. При парашютном прыжке лишний контроль и страховка никогда не помешают.

Для нас же, испытателей, ориентировка только по секундомеру явно недостаточна. Ну, скажем, испытываешь новую конструкцию с раскрытием через 20 секунд свободного падения. По секундомеру выдержал время, раскрываешь парашют, а он не срабатывает. Какой у тебя остался запас высоты? Сколько времени ты можешь затратить на попытки устранить неполадки, чтобы не врезаться в землю? На эти вопросы секундомер не ответит. Испытатель должен взглянуть на землю и решить их сам.

Следует отметить, что при прыжках с задержкой раскрытия парашюта спортсмен испытывает большее нервное напряжение, чем при обычных прыжках. Принято считать, что оно начинается еще задолго до посадки в самолет и кончается с раскрытием парашюта. При обычном прыжке парашют раскрывается через 2–3 секунды; скажу кстати, что задержку раскрытия хотя бы на ничтожное время каждый парашютист замечает тотчас же.

При прыжке с задержкой в раскрытии парашюта в свободном падении спортсмен должен быть особенно внимателен и насторожен. Ведь в это время могут возникнуть различные неожиданности, которые потребуют от парашютиста мгновенных действий, напряжения всех его духовных и физических сил.

Так, помнится, выполняя один из прыжков с задержкой раскрытия парашюта, я попал в довольно неприятное положение.

Когда на высоте 6000 метров самолет лег на боевой курс и передо мной вспыхнул световой сигнал, я приготовился к прыжку и по команде оставил кабину. Встречный воздушный поток с такой силой отбросил меня в сторону, что началось беспорядочное падение. Однако уже на пятой секунде я сумел его преодолеть. Я ясно увидел широкую панораму аэродрома, быстро приближавшуюся ко мне. Вдруг я почувствовал сильный динамический удар, и свободное падение совсем неожиданно прекратилось.

Непроизвольное раскрытие парашюта? Взглянул на кольцо. На месте! В следующую секунду пришлось думать о другом, так как я оказался в подвесной системе в крайне неудобном положении. Хуже всего было то, что туго застегнутый воротник комбинезона чем-то сдавило, дышать стало трудно, пришлось раскрыть запасной парашют, но от этого легче не стало. Воротник все туже охватывал горло, расстегнуть же комбинезон не было никакой возможности. Временами дыхание совершенно прекращалось. Промелькнула мысль о гибели датчанина Транума при выполнении рекордного прыжка с парашютом.

Наконец, парашют опустил меня на лес. В полубессознательном состоянии я обхватил ствол сосны и задержался, упершись в сучок. Дышать сразу стало легче. Не без труда я освободился от подвесной системы и спрыгнул на землю.

К месту приземления подъехал на мотоцикле мой командир П. Шадский. Зная о том, что я не курю, он все же предложил мне папиросу.

— Это необходимо для успокоения, — объяснил он.

При осмотре парашюта было установлено, что первая и вторая шпильки вытяжного троса непроизвольно вышли из конуса и освободили купол парашюта. Купол наполнился воздухом и при динамическом ударе согнул ранец, который навалился мне на голову и каким-то образом затянул воротник комбинезона.

Эта неудача не ослабила моего увлечения затяжными прыжками. Постепенно у меня стал накапливаться опыт в выполнении прыжков этого вида. Появились мысли о рекордном прыжке с задержкой раскрытия парашюта из стратосферы — хотелось и мне внести свой вклад в достижения отечественного парашютизма.

Тут уместно сказать несколько слов о том, насколько различны те условия, в которых наши, советские рекордсмены и рекордсмены капиталистических стран совершают свои рекордные полеты и выполняют прыжки с парашютом. В капиталистических странах немало отважных воздушных спортсменов сложило головы, пытаясь установить рекорды высотного прыжка или прыжка с задержкой раскрытия парашюта. Там полет с целью установления рекорда порой превращается в трагическую лотерею, участники которой нередко гибнут.

Но если даже летчик остается жив, а рекорда почему-либо не побьет, его судьба достойна сожаления. Силы он затрачивает впустую, потому что авторитет такого пилота или парашютиста подорван, репутация испорчена. Он нигде не найдет поддержки, помощи, простого человеческого сочувствия. Известен случай, когда один летчик, стремясь установить рекорд дальности полета, совершил вынужденную посадку. У него не нашлось денег, чтобы уплатить штраф за примятый при этом газон, и рекордсмена посадили в тюрьму. Так выглядят эти капиталистические бизнес-рекорды.

Иное дело в нашей стране. Советский летчик или парашютист, собирающийся установить рекорд, имеет все возможности тщательно подготовиться к нему. Эти возможности предоставляет ему наша социалистическая Родина. И если летчика или парашютиста почему-либо постигнет неудача, он всегда найдет дружескую поддержку. Каждый советский человек приложит максимум усилий к тому, чтобы помочь этому человеку снова подготовиться к достижению поставленной цели, избежать прежних ошибок, ликвидировать все неполадки. Советские люди ставят рекорды не ради обогащения, не ради личной славы или рекламы, а ради науки, ради величия своего социалистического Отечества.

К установлению рекорда в прыжке с задержкой раскрытия парашюта я стал готовиться постепенно. Под наблюдением опытных врачей Бондаренко и Яковлева мне был создан необходимый режим и разработаны различные виды наземной тренировки перед подъемом на большую высоту. Затем я совершил ряд «затяжных» прыжков, начав с высоты 8000 метров, раскрывая парашют на высоте около 700 метров над землей. 25 сентября 1945 года мне предоставили возможность выполнить прыжок из стратосферы.

День этого прыжка навсегда запомнился мне до самых мельчайших подробностей. Стояло «бабье лето». Листья кленов были огненно-красные, и в прозрачном воздухе плавали белые легкие паутинки. И наш аэродром, и взволнованные лица товарищей, и готовый к вылету самолет — все было как-то ново, торжественно, значительно. На меня надевают парашют. Дружеские заботливые руки тщательно проверяют подгонку подвесной системы, застегивают пряжки. Наконец все готово.

К самолету меня провожают товарищи: А. Грызлов, В. Ровнин, В. Бондаренко, Н. Лаврентьев, один из старейших укладчиков парашютов мастер парашютного спорта СССР Н. В. Низяев и другие. Каждый из них внес в подготовку рекордного прыжка долю своего труда. Один дал ценное указание, другой — дружеский совет, третий оказал товарищескую помощь.

Вот мы у самолета. Летчик А. Прошаков и я готовы к полету. Стараясь скрыть волнение, пожимаю протянутые руки.

— Все будет в порядке, Василий Григорьевич! Счастливо! — говорит мне на прощанье Николай Васильевич Низяев, и я весело улыбаюсь. Ведь десять лет назад именно такими словами меня, тогда еще молодого парашютиста, провожал на первый испытательный прыжок добрейший Николай Васильевич. Я поднимаюсь в кабину, машу рукой и закрываю фонарь кабины.

…Самолет вначале быстро набирает высоту. Все дальше и дальше уходит от нас земля, подернутая легкой сизой дымкой. Летчик 1-го класса Прошаков — опытный высотник. Он ведет машину осторожно, изредка делая «площадки», чтобы не перегреть мотор и дать нашим организмам возможность освоиться с пониженным атмосферным давлением. Самолет покрывается блестками инея. Температура около минус 60°, но холода я не чувствую. Специальная одежда хорошо защищает от мороза. Самолет теперь медленно, но уверенно набирает высоту, оставляя за собой белую инверсионную дорожку. Она не исчезает, будто замерзла в неподвижном воздухе.

Высотомер показывает уже 13 000 метров. Мы в стратосфере. Это заметно и по самочувствию. Тело кажется тяжелым, непослушным, чужим. Следя, как медленно ползет стрелка прибора, я вспоминаю слова итальянского летчика, пытавшегося подняться на такую высоту: «Я смертельно устал. Я подошел к пределу человеческой выносливости».

Я сижу неподвижно, стараясь не расходовать энергию, не делать никаких движений. Наконец, стрелка прибора доходит до цифры, отмеченной красной чертой. Сигнал летчика подтверждает, что мне пора прыгать.

Оставить самолет в стратосфере не так-то просто. Для этого нужно много энергии, а ее следует расходовать крайне экономно — ведь самое трудное настанет потом, во время свободного падения. Чтобы не делать лишних движений, я тщательно продумал весь процесс вылезания из кабины задолго до полета и неоднократно прорепетировал его. Жадно глотаю кислород, резко отталкиваюсь ногами и переваливаюсь через борт, затратив на это движение очень много сил.

Сразу же колкие струйки холодного воздуха каким-то образом проникают под туго застегнутый воротник комбинезона. Лечу, беспорядочно кувыркаясь. Раскидываю в стороны руки и ноги, стремясь принять обычное в свободном падении устойчивое положение тела, но… не нахожу в воздухе привычной опоры. На мгновение мной овладевает уже забытое чувство беспомощности, возникавшее при первых прыжках с задержкой раскрытия парашюта: тело не повинуется мне, я не могу им управлять. Но тут же соображаю, что отсутствие «опоры» — результат сильной разреженности воздуха в стратосфере.

Летчики, поднимавшиеся на такую высоту, хорошо знают, что в разреженном воздухе самолет хуже слушается рулей. Это было известно и мне. Я предполагал, что мои «рули» в стратосфере будут менее эффективными, но одно дело знать и совсем другое дело — испытывать на себе. Падая словно метеор в ледяном, почти безвоздушном пространстве, озаренный лучами нестерпимо яркого солнца, я, по сути дела, являлся исследователем той области, которая была совершенно не известна воздушным спортсменам. Ведь еще ни один парашютист в мире не выполнял свободного падения с такой высоты!

Меня начинает плавно переворачивать на спину. Я снова начинаю действовать руками, будто хватаясь за воздух, и с трудом восстанавливаю равновесие. Оказывается, на большой высоте все же можно управлять телом, но это требует огромных усилий. Я смотрю вниз. Земли не видно, ее скрывают перистые облака. Сверху они кажутся молочно-белыми, твердыми, будто коваными. На мгновение их поверхность представляется пределом моего падения, почти землей. Но тут же вспоминаю, что от этих облаков до земли еще примерно семь-восемь тысяч метров.

Снова меня плавно тянет на спину. Я инстинктивно стараюсь прекратить это движение. Но до земли еще так далеко! Стоит ли сейчас тратить силы, чтобы сохранить равновесие?! Я больше не сопротивляюсь и теперь падаю спиной к земле, глядя в бездонное, темно-синее небо. Потом меня переворачивает набок, потом лицом вниз, снова на спину. Я падаю неустойчиво, но это не беспорядочное падение и уж, конечно, не штопор. Мое тело меняет положение в воздухе плавно, без всяких рывков.

Однако не надо считать, что, падая так, я полностью отдался во власть воздушной стихии. Представьте себе человека, который, хорошо умея плавать, лежит на воде. Он лежит спокойно, как будто не делая никаких движений. Но тем не менее, когда положение его тела меняется, он, не думая, даже не замечая этого сам, шевельнет то рукой, то ногой, сохраняя положение.

Так было и со мной. Не стараясь сохранять полностью устойчивое положение, на что требовалось очень много усилий, я, тем не менее, делал какие-то движения, предупреждающие возникновение штопора или беспорядочного падения. Самочувствие хорошее, мысли ясные. Только при быстром снижении сильно давит на барабанные перепонки и звенит в ушах. Чтобы избавиться от этого, некоторые парашютисты, выполнявшие длительные задержки в раскрытии парашюта, кричали в воздухе, некоторые пели. Я же широко открываю рот, двигаю челюстями, глотаю слюну. Это выравнивает давление, и неприятное ощущение в ушах пропадает.

Падая спиной вниз, я врезаюсь в облака. Глаза застилает серая муть. Охватывает неприятное ощущение какой-то ослепленности. К счастью, это длится недолго. Я пробиваю облака, и вот их белая неровная масса уже надо мной. Значит, в свободном падении пройдено 5–6 тысяч метров.

Зона пониженного барометрического давления и низких температур осталась позади. Встречный воздушный поток стал теплым и ласковым. Пожалуй, пора принять устойчивое положение и взглянуть на землю. На этот раз руки сразу же ощущают знакомую упругость воздуха. Этот отрезок моего пути перо барографа, укрепленного на моем снаряжении, отмечает ровной, прямой чертой.

Теперь я падаю плашмя, лицом к земле, движением рук удерживая это удобное положение. Пытаюсь ориентироваться, но панорама подо мной кажется совершенно незнакомой. Темный хвойный лес с желтыми пятнами лиственных деревьев и линия шоссе, разветвляющаяся надвое, ничем не напоминают моего предполагаемого места приземления.

Звон в ушах продолжается, но это не уменьшает радостного возбуждения, охватившего меня. Все чувства обострены до крайности. Я вижу не только шоссе, но и ползущих по нему жучков — это автомашины.