К тетради четвертой

К тетради четвертой

То, что я написал о Еве и ее работе, которой она отдала свою жизнь, кажется мне ключом к познанию перемен, происшедших в психологии функционеров.

За полвека создана и, по крайней мере, сотнями тысяч (если не миллионами) освоена новая профессия: специалисты по идейному поощрению других к работе. Когда-то они были действительно идейными и верили в общественную полезность своей функции. С превращением их профессии в массовую уровень ее снизился до простого чиновничьего отбывания, превратился в должность, не требующую никаких знаний в той области, которую они идейно обогащают.

Люди старого пропагандистского типа отжили. Тогдашние горячие призывы, вскоре ставшие штампами (вроде "засучив по-большевистски рукава, возьмемся за работу"), сейчас смешны. Магия слов превратилась в словесный обряд. Как современный функционер умеет отлично функционировать, не обращаясь к своей совести и не спрашивая себя, верит ли он сам в то, что он пропагандирует или не очень верит (и этим он решительно отличается от Евы!), так и массе, на которую нацелена его агитация, дарованы разные степени лицемерия. Ты можешь верить глубоко, можешь верить мелко, можешь даже притворяться – только перед телеобъективом улыбайся, делай преданное выражение лица, аплодируй, подписывай обязательства – но ни в коем случае не выдавай себя ни перед высшим начальством, ни, боже упаси, перед иностранцем!

Разве с христианством не произошло то же самое, когда оно укрепилось? Вера уступила место обряду. На людях – молись, а дома – необязательно, лишь бы икона висела: горение веры заменено горением лампады.

В деятельности функционеров, направленной на подогрев народного энтузиазма, важнейшее место отведено имитации трудового пыла: "починам" передовиков и движению их последователей. Самому заслуженному из движений, стахановскому, недавно исполнилось сорок лет. Тогда, сорок лет назад, мы переживали медовый месяц починов и движений. Мы были верующими, твердо убежденными в том, что пример лучших, заимствованный массами, станет материальной силой.

Вопрос о том, захотят ли массы заимствовать прекрасные примеры, считался праздным. Как-никак, энтузиазм тогда еще не был пустым газетным словом, и были еще люди – главным образом, молодые, – чья душа пылала. Может, и сейчас такие есть, но когда всех подряд называют энтузиастами, трудно разобрать, кто там настоящий, а кто газетный.

Впрочем, сейчас вытащили новые слова, потому что энтузиазм поистерся. Его заменили романтикой: романтика поиска, романтика тайги, степей, гор, пустыни, моря, высотных строек, математических формул, лабораторных опытов и, наконец, самая любопытная из романтик – романтика трудовых будней.

На подмогу ей идет влюбленность в свое дело. Все, кого ни возьми, влюблены в свою профессию: профессора и моряки, продавцы и счетоводы. Влюблены и маляры, исключительно из любви халтурящие в выходные дни по частному найму за удесятеренную плату, и шоферы, работающие налево. Ну и конечно – сами функционеры, эти энтузиасты чужого труда, распространители починов, работники департамента движений. Уговаривая других горячо влюбляться, сами они холодны. А некоторые даже знают истинную цену своей профессии. Но другой они не учились, а переучиваться – хлопотно. Да и невыгодно.

С необычайной набожностью (слишком подчеркнутой, чтобы ей можно было поверить) занимаются они своим квази-делом, никогда не позволяя себе улыбнуться над ним. Почему не приходит им в голову простейшая мысль, за которой и тянуться высоко не надо – мысль о сравнении с другими?

В США нет движений. Недвижимая страна! Ни один фермер не участвует в движении "за" (за глубину вспашки, за ранние агрономические сроки, за досрочный ремонт техники, и еще семьдесят семь "за"). А почему-то не США покупают у нас зерно, а мы – у них (своего-то не хватает!). И в промышленности у них не рождаются движения, а производительность труда, как заклятая, у них вот уже сколько лет выше нашей вдвое, если не втрое (а в земледелии – так и вчетверо, впятеро).

Сравнение с Западом, с Америкой не нужно нашей стране по причинам объективным, а не придуманным. Сравнение только наводит уныние, а нам нужны бодрость и вера. Поэтому и сравнивают их безработицу с нашей всеобщей занятостью, а не их эффективность труда с нашей. Функционеры призваны вселять в нас бодрость и увеличивать успехи народа в труде и науке посредством агитации, пропаганды, разъяснений, примера передовиков, рапортов победителей и переходящих знамен. Рапорты и примеры маскируют материальный интерес рабочего и инженера, ставший ныне, очевидно, единственным двигателем энтузиазма. Впрочем, какое-то значение имеет и личное честолюбие, усиленно распаляемое системой наград и званий, по объему не имеющей равных в мире: только до 1968 года в нашей стране было пожаловано за трудовые успехи 3.535.508 орденов и медалей (сборник "СССР и зарубежные страны после победы Великой Октябрьской социалистической революции", М., изд. "Статистика", 1970. Стр. 37).

Функционеры очень высокого мнения о своей миссии. Еще бы им не ценить ее! Даже от уборки картофеля, этой ежегодной повинности горожан, они освобождены! Кандидаты и доктора наук едут на картошку, а идеологические работники (таково их официальное название) участвуют в ней лишь идейно, но отнюдь не физически.

Между тем, при десятилетиями установившейся рутине планового хозяйства его темпы (в промышленности, но не в сельском хозяйстве, где дело осложняется зависимостью от погоды) обеспечены без всякой агитации: формально план все равно будет выполнен на сто процентов с тем небольшим превышением, которое необходимо, чтобы хозяйственники получили свою премию.

В заводском цехе лучше всего видна механика этого официального действа. Всеми правдами и неправдами план будет добит. Мастера, начальники смен и цехов, а пуще всего работники технического контроля великолепно знают, как это делается. Причем делается ежемесячно, так что опыта накопилось более чем достаточно.

Роль починов, возникающих у станка, показная. Их чаще всего задумывают не в цехе, а повыше. Так и рекорд Алексея Стаханова был задуман не им, а парторгом шахты Мироном Дюкановым, чье имя теперь забыто. Дюканов был функционер той давней формации, к которой принадлежала и Ева, но, вероятно, более думающий, а главное – знающий дело (он сам был шахтером). Предложил он прием вполне рациональный: применить в угледобыче на крутопадающих пластах принцип, давно применявшийся в промышленности, основной принцип современного производства – разделение операций. Новый метод состоял в том, что забойщику придали крепильщиков и подносчиков леса, одновременно увеличив длину уступа, в котором он работал. В рекорде забойщика Стаханова участвовало несколько человек – он сам, крепильщики и подносчики.

Очковтирательство при внедрении этого рационализаторского предложения Дюканова заключалось, во-первых, в том, что инициативу приписали Стаханову, во-вторых, в том, что производственное "чудо" приписали ему одному. Новшество назвали именем Стаханова, оно живо и сейчас. Жив, кажется, и сам Стаханов, но в день сорокалетия стахановского движения о нем в газетах упоминали весьма скупо.

Движения и почины, сколько бы их ни "подхватывали", не меняют общего положения в стране. Доказательством этому служит простой столбец цифр, отражающий рост производительности труда в промышленности, начиная с 1951 года. В начале указанного периода производительность труда росла каждый год на 7–9 процентов, во второй его половине – на 5–6 процентов. По годам рост выглядит так: 10 % в 1951 году, 7 – в 1952, и далее: 7, 8, 9, 7, 7, 6, 7, 5, 4, 6, 5, 4, 5, 5, 7, 6, 5, 6 – вплоть до 1973 года. (см. справочник "Народное хозяйство СССР в 1973 году", стр. 63). В 1974 году производительность труда в промышленности выросла на 6,5 %, а во всем народном хозяйстве – только на 4, 4 % (см. "Известия", 24.1.75 г.) В 1975 г. производительность в промышленности выросла на 5,9 %, в строительстве – на 5,5 %, на железнодорожном транспорте – на 3,6 % ("Правда", 1.2.76 г.) А в Японии за 4 года (1965–1969) производительность труда в промышленности увеличилась на 70 %, а в иных отраслях, например, в машиностроении – на 103 % – см. справочник "Япония", Москва, изд. "Мысль", 1971, стр. 86. В Испании производительность труда в обрабатывающей промышленности выросла с 1963 до 1965 г. на 22 %. Далее рост по годам был такой: 14, 7, 8, 12 и 5 %. В Италии рост производительности в той же отрасли зарегистрирован с 1960 до 1963 г. – 22 %, с 1963 до 1965 – 14 % и далее – 6, 7, 11, 8 и 7 % в год.

Производительность труда является конечным, итоговым, обобщенным показателем того, насколько один общественный строй стоит экономически выше другого. Это азбучная истина – именно марксистская азбучная истина, а не какая-то там ревизионистская или идеалистическая.

От низкой производительности, а не от чего другого, у нас наблюдается постоянная нехватка рабочих рук.

И все наше социально-экономическое устройство приспособлено к тому, чтобы рабочих рук не хватало. Нет каких-то товаров – ничего не поделаешь, нехватка рабочих. Женщины вынуждены работать и на производстве, и дома – что попишешь? Дефицит рабочей силы. Отстает технология – опять же мало специалистов. И т. д., и т. п.

А вникнув, увидишь: рабочих и инженеров переизбыток, но его съедает низкая производительность труда, малая отдача. Продукция нашей промышленности в 1973 году по данным нашей статистики (поверим, что они точны) составляла 75 % продукции США. Численность производственного персонала в промышленности – 32 миллиона человек у нас и 23 миллиона у них. У нас инженеров (в том же 1973 году) больше трех миллионов, а в США – меньше одного.

Переизбыток рабочей силы – это уникальная, чисто нашенская форма скрытой безработицы, при которой там, где должен справляться один, работают двое, а то и трое, и все получают свою узаконенную зарплату.

Вообразим, что благодаря некоему немыслимому чуду производительность труда у нас подскочила за один год на 15–20 % (как это не раз случалось в Японии) вместо обычных 5–7 %. Да это было бы опаснее самого жестокого неурожая и вызвало бы непоправимую беду! Сразу появилось бы несколько миллионов явных, а не скрытых безработных, которых некуда девать, ибо количество рабочих мест в этом случае не увеличится. И среди безработных – около миллиона инженеров.

При неурожае можно купить зерно в Америке, Канаде, Австралии. А что делать с этими рожденными экономическим чудом жертвами высокой производительности труда?

Нет, уж лучше почины передовиков, к ним можно отлично пристроить и функционеров, и все пойдет к общему удовольствию.

Органы системы укрепляются, взаимодействуя. Система прочнеет и стабилизируется. Пусть функционеры уже совсем не такие, какой была Ева, но именно такие, как есть, они вполне на своем месте и как нельзя лучше отвечают своему времени.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.