XXXIII.

XXXIII.

5 октября 1833 года. Дербент.

Любезнейший, добрейший Ксенофонт Алексеевич!

Не знаю право, на что похожа моя критика; промолчав так долго, я будто сорвался с цепи, и оттого что повел издали речь свою, должен был урезывать многое: рамы теснят меня!.. Притом, если бы вы знали, как пишу я!.. Урву минуту сегодня, полчаса завтра. Служба, и что еще хуже, несносные посетители, которые терзают меня из-за рюмки водки, из-за чашки чаю, из того, что им нечего делать, истребляют меня; угар от их глупости остается надолго, въедается даже в платье, а скрыться от них не имею удобства. Счастливцы вы! встаете утром и говорите: сегодня я сделаю то-то, пойду туда-то, и это исполняется; а я часто прерван в самом разгуле, и потом бегай за потерянным мигом, связывай порванные узлы! Мудрено ль после этого, что рубцы у меня видны везде? Не хочу, впрочем, гладить их, пусть читают мой быт в каждой строчке: жизнь слишком коротка, чтоб ее отдавать за мнение какого-нибудь Надеждина. Окончание получите непременно через неделю, но подстриженное поневоле. О стихиях русского романа напишу особую статью. Отсылаю вам 4 части Жаргала и Кромвеля, оба мне не нравятся.

У нас покуда тихо, и горцы у себя шумят против нас, но еще не набегают.

Что делается у вас в словесном мире? Смирдин и компания объявили журнал? Хорош должен быть он, когда главным достоинством его, по их собственным словам, будет знание в книжной торговле! До презрения жалка мне словесность наша, когда она в такой молодости продажна! Что ж будет она далее? Писать, имея целью четвертак!.. (Надобно сознаться, что в нем был дар предвидения! К. П.) Мудрено ли, что их творения и не стоят более. Руссо чуть не умирал с голоду; Сервантес кормился пайком солдатским; но они писали не для того, чтобы жить до смерти, а жить по смерти. У нас же, эти ремесленники умеют из всего высокого, благородного вылить копейки; умеют захватить в свои руки и похвалы и ободрения, из которых они делают торговлю, и беда тому, кто захочет обойтись без их приязни, получаемой напрокат: они подорвут его, если не в мнении публики, то в продаже публике. Товарищество Смирдина сделало все, что могло, чтобы замедлить мои повести, рассердясь на сестру мою за разорвание с ними контракта. Я смеюсь этому и решительно отказался хоть строчкой помогать им. Довольно, что за год они сыграли со мной штучку, известив уже в марте о несостоянии нового журнала и выманив тем за бесценок повесть. Обжегся я на многих, и между прочими всех более на А., издателе повестей, который взял слишком три тысячи и ни гугу. Полно об этом вздоре. До будущей почты.

Ваш Александр.

(Из следовавших за сим и потерянных писем Бестужева сохранился один листок, принадлежавший, как видно из означения числа внизу его к письму от 2 ноября. В нем любопытные подробности касательно языка. Этот листок начинается окончанием предыдущей фразы: так и печатаем его здесь.)