Карикатура похабного содержания

Карикатура похабного содержания

А Тамм действительно с самой ранней юности активно участвовал в революционной борьбе. Конечно, большевиком он не стал, но меньшевистско-анархическим идеям был предан! Отец его, инженер, дальновидный человек, чтобы отвлечь юношу от всех «заварушек» послал сына в Англию, на учёбу.

Там, в Эдинбургском университете, Игорь Евгеньевич учился вместе с другом детства Борисом Гессеном, с которым он в своё время начал и окончил в одном классе гимназию.

Однако, темперамент не позволил Тамму пробыть в Англии больше года. Он снова в России, в Петербурге, где его избирают депутатом I съезда Советов. Молодого делегата, осмелившегося голосовать против своей фракции меньшевиков, отметил лично Ульянов-Ленин.

В последующие годы ужасы большевистской диктатуры отрезвили Тамма, но рецедивы «совдепии», как отмечали его ученики, не оставят Игоря Евгеньевича до конца.

Тем не менее Тамм в среде учёных и студентов считался эталоном честности, порядочности и непримиримости к шарлатанству. Хотя, конечно, публичных резких обвинений в идиотизме представителей «пролетарской физики» он старался уже избегать.

Ещё совсем, казалось бы, недавно можно было возразить «пролетариям от науки», съязвить и посмеяться над ними. Так, например, молодые физики ленинградской школы-Ландау, Гамов, Иваненко, Бронштейн — направили Борису Гессену «карикатуру похабного содержания», как указывалось впоследствии в доносе. Другу Тамма Борису Гессену, бывшему в своё время и деканом физфака МГУ, и главным редактором УФН, и директором института физики при университете, редакция Большой Советской энциклопедии заказала статью об эфире. В целом понимавший и поддерживающий новую физику Гессен на этот раз не избежал плена старых иллюзий и даже объявил эфир «объективной реальностью». Это вызвало приступ сарказма у ленинградских физиков, и они изобразили на карикатуре Гессена в виде кота, роющегося на помойке в хламе таких старых понятий, как «эфир», «флогистон», «теплород».

Узнав об этом, Кольман настрочил донос, но Георгий Гамов отправил письмо Сталину, в котором в резкой форме выразил протест против нападок на новую физику. И это сошло ему с рук, хотя компромата на него уже было достаточно. Тогда ещё страна социализма испытывала острую нехватку стройматериалов для возведения концлагерей — из-за этих временных трудностей многое откладывалось «на потом». Мало того, Гамова вместе с женой выпускают на конгресс в Брюссель, откуда они уже не возвращаются в страну победившего пролетариата. Ибо через год-другой его жизнь оборвалась бы в подвалах Лубянки, как это случилось с его другом Матвеем Бронштейном, который за свою очень короткую жизнь сделал чрезвычайно много в различных областях новой физики. Расстреляли как врага народа и друга Тамма — Гессена, несмотря на его приверженность эфиру. Казнили брата Игоря Евгеньевича, как впрочем, и многих других, кто казался подозрительным и не осознал необходимости большевизации науки.

Льва Ландау, Владимира Фока и других выдающихся физиков всего лишь посадили в тюрьму, чтобы там они поскорее усвоили пролетарскую физику. Капица «вытащил» Ландау и Фока из подвалов Лубянки, написав письма Молотову и Сталину, в которых он сравнивал пролетарских вождей с Гитлером, изгнавшим Эйнштейна из Германии.

Если говорить по существу, то под страхом смерти вынудили эмигрировать и Георгия Гамова в Соединённые Штаты, где он внёс большой вклад в развитие физики «термояда», а также в создание американского ядерного оружия. Останься он в России, может быть при надлежащих условиях совсем по-другому повернулась бы история создания атомной бомбы…

Те же, кто остался в Совдепии, испытывали сильнейшее давление идеологии и репрессивных органов. Игорь Тамм, например, держал всегда наготове чемодан на случай ареста.

Не случайно с приходом к власти большевиков на протяжении последующих почти сорока лет никто из российских учёных не получил звание Нобелевского лауреата — бороться им приходилось не столько с объективными трудностями, с упрямой Природой, не желающей раскрывать свои тайны, сколько с тупостью и косностью нового режима.

А унтер-философы, научная опричнина не дремали и с жаром собирали силы на окончательный разгром новой физики, математики, биологии. Несомненно, в эту идеологическую мясорубку попали бы и те, кто занимался ядерной физикой, которая не могла существовать без результатов новейших революционных идей.

Вся эта философская шпана объединилась с целью проведения Совещания (на самом деле правильнее было бы назвать его Особым совещанием), на котором хотела устроить выволочку и полный разгром физиков «новой волны».

Но даже не отягчённые интеллектом большевики не решились на устройство такого шабаша, когда увидели сколь невежественна и тупа жаждущая крови марксистско-философская мафия. Результат подобного совещания мог быть обратным и его отложили, взяв время на тщательную подготовку. А тут началась Вторая мировая, и запахло разгромом уже большевистского режима…

Так была спасена горстка талантливейших физиков-теоретиков и немногочисленная команда ядерщиков, которые через несколько лет чрезвычайно понадобятся осатаневшему от страха ядерной смерти Вождю и Учителю.

И всё же, несмотря на концлагеря и тюрьмы, репрессии и расстрелы, российская наука продвигалась вперёд в разных областях новой физики, в ядерных исследованиях.

«Российские учёные», — говорится в одном из документов Комиссии по атомной энергии США (1953 г.), — «уже в 1932 г., задолго до взрыва первой атомной бомбы, высказывали предположение об исключительном значении синтеза лёгких ядер и огромной энергии, которая выделится в результате таких термоядерных реакций».