39. Отличие начинки от содержания
39. Отличие начинки от содержания
Обдумывая свое прошлое, я загадывал порой: что было бы, не сдружись я в свое время с Марусей, Рафой, Витей Гореловым? Не примкнул бы к оппозиции? Не читал бы завещания Ленина за тридцать лет до того, как его прочитали все? Одним словом, если бы моя жизнь прошла так же тихо и ровно, как жизнь того товарища, с которым, если помните, мы проспорили до полуночи – рассуждал ли бы я так же, как он, или нет?
Вероятнее всего – да, так же. Вот и представим себе на часок, что я не я, а он.
Генерала из меня не вышло бы по многим причинам, но вышел бы инженер или какой – никакой журналист. И то ладно, зато не копал бы землю, не хлебал бы баланду. Касаемо "личного обыска" – не знаю, что унизительнее: подвергаться насилию или добровольно становиться на колени и целовать, куда прикажут. А может, и на это согласился бы.
Капля долбит камень, не то что мозговую корку. Такой умница и тертый калач, как мой когдатошний редактор Цыпин, великолепно понимавший, что к чему, мог быть не всегда искренним. Но большинство обыкновенных хороших людей, не слишком близких к дворцовой кухне, а потому незнакомых с ее секретами, были бесспорно искренни в те годы.
Пожилым людям, какими теперь стали тогдашние молодые, трудно отрешиться от того образа мыслей, к которому они привыкли смолоду. Это – трюизм, но он объясняет, почему они так ревностно хлопочут об умственном целомудрии молодежи. Вероятно, так же хлопотал бы и я.
Конечно, я имел бы мировоззрение. В его фундаменте лежали бы факты, на мой взгляд, достоверные – а факты из солженицынского "Одного дня Ивана Денисовича" я счел бы не внушающими доверия, а то и клеветническими. Прочитав в "Литературной газете", что его "Раковый корпус" – сочинение клеветническое, я бы из принципа и в руки его не взял, даже если бы его издали у нас. Кое-как, с превеликим трудом примирившись с тем, что речь Хрущева на 20-м съезде партии не является клеветнической, я бы предпочел, чтобы молодежь не знала ее содержания. Или – пусть бы знала, как знают о кольцах Сатурна – они есть, но нас не касаются. Тем более что отклонения, о которых говорил Хрущев, преодолены.
Пожилой человек, вспоминая свою молодость, естественно находит, что и она была хороша, и он был хорош, хотя и не знал, что его одобрение расстрелов было элементом культа личности. Стало быть, рассуждает он, можно и не знать этих неприятных подробностей второй сталинской пятилетки, и оставаться при этом отличным человеком, добиться известного положения и дожить до почтенной старости с тем, чтобы заняться мемуарами о великих людях, которых ты доныне уважаешь. Так что же дает знание отдельных не розовых явлений? Ровно ничего! Надо, чтобы современная молодежь больше походила на нас. И нам это будет приятно, и ей полезно. И будет преемственность поколений.
Пожилого человека (т. е. предположительно меня) трудно убедить в том, что большинство его представлений – стереотипы сознания, выработанные многократным повторением красивых формул, за которыми далеко не всегда стоят красивые дела. Перестраиваться нелегко. Нелегко и вспомнить происхождение каждого из окаменевших понятий.
Возьмем достаточно распространенный пример: Иудушка Троцкий. Можно не иметь понятия о тои, что заметка Ленина "О краске стыда у Иудушки Троцкого", написанная в январе 1911 года, при жизни Ленина НЕ ПУБЛИКОВАЛАСЬ. Она впервые была опубликована в "Правде" 21 января 1932 года, через восемь лет после его смерти. Очевидно, Ленин и не хотел ее публиковать.
Можно также не иметь понятия, что эта заметка касалась непартийного поведения Троцкого, когда он удалил представителя ЦК из редколлегии "Правды" тех лет вопреки решению ЦК. Но в памяти людей, не читавших или скоро забывших эту заметку, остались эти два слова. Остались потому, что на протяжении последующих десятилетий эти слова неустанно, настойчиво и подчеркнуто повторялись в печати вне всякой связи со статьей, из которой они выдернуты. И у людей, которые многократно читали эти слова (а их в десятки тысяч раз больше, чем тех, кто помнит их происхождение), складывается стереотипная цепочка понятий: Троцкий – Иудушка – предатель. Что и требовалось!
Надо к тому же заметить, что Ленин в своей статье сравнивает поведение Троцкого не с предательством евангельского Иуды, а с беспардонностью щедринского Иудушки Головлева. Но опять же: Щедрина читали далеко не все, а евангельский Иуда сам давно превратился в стереотип, передаваемый эстафетой поколений. Понятия сдвинулись. Что тоже требовалось!
Но всего этого я бы не знал, даже имея полное собрание сочинений Ленина. Мне бы и в голову не пришло открыть том 20-й, стр.96, чтобы самому разобраться в этом вопросе, и я бы с легким сердцем передал эстафету стереотипов своему сыну.
Зная людскую душу, особенно душу тех, кто живет стереотипами, Сталин намотал себе на ус глубокий афоризм Пушкина: "Злословие даже без доказательств оставляет прочные следы". Впрочем, он, вероятно, этого у Пушкина не читал. Своим умом дошел.
На крючок сталинской клеветы попался в свое время даже такой большой и честный писатель, как Лион Фейхтвангер. Историю эту стоит рассказать, она поучительна.
В 1937 году Фейхтвангер посетил Москву. Его принял Сталин; он присутствовал на процессе Пятакова,[75] Радека и других, о чем написал небольшую книжку «Москва, 1937». Писатель-антифашист, друг Советского Союза, видевший в нем основную силу, противостоящую гитлеризму, не мог разоблачать Сталина из-за границы: это означало бы бить по советской стране. Тут не конъюнктурные соображения – Фейхтвангер не конъюнктурщик – тут внутренние побуждения писателя-антифашиста, определившие направление его взгляда. Фейхтвангер изображает в своей книге процесс Пятакова и других, как суд справедливый! Он НЕ УВИДЕЛ инсценировки. Потрясенный признаниями подсудимых, он так и не заметил, что других-то доказательств – нет! Каждый из подсудимых оговаривал себя, надеясь, что нужные суду показания облегчат его участь. Одновременно он оговаривал своих соседей по скамье подсудимых, а те, в свою очередь – оговаривали его. Получилась цепь самооговоров, имеющая видимость показаний.
Устроители этого спектакля рассчитали правильно: надо нагромоздить такую гору признаний, чтобы полностью ошеломить и слушателей и читателей. Тогда они и думать забудут, что оговор самого себя считался доказательством только в суде инквизиции, а в наш век недаром отвергается юстицией: никто ведь не знает, какие средства воздействия были применены к подсудимому в тюремной камере или в кабинете следователя, куда чужой глаз не проникает.
Книга "Москва, 1937", переведенная с немецкого, была издана у нас в невероятном темпе: 23-го ноября 37-го года сдана в производство, а на следующий день, 24-го ноября, подписана к печати. За сутки набрана, прокорректирована и сверстана, а в ней сто с лишним страниц! Но издали ее до сих пор один-единственный раз, по свежим следам процесса, дабы убедить нас (в том числе и меня – в моей предполагаемой ипостаси): суд был правый – даже с точки зрения иностранца. Смерть троцкистским шпионам!
Если Фейхтвангер не заметил, на каком шатком фундаменте выстроено было юридическое здание Вышинского, то где уж нам! А с течением времени исчезли с глаз читателей и газеты, и книги со стенографическими отчетами процессов (по которым можно хотя бы проследить, как проходил этот взаимный оговор подсудимых), и даже заметки писателей. Осталось смутное воспоминание: приговор был беспощаден, но справедлив. Так им и надо, троцкистским шпионам, террористам и диверсантам!
Тогдашней молодежи теперь пятьдесят лет – самый зрелый и весомый слой общества. Мне тогда было тридцать четыре, но люди моих лет сейчас тоже играют не последнюю роль в государстве. Сумел ли бы я (все тот же предполагаемый я) так просто выбросить из сознания то, чему поверил тогда? Я не карьерист (в обеих своих ипостасях), но если бы в результате расстрелов, шедших волна за волной, и выдвижения новых работников, шедшего вслед, я бы выдвинулся на ведущую должность, – не пришел ли бы я почти подсознательно к выводу, что незачем нам копаться в болячках прошлого – как выразился на страницах "Правды" народный артист Черкасов? Возможно, у меня не хватило бы цинизма сказать вслух, что я должен быть благодарен Сталину за все, что он дал мне, но в глубине души я бы испытывал благодарность.
И убедившись, что троцкисты и зиновьевцы не убивали Кирова, не расстреляли Эйхе и Постышева, я (все тот же предполагаемый я) все же вряд ли сумел бы побороть свою сорокалетнюю ненависть к ним. Ну, пусть не убивали, зато вели фракционную борьбу. А Сталин фракций не устраивал; правда, он расстрелял более половины семнадцатого съезда. Но меня же он не тронул. Наоборот, после гибели старой гвардии (как мне их жаль, передать не могу!), я и пошел в гору. Конечно, я бы и так сумел выдвинуться, но теперь гора снизилась, и подыматься стало легче. Я бы гнал от себя неприятную мысль, что именно потому выдвинулся. Я честный человек. Я не могу ходить по трупам. А если объективно так вышло, причем здесь я?
Чужая душа – потемки. Я вовсе не брался излагать чужие мысли и чувства. Только свои, пусть и предполагаемые.
Есть книга, которая убедила бы предполагаемого меня в том, что троцкисты виной всем нашим трудностям, и все рытвины вырыли они. Это – переведенное с английского увлекательное сочинение про шпионов из высших слоев советского света, из ЦК коммунистической партии. Речь идет о книге "Тайная война против Советской России". Авторы: американцы М.Сейер и А.Кон. Более чем в двух третях ее (а книга толстая – 450 страниц!) Троцкий выставлен главным вдохновителем всего шпионажа, всех диверсий и измен. Рассказано, как он еще в начале революции продался германской разведке и как продались ей также Крестинский,[76] Бухарин, Розенгольц и многие, многие другие. Правда, все они, весь этот отряд шпионов под командой Троцкого, вели свою работу при жизни Ленина, будучи весьма близки к нему, будучи им ценимы, уважаемы и выдвигаемы. Но книга написана так завлекательно, что эта сторона дела легко ускользает от внимания – и не только от внимания простых читателей, но и от внимания самого Сталина. В книге описано тайное убийство Менжинского[77] и Горького врачами, подосланными Ягодой (кто подослал самого Ягоду, впрочем, не говорится). Далее обрисовано, как Тухачевский, Корк, Якир, Уборевич и другие руководители Красной армии готовили бонапартистский переворот – и опять-таки по плану, вдохновленному Троцким. Рассказаны подробности, очень хорошо забытые с тех пор: суд над восемью высшими командирами начался в 11 часов утра 11-го июня, а на следующий день приговор был уже вынесен. По быстроте этот суд уступает лишь тому, который устроил Сталин в Ленинграде над четырнадцатью «вдохновителями» Николаева. В числе судей, приговоривших Тухачевского и его товарищей к расстрелу, упомянуты Ворошилов, Буденный и Шапошников, бывший в то время начальником Генштаба Красной армии.
В книге наших друзей – американцев свидетельские показания не приведены. Это же "тайная война" – какие могут быть свидетели? Коротенькое примечание гласит: "Цитаты и диалоги, относящиеся к подпольной деятельности троцкистов, кроме особо оговоренных случаев, приводятся по материалам процессов, проходивших в Военной коллегии Верховного Суда в августе 1936, в январе 1937 и в марте 1938 года. Диалоги и события, связанные непосредственно с Троцким и его сыном Седовым, в случаях, не оговоренных в тексте, заимствованы из показаний обвиняемых по этим процессам."
Но если бы я не был тем, кем был, я бы не обратил ни малейшего внимания на то, что "материалы процессов" составлены из одних только показаний обвиняемых. Каждый оговаривал себя, но основную вину возлагал на Троцкого. Так были запрограммированы все три процесса.
В целом же "материалы" к моменту издания книги – она вышла в Америке в 1946 году – не были открытием Америки. Но в ней имелось нечто, для советских людей новое, некая сенсационная "изюминка". Это был вопрос о завещании Ленина. О нем в нашей стране до того дня вообще не говорили ни слова. А тут – вот какое слово было сказано устами двух наших приятелей:
"Макс Истмен первым обнародовал так называемое "завещание Ленина", которое он выдавал за подлинный документ, якобы написанный Лениным в 1923 году… До сего времени троцкистские пропагандисты продолжают ссылаться на "завещание", как на подлинный документ, устанавливающий, что Ленин якобы избрал своим преемником Троцкого".
Макс Истмен – американский журналист, и обнародовал он завещание в переводе на английский. За границей, как известно, завещание читали за тридцать лет до того, как его смогли прочесть мы. Говорю "мы", продолжая начатое "если бы" – если бы я не читал его в 1928 году. Не будь я знаком с ним раньше, я бы принял за чистую монету этот ловкий ход: не говорить прямо, что завещания нет, но в то же время устами двух дружественных прохвостов утверждать, что оно – троцкистская фальшивка.
Книга Сейерса и Кона была переведена на русский и издана в Москве в пожарном порядке – за два месяца. Работали пять переводчиков. Когда же это скоростное изделие вышло в свет, в "Правде" стали печатать главы из него, доводя его таким способом до широких читательских масс. И я бы тоже прочел и поверил.
И если бы кто стал непочтительно рисовать передо мной картину воспитания моих предубеждений, я бы рассердился и даже слушать не стал. И гневно осудил бы критика, найдя, что он ПО СУЩЕСТВУ охаивает нашу советскую действительность, и лучшим ответом ему было бы влепить пять лет перевоспитания на штрафном пайке. Кому приятно слушать рассказ о том, как его начиняли? Каждому хочется верить, что он – творческая личность.
Общественная группа, все бытие которой тесно связано с государством и целиком от него зависит, а вне этой связи никуда не годится и ничего не умеет, – такая группа не способна выработать критику недостатков государства, которое ее кормит. Она способна вырабатывать в своем сознании только апологию государства.
… Из огня да в полымя! Хотел поставить себя на место хороших людей, а получилось, что их обидел. Право, я им сочувствую. Я верю в их здравый смысл, и к нему обращаюсь.
Вот насчет современности. Как я уже упоминал, более половины делегатов 17-го съезда были расстреляны в 1937-38 годах. Партия дала оценку этому ужасному деянию на 20-м съезде, в 1956 году, т. е. спустя восемнадцать лет. А если бы кто из делегатов 18-го или 19-го съезда поднялся на заседании и предложил дать оценку? Конечно, это было бы неосторожно. А было ли бы это своевременно – или слишком рано? Как решает ваш здравый смысл?
Или – другой вопрос. Третий из четырех московских процессов 1936-38 г.г. признан незаконным и сфабрикованным, несмотря на авторитетность судей – Ворошилова, Буденного и т. д. Убеждены ли вы, что остальные процессы чем-то отличались от этого? Считаете ли вы, что вина Пятакова и Бухарина, Зиновьева и Каменева доказана убедительней, чем вина Тухачевского и Примакова? Для Кона и Сейерса все процессы равны. А для вас? Почему в одном случае вы разуверились в конвейере лжи, а в другом – нет?
Таких вопросов я могу задать тысячу. И слишком часто получаю либо ответ по подсказке, либо уклонение от ответа. Подлинная же идейность начинается там, где человек, изучая историю и жизнь, сам задает себе вопросы и честно ищет ответы. Фанатизм же заранее злобно отметает всякую попытку рассмотреть следы, оставленные в людских умах десятилетиями лжи.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.