29 окт<ября 1950 г., ульяновск>

29 окт<ября 1950 г., ульяновск>

Дорогой Сергей Игнатьевич!

Недели две тому назад я вам писала, что отправлена моя работа в Институт языкознания. Дошла ли она? Не потерялись ли документы? Отправлял работу Институт (здешний, педагогич<еский> ульяновский). Если бы вы были так добры и узнали… Сейчас я очень жалею, что залезла в эту историю. Как всегда, здесь сомневаются: не выдумала ли я вообще филологии. Ведь моих подруг этому не учили. Если диссертация не пройдет, будет очень трудно работать, а переезжать еще труднее, особенно мне. Соблазн был очень примитивный – имея звание, я бы тверже стояла в провинции. Напр<имер>, комендант в общежитии не переселял бы меня три раза в год из комнаты в худшую комнату, а денег бы хватало даже на поездки в Москву. Но можно было все-таки воздержаться. Особенно я огорчилась сейчас. Усова написала мне, что приятнейший молодой языковед Звегинцев попал в Инст<итут> Акад<емии> Наук. Кем? Очевидно, в отдел германистики. Это очень страшный мальчик, хотя ему и покровительствует Шишмарёв[192]. Он мне делал невероятные пакости, в частности пытался провалить меня на студенческом экзамене по… английскому языку, лишить меня диплома и высадить из САГУ. Снимал он с работы и Усову. В Ташкенте его хорошо знали и очень быстро обуздали. Бросила я Ташкент из-за него. Я надеюсь, что в Москве у него не будет таких возможностей безобразничать, как в Ташкенте, но знаю, что он сделает всё возможное, чтобы работа не прошла. Средствами он не стесняется. Как вы думаете, что мне делать?

Самое главное, что мне очень не хочется бороться. Тошно. Я всё повторяю последние и не лучшие строки Некрасова: …как нищий просит хлеба…[193] Сердцу плохо. Учиться – трудно, не хочется. Я повторяю ваши слова, год тому назад сказанные. Сердце сдает даже во время лекционных часов. Это очень неудобно.

Появлялся ли у вас Шенгели? Это прелестный человек и фантаст. Он занимается фонетическими исследованиями ритма и всего прочего. Меня он серьезнейшим образом консультировал о том, существует ли такая наука – фонетика. Не чепуха ли это. Он прочел, что русские звонкие оглушаются в конечном положении. Это его возмутило, и он научился произносить слово сад с чудным звонким – д –. Я его очень люблю вместе с его науками. Когда я была в Москве, он собирался пожаловать к вам, проверить свой “сад”.

Получили ли вы мое первое письмо? Если вы не способны ответить, скажите Сане. Он попросит Люсю Шкловскую[194]. Я понимаю, отвечать невозможно. Но сказать что-нибудь Сане – можно. Главное, пришла ли эта дурацкая работа. Зачем я ее переделывала? Она сейчас (в исследовательской части) вполне приличная. Про Саню мне писала Люся. Очень грустно. Саня и Анна Марк<овна>[195] очень милые. Я хотела бы, чтобы они были богаты[196]. Что у вас? Как о вас узнать?

<На полях:> Хоть бы кто-нибудь из вас написал. Я очень хочу знать, как вы сейчас живете.

Целую Анну Васильевну. Хочу зайти к вам на этой неделе, но далековато. Н. М.