Альфиери, или Опыт иппотерапии

Альфиери, или Опыт иппотерапии

«Хочу жеребцов выезжать: вольное подражание Альфиери и Байрону».

Пушкин

О пристрастии итальянского поэта и драматурга к лошадям Пушкин, возможно, не только читал, но и слышал: итальянец приезжал в Россию. Было это почти за тридцать лет до рождения нашего поэта, но устные предания могли с тех пор сохраниться и до него дойти. Во всяком случае, редкое упоминание об Альфиери обходится без указания на его одержимость верховой ездой. Именно одержимость.

«Без лошади я – полчеловека», – говорил Витторио Альфьери. Им владела психическая потребность иметь дело с лошадьми. Он признает: возле лошадей удавалось ему обретать и сохранять душевное равновесие. С ранних лет Витторио был объят меланхолией, испытывал резкие перепады настроения. В лошадях Альфиери нашел способ совладать со своим характером, чересчур неустойчивым, подверженным крайностям. Верховой ездой он лечился, как в то же самое время его русский современник, граф Орлов, взявшись за повод или за вожжи, забывал свой недуг, избавляясь от ипохондрии. Напомним, что и Пушкин решил подражать Альфиери, испытывая припадки тоски.

Благотворное воздействие лошадей ныне получило название иппотерапии. Ставшее в глазах современных людей новинкой, лечебное средство, уж как водится, обросло рекламой. Как всё неизъяснимое или, точнее, пока ещё до конца не объясненное оказалось окружено ореолом таинственности. Но меня именно лошади и весь конный мир излечили от мистицизма. Непонятно? Неведомо? Понаблюдайте побольше – поймете. Быть может, не объясните всего, но по крайней мере будете знать, когда и как это действует. Задолго до появления ученого названия, иппотерапию испытал я на себе и в меру своего опыта скажу: сильное отвлекающее средство.

Прошу прощения за личный пример наряду с великими именами, но при чтении автобиографии Альфиери, когда он – и не раз – обращается к лошадям, говорю себе: это – правда, то же самое я испытал. С ранних лет и до первых классов школы меня мучили головные боли, стоило войти в конюшню, боль проходила. Воздействовало всё: тишина, нарушаемая лишь вздохами лошадей или мерным похрустыванием то сеном, то овсом. Уж не говоря, если доходило до езды. Тогда наступало забвение остального мира. Внимание переключалось на лошадь. Отвлекает и увлекает всякий спорт, а я гонял в футбол, играл в волейбол и в теннис. Но при езде на лошади добавлялась мысль об опасности: как бы не упасть! Поглощение полное. Лечебная сила, вероятно, присуща всем домашним животным, лошадей отличает, среди прочего, ритм. Мерное и негромкое похрустывание овсом или сеном, четкий перестук копыт на рыси или на галопе создает своего рода музыку, втягивающую человека умиротворяющей размеренностью.

Жизнеописание Альфиери, составленное им самим, значится среди таких сочинений, как Автобиография Бенвенуто Челлини, Воспоминания Казановы или Исповедь Руссо. Это документ эпохи и литературная классика. О лошадях – не так уж много, но веско и прочувствованно. «Тогда смог я предаться занятию лошадьми, о чем мечтал», – пишет Альфиери о переломном моменте в своей жизни. Он закончил учебную Академию, и ему было позволено поступить в академию верховой езды. Дозволение дал ему наставник-опекун, который поставил условием – прежде образование, верховая езда потом. И молодой граф Витторио, аристократ, по наследству получивший состояние, не просто учился, он учился старательно, с энтузиазмом, чтобы учение поскорее закончить и сесть в седло. О своих выдающихся умственных способностях Альфиери сообщает, не скромничая, а что касается езды, он определяет точно то качество, которое и делает ездока настоящим ездоком – чувство лошади.

Широко образованный человек и вышколенный всадник – таков Альфиери. Что за школу он прошел, у каких учителей-берейторов, Альфиери не уточняет, как мало говорит о том, что у него были за лошади, но дает понять: у него было всё самое лучшее, что было ему доступно по значительным средствам и согласно высокому сословному положению.

Альфиери много путешествовал. Всюду бывал в Западной Европе, заглянул в Россию. Посещал Англию, страну скачек, влекла его туда и сердечная привязанность к Пенелопе Питт, супруге героцога Кломелла. Одна из его английских поездок являлась экспедицией за лошадьми. Вывез он четырнадцать голов различных пород, в том числе скаковых. Обратно шли морем, и если будет мне позволено опять вторгнуться со своими замечаниями и переживаниями, то скажу: описанное в автобиографии Альфиери – это знакомые нам с доктором Шашириным треволнения по ходу погрузки и во время качки, это наш путь мимо утесов Дувра в проливе Кале. Разница в том, что Альфиери остался недоволен грузчиками, с лошадьми они обращались бесцеременно и грубо, у нас же этого не было, даже наоборот, оно и понятно: в «осьмнадцатом столетии» что были лошади? Обычное дело. В наши времена они являлись объектом удивления и поклонения.

С целым караваном Альфиери пересек Альпы, сопровождая колонну верхом на коне по кличке Форентино. При спуске он спешился и зашагал во главе. «Немногим ниже ставлю я себя в сравнении с Ганнибалом», – говорит он, вспоминая исторический горный переход знаменитого полководца и указывая отличие: «Ему переход стоил несметное количество уксуса, мне – вина». Согласно легенде (с долей истины), уксусом Ганнибал растворял валуны на своем пути, а вином себя поддерживали проводники и коноводы в команде Альфиери, естественно, за счет хозяина-нанимателя.

Четырнадцать стихотворных трагедий составляют творческое наследие Альфиери, о чем он сам говорит, подчеркивая: по числу купленных им в Англии лошадей. Хотя число своих трагедий Альфьери считал необходимым сопоставить с количеством своих лошадей, в трагедиях, как ни странно, ничего нет о лошадях. Не скажу, что я все их прочитал. Из того, что читал, мне показалось знаменательным это неупоминание лошадей. Даже в трагедиях о Древнем Риме нет конных ристалищ. Что за притча?

Загадку, мне кажется, можно объяснить признанием самого Альфиери: поэтическое вдохновение захватывало его безраздельно. Когда же занимался он лошадьми, то забывал обо всем остальном. Иначе говоря, брался за перо и уже больше ни о чем другом не мог думать. Пользуясь пушкинскими словами: забывал весь мир, оказываясь «сладко усыплен» своим воображением. А стоило ему сесть в седло, прочее для него исчезало. Альфиери обращался к лошадям, чтобы не думать о литературе! В любой его биографии можно найти: «Верховая езда – физическое упражнение, служившее ему сильнейшим увлечением». Короче, иппотерапия.