Как нам ужиться в доме отца своего…

Как нам ужиться в доме отца своего…

…Ощущение было необычное. Спустя почти сорок лет я снова стоял в правом пределе этой небольшой, по-сельски уютной и опрятной церкви, расположенной невдалеке от центра Астрахани, и всё старался высмотреть, каким образом ближние ко мне прихожане крестятся, как складывают эти два своих перста. Меж тем молился я за души усопших своих близких щепоткой из трех пальцев, и все ждал, что вот-вот поправят меня строгого вида бородатые мужчины или кто-то из сердобольных женщин, покрытых белоснежными платками. Никто, однако, замечания мне не сделал, хотя на чужака все поглядывали с интересом. Разумеется, и я никого из них не знал. Сорок три года назад я пришел сюда, в православную старообрядческую церковь Покрова Пресвятой Богородицы молодым балбесом, чтобы заказать поминальную обедню по своему деду, донскому казаку, кулаку и соответственно врагу Советской власти Ситникову Тимофею Зотовичу, которого в 1929 году сослали вместе с семьей в Архангельский край, на Сухое озеро, где

покойников хоронили в болотную жижу, всякий раз недовольно чавкавшую во время приема очередной жертвы, чаще всего младенческого возраста. Сослали за то, что пахал от зари до зари и взял в помощники, спасая помиравшего от голода Анистрата, дом на загляденье выстроил да еще граммофон единственный на весь старый Калач купил! Чекист сказал, что за это и «шлепнуть» бы можно было (в том смысле, что не только за граммофон, но и за абажур, которого тоже отродясь не видел), а он знал, что говорил, потому как чекист в России, подобно поэту, завсегда больше, чем чекист.

Мои выжили. Дед как представитель тогдашнего креативного класса сначала нашел возможность отправить с этой каторги малых детей своих в количестве трех душ (одна душа принадлежала моей будущей матушке), а затем и сам отбыл со своей супругой Евдокией Митрофановной в неизвестном для тех, кто хотел все знать, направлении, сменил фамилию и затерялся после скитаний в богом забытой Астрахани, вздрагивая до самой своей смерти от каждого стука в окно. По его же собственному выражению, они так и не согрелись от того пронизывающего холода, который напрочь выстудил их тела и души не только в северном поселении…

Детей же своих, несмотря ни на что, подняли, выучили, воспитали в строгости старообрядческих традиций. Старший Григорий (Георгий), сын врага Отечества, прошел две войны, защищая это самое Отечество, с боями вступил в Будапешт, где был тяжело ранен, долго лечился, в мирное время работал в медицине. Младшая дочь Анастасия закончила в Астрахани медицинский институт и 56 лет проработала костным хирургом, до почтенных лет оперируя больных. Ей сейчас 91 год, она любит перечитывать Шолохова с Набоковым и спорить со мной о современной политике. Как-то раз я застал ее за чтением одного из моих романов. «Вы же его уже читали и не раз», – удивился я. «У тебя, знаешь ли, достаточно сложная манера повествования», – уклончиво ответила она. «Это один из признаков таланта», – сказал я. Она вздохнула и с улыбкой покачала головой… Моя матушка Евдокия была в семье средней, хлеб насущный зарабатывала иголкой с ниткой, швеей слыла отменной, но интересна миру она была, надеюсь, другим: тем, что родила меня. Вот так – скромно и доходчиво.

Но вернемся туда, откуда ушли – в храм Божий. Батюшка, отец Василий, человек строгого вида, отвлекся меж тем от службы, услышав жалобы одной прихожанки на холод. «Молиться надо усерднее, тогда жарко станет», – произнес он назидательно, и все пошло своим чередом. Было здесь как-то по-семейному просто и покойно, без пафоса и пошлой помпезности. Я огляделся и только тут заметил, что иконостас (он был мне памятен своей стародавностью и щедрой позолотой) глядел на меня теперь пустыми глазницами. Как выяснилось, лет тридцать назад церковь ограбили, уворовав не только десятки редких икон, но и ценную утварь, в том числе, видимо, и два старинных бронзовых подсвечника, пожалованных церкви моим дедом. Я помнил, где они у нас стояли – на немецком трофейном пианино: тяжелые, массивные, на пять свечей…

Как все сообразно, как все увязано в жизни! Ведь и впрямь без божьей на то воли не простоял бы храм этот 280 лет. Конечно, он не раз перестраивался, менялись его наименования и даже принадлежность. Вот уже 67 лет он принадлежит православной старообрядческой церкви, потому как на месте прежней, родной давно уже воздвигнут иной приход – административное здание КГБ-ФСБ. Я как-то спросил знакомого оперативника, как им там живется-можется. «Хорошо, спасибо», – по-чекистски кратко и вежливо ответил он. Еще бы, подумал я. На таком-то намоленном месте…

Новый-старый храм живет полноценной жизнью, хотя приход невелик и исчисляется уже не сотнями, а десятками. Когда-то сюда шли пожертвования со всего мира, теперь река воздаяний обмелела и приходится, извините за неблагозвучное выражение, терпеть нужду. Собственно, к нужде старообрядцам не привыкать. В этой самой нужде и гонениях закалялся их характер. Старообрядцы всегда были сметливы, аккуратны, совестливы, честны, работящи, не пили и не курили. Разве что спортом не занимались, да и то потому, что не любили праздности. Не случайно большинство знаменитых русских предпринимателей (Морозовы, Рябушинские, Гучковы, Мамонтовы, Третьяковы, Сапожниковы и другие) были старообрядцами. Это благодаря их усилиям в тогдашней России бурно развивались не только промышленность и торговля, но и искусство. Многие исследователи, изучая причины и последствия реформы патриарха Никона, приходят к выводу, что без раскола веры XVII века не было бы революции 1917 года. Это удивительно и непостижимо, но миллионы верующих и в прежние времена, и теперь не понимали и не понимают, за что, собственно, старообрядцев жгли заживо на кострах, пытали и истязали, ссылали и неволили. За то, что сохранили они преданность старым обрядам, то есть по-прежнему крестились двумя перстами, крестный ход совершали по солнцу, а не супротив его, имя сына Божьего писали с одной «и», а, крестя младенца, трижды окунали его с головой в купель вместо того, чтобы просто облить водой? И хотя Александр Солженицын назвал гонения на старообрядцев безумным и бесовским, а также великим церковным преступлением, с которого началась гибель России, тем, кто теперь ищет ответ на вопрос «как нам жить дальше», от этого не легче. В России сейчас по разным данным не менее одного миллиона человек, считающих себя старообрядцами. И их не может не озадачивать мнение некоторых радетелей церковного единобразия, что старообрядцы являют собой по сути сектантов. Да, в старообрядчестве есть ряд сект, так где ж их нет? На мой взгляд, старообрядцы – это последний рубеж исконной русскости, это беспощадное зеркало, глядя в которое мы с сожалением видим, что с нами стало…

Столетия назад в своем «Житие» один из столпов старообрядчества протопоп Аввакум писал: «Выпросил у Бога светлую Росию сатана (…)». Что тут скажешь? Актуально, злободневно, да как же с этим жить, если принять на веру?! Вот в последнее время все чаще и настойчивее стали у нас говорить о консерватизме. И не просто какие-то там досужие люди или пропагаторы, а сам предводитель Отечества. Все бы хорошо, но как этот самый консерватизм в народ заманить? Тут одними рассуждениями про духовные скрепы на фоне тотального жульничества и пугающего беззакония не отделаться, тут животворящие примеры нужны. Может быть, стоит приглядеться поуважительней к истории старообрядничества? Может быть, там мы найдем ответы на мучительные для нас теперь вопросы?

Надо признать, что после решений Поместного Собора 1971 года, признавшего необоснованность прежних суждений о старых обрядах как о еретических отношения между Русской православной церковью (РПЦ) и старообрядцами улучшились. В РПЦ теперь говорят о братьях, что абсолютно верно и по сути, и по духу. Однако холодок еще остался – холодок чего-то, напоминающего высокомерие и снисходительность, усиленный равнодушием. Прельщенная и облагодетельствованная безмерно властью РПЦ поступила бы мудро, не только протянув брату по вере руку, но и поделившись с ним малой толикой. Правда, здесь есть одна заковыка. Уже сейчас то тут, то там раздаются голоса об объединении двух церквей. Надо ли говорить о том, что в этом случае большее неминуемо поглотит меньшее? Оно ведь так и залюбить можно до смерти…

Старообрядчество как нравственное, духовное, культурологическое явление должно, на мой взгляд, охраняться государством. Речь идет, в том числе, и о финансовой поддержке. Вот показательный пример. Отец Василий, приняв церковь десять лет назад, решил возродить колокольню, которая была в свое время порушена большевиками. Пошел, как водится, по инстанциям – и получил где отказ, где обещания, которые больше смахивали на отговорку. Но – воистину неисповедимы пути Господни! Первым человеком, оказавшим практическую помощь, оказался известный астраханский политик Олег Шеин, человек, ранее представлявшийся мне образцовым атеистом. Хотя видя, с каким упоением, несгибаемостью и бесстрашием он отстаивает свои права и свою правду, можно вполне представить его столь же образцовым старообрядцем. Работа по реконструкции колокольни вошла сейчас в завершающую фазу с ценой вопроса в полмиллиона рублей, и я надеюсь, что руководители области найдут возможность помочь благому делу. Надежда моя питается тем, что среди них есть люди, считающие себя потомственными казаками, и вполне вероятно, что их предки были старообрядцами подобно большинству понизовых казаков.

Астрахань при всех скандальных историях последнего времени (вселенский конфуз на выборах двухлетней давности, тупая возня вокруг нехватки средств на празднование дня Победы, арест мэра, подозреваемого в получении крупной взятки), которые определенно не пошли ей на пользу, все же была и остается одним из наиболее толерантных городов, где нет ни религиозной, ни межэтнической смуты и розни. А ведь здесь представлены все основные конфессии и десятки этносов! Старообрядцы принадлежат к тем, кто имеет основания для выражения недовольства исторической несправедливостью ко отношению к ним, но они этого не делают, демонстрируя классическое русское долготерпение и богопослушание.

…После службы мы поговорили. Отец Василий оказался в быту человеком открытым, увлеченным. Беседовали мы преимущественно о вере. Я в основном слушал, благо было что. Он ссылался то на Мельникова-Печерского, то на Зенысовского, а то и на Платона, я же, глядя на его живописный облик с посеребренными длинными волосами и окладистой бородой, с ясным, упругим взором доброжелательных и в то время испытующе смотрящих на тебя глаз, представил себе его вдруг художником-авангардистом, на короткое время оторвавшимся от холста с мало кому ведомой палитрой красок и причудливых конфигураций…

«Вам бы бороду отпустить, – сказал он на прощанье мне, босолицему. – Борода для мужчины, как и коса для женщины, – не просто символ принадлежности к определенному полу. Это ловушка для беса. Сунется он туда, да и запутается». И улыбнулся хитровато – мол, хочешь верь, хочешь за шутку прими.

А что, и впрямь – не отрастить ли нам всем дружно бороды, господа?

(«Литературная газета» № 9 от 05.03.2014.)