Вселенский страх глазами детства
Вселенский страх глазами детства
При своём здоровом образе жизни не был бы я, наверное, так глубоко знаком с медициной, если бы не особенности моей детской психики и её влияние на организм ребёнка.
Большим запасом прочности и иммунитетом я не отличался уже в детстве: перенеся кучу инфекционных заболеваний, часто простужался. Большой отпечаток на здоровье наложили и усилия, затраченные для получения Ленинской стипендии и диплома с отличием на машиностроительном факультете в совершенно неорганичном для меня политехническом институте.
Если характерным признаком творческого абстрактного мышления является осознание своего ничтожного и очень короткого по времени места в мироздании, то в этом я преуспел.
Уже с пяти лет мне не раз становилось жутко от панической мысли о том, какие песчинки мы в окружении миллиардов звёзд и пугающей холодной бесконечности, как коротка жизнь и как бескрайня смерть.
Много лет спустя я столкнулся с лучшим, на мой взгляд, стихотворением на эту тему Анатолия Передреева «Бездна». Вот несколько строф из него:
Беспощадна суть познанья,
Страшно логика ясна…
Нету Бога в мирозданье,
Есть Пространства кривизна…
Что там жизни моей фактик,
Что земли юдольный мир?! —
Разбегание галактик…
Тяжкий холод чёрных дыр…
Бесконечностью пустою
Мчат миры, себя круша.
Нету неба над тобою,
Беззащитная душа…
Спасением от этих, не по годам тяжёлых, мыслей была только активная жизнь. Подобно тому, как спрятавшийся ребёнок может ломать ценные вещи или играть со спичками, с угрозой уничтожить всё вокруг, а заодно и себя, так и мне было лучше поменьше оставаться в комнате наедине с самим собой, чтобы не вызывать мыслями стресса и не сломать свой внутренний мир.
К счастью, зимой я ходил в садик, а уже с пяти лет всё лето проводил в окружении природы, а потом и детей в пионерском лагере, где бабушка работала, или, точнее сказать, вкалывала, шеф-поваром.
Правда, первое лето я не был избалован общением, а просидел, играя, в песочнице.
Новая обстановка и песок, дающий огромный простор для детской фантазии, вполне заменяли мне ватагу будущих друзей. Всё лето не было ни скучно, ни страшно. Бабушка осталась довольна. И потом много лет она вспоминала эту счастливую пору.
Запомнилось кроме песочницы и совершенно необъятное футбольное поле, вокруг которого густо росли ярко-жёлтые простенькие цветы, почему-то называемые куриной слепотой. До сих пор помню свой первый, самостоятельно собранный и подаренный бабушке под смех шустрых поварих, букет из этих, как я понял, совершенно не букетных цветов.
Но зато бабочки, взлетающие с них, были неповторимы, и, даря цветы, я представлял и прекрасных бабочек.
Навсегда запомнилось и первое знакомство с лесной дорогой, сплошь усеянной колющими босые ноги шишками, иглами, испещрённой морщинами трещинок и венами корней. И эта картина природы воспринималась мной тоже как вечная, существующая до нас и после.
Песочницу я, конечно, быстро перерос, а любовь к дорогим сердцу лесным и, как выяснилось, лечебным дорогам осталась навсегда.
Может, не случайно так схожи слова «дороги» и «дорогие».
Много позже, не по дорогам, а по поэтическим сборникам, я набрёл на стихотворение Ивана Бунина, которое сразу же раз и навсегда запало в душу:
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я всё – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав —
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным Коленам припав.
От тяжёлых мыслей всегда спасала и, к счастью, спасает по сей день высокая активность во всём, и в первую очередь движение. Если на душе или в теле тяжесть, то спасение одно – поход, не помеха даже и ночь.
Собственно, физическая активность и является по жизни главным лекарем. Примером тому служит и отец, и его родной брат. Оба они фанаты пеших прогулок. Отец, гуляючи, перешагнул 90-летний рубеж, поход у него почти каждый день. Правда, последние месяцы уже только с водителем. Брат его, Леонид Яковлевич, в свои 88 лет совершает двух-, трёхчасовые походы один, да ещё четыре раза в неделю парится в бане вот уже лет двадцать пять. Это позволяет ему ещё, как я уже упоминал, работать, ездить по миру и водить машину. Немало душевному здоровью могут способствовать и стихи, показывающие вечную жизнь души и обыденность смерти.
Видали ль вы преображённый лик
Жильца земли в священный миг кончины —
В сей пополам распределённый миг,
Где жизнь глядит на обе половины?
…Но вот – конец! – Спокоен стал больной.
Спокоен врач. Сама прошла опасность —
Опасность жить. Редеет мрак земной,
И мёртвый лик воспринимает ясность.
…Здесь, кажется, душа, разоблачась,
Извне глядит на это облаченье,
Чтоб в зеркале своём в последний раз
Последних дум проверить выраженье.
Но тленье ждёт добычи – и летит
Бессмертная, и, бросив тело наше,
Она земным стихиям говорит:
Голодные! Возьмите: это ваше!
Это несколько строф из стихотворения Владимира Бенедиктова «Переход», а вот – из произведения Бориса Пастернака «В больнице»:
…Как вдруг из расспросов сиделки,
Покачивавшей головой,
Он понял, что из переделки
Едва ли он выйдет живой.
…«О Господи, как совершенны
Дела Твои, – думал больной, —
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя.
О Боже, волнения слёзы
Мешают мне видеть Тебя.
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным Твоим сознавать.
Кончаясь в больничной постели,
Я чувствую рук Твоих жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр».
В ясельном возрасте, говорят, я был слаб. Даже свою большеватую для той поры голову долгое время держал неровно. Но уже в садике помню, как соотношение силы и статуса среди сверстников менялось в мою пользу. Соответственно менялась и оценка воспитательницами моего поведения.
Как-то раз отец, привыкший слышать только похвалы в мой адрес, вдруг явился из детского сада разгневанный моим, как выразилась воспитательница, хулиганским поведением. Ох и не любят ни воспитательницы, ни учителя самых активных детей. Тогда я научился хитрить. Нередко в сончас меня, плохо спящего, начали поднимать и заставлять стоять возле своей раскладушки. Мне это надоело, и я придумал трястись, будто на нервной почве. Воспитательницы в панике перестали наказывать: как бы чего не вышло с четырёхлетним ребёнком. На грани такой же нелестной оценки поведения пролетели и все самые незабываемые школьные годы.
Один из родственников года за полтора-два до школы подарил мне маленькие гантели и показал упражнения, которые я делал старательно каждый день. Может быть, благодаря им и природной неугомонности, доставшейся от предков, в первом классе и в уличном окружении друзей-приятелей я оказался практически самым сильным.
И так продолжалось до седьмого класса, пока к нам в класс не свалились на целых два года, как снег на голову, человек восемь второгодников… Вот уж где мне пришлось пройти, пожалуй, самую серьёзную в жизни школу «народной» дипломатии и с ними, и с их дружками – школьными авторитетами.
Они были лихими и ранними,
Напоказ окружающих ранили,
Вундеркинды, но не в математике,
А в питейно-табачной грамматике.
Близнецы по ухарским привычкам,
Различали друг друга по кличкам,
Для семей не хватило им трезвости,
Не в Христе повзрослели, а в мерзости,
Сбившись в стаи, сивухой разящие,
Они первыми заняли… кладбище.
Сила и характер позволяли мне занимать лидерские позиции и в классе, и в пионерских лагерях. Но в минуты одиночества, например во время засыпания, всё равно периодически накатывала на меня вселенская тоска с липкими мыслями о неминуемости смерти.
Как назло, не добавлял спокойствия и наш дачно-садовый загородный участок в семь соток, купленный, когда мне было семь лет, за семьсот рублей при финансовой помощи, как сейчас помню, папиных родителей. Памятно, что они к тому же своими умными руками, умеющие, в отличие от нас, очень многое, сколотили насыпной домик и поставили печь. Но беда в том, что находился участок не только рядом с прекрасным лесом и озером Каштак (ныне, к слову сказать, слитому, наверно, с целью захватить земли), но и в непосредственной близости от главного городского кладбища. Страшно мучительно было слышать в день по нескольку раз звуки печальной похоронной музыки, тем более что спасительное окружение сверстников в том месте было большой редкостью.
Ох и тяжёлое это было бремя для моей души. Спасала только физическая работа. Это и поливка, естественно, вручную, вёдрами из бочек, и корчевание деревьев. Нравилось мне соревноваться с самим собой, считать вёдра. Помню рекорды – пятьдесят… семьдесят… сто вёдер поливки. Это тонна вытасканной воды в 11–13 лет. Ставя садовые рекорды, я знал, что бабушка обязательно не только сама отметит, но и похвалит перед роднёй. А ещё я представлял, как будет гордиться моим достижением любимая мною тогда девочка.
Впервые романтическое, достаточно яркое чувство завладело моей душой в пять лет, причём влюбился я… во сне. Мне приснилась живущая через несколько дворов от нас белокурая, кудрявая, с огромным бантом на голове и большими голубыми глазами соседская девочка, которая, всегда опрятная, проходила с мамой за ручку мимо нас, чумазых и, извиняюсь, сопливых пацанов.
Я любовался издалека этим ангельским творением и даже не мечтал познакомиться. Она казалась мне пришелицей с другой планеты. Лет в восемь я даже выучил стихотворение Константина Ваншенкина «Мальчишка», представляя её и, конечно, себя:
Он был грозою нашего района,
Мальчишка из соседнего двора,
И на него с опаской, но влюблённо
Окрестная смотрела детвора.
Она к нему пристрастие имела,
Поскольку он командовал везде,
А плоский камень так бросал умело,
Что тот, как мячик, прыгал по воде.
В дождливую и ясную погоду
Он шёл к пруду, бесстрашный, как всегда,
И посторонним не было прохода,
Едва он появлялся у пруда…
…Легли на землю солнечные пятна.
Ушёл с девчонкой рядом командир.
И подчинённым было непонятно,
Что это он из детства уходил.
Такая же «обожательная» любовь на расстоянии повторилась и позже – к девочке старше меня на целых два года. Правда, родилось это чувство уже не во сне, а когда волей случая старшие сёстры с подругами целый день провели на нашей «роскошной» даче, участвуя в моих мальчишеских играх.
По-моему, такая заочная любовь и есть настоящая поэзия души, даже если она не выражена словами. А для меня было важно ещё и то, что она остротой чувств приглушала мою «вселенскую муку», надолго захватывая воображение.
Дачный участок не только натурально подкармливал нашу семью и ближайших родственников, но и был немалым финансовым подспорьем. Помню, например, как в наших владениях чёрная смородина на году третьем-четвёртом вся разом подошла к максимально плодоносному возрасту, измеряемому примерно сорока вёдрами проданной бабушками ягоды. Этих денег, о чудо 50-х годов, хватило, чтобы купить первый и единственный за всё детство мебельный гарнитур, да ещё немецкого производства. Так что кладбищенскую музыку приходилось терпеть.
Ещё тогда, в детстве, начал формулироваться постулат на всю жизнь: «Чем тяжелее на душе, тем легче должны быть ноги. Движение и ещё раз движение – главный лекарь». Тем не менее в институте после второго курса я не только бросил серьёзные занятия спортом (боксом в ту пору), но и вообще мало заботился о движении и здоровом образе жизни, с головой погрузившись в напряжённую учёбу, которая, правда, стала и занавесом, отгораживавшим от чёрных мыслей. Этот единственный период малых физических нагрузок и постоянных недосыпаний жестоко отомстил мне после защиты диплома, когда спасительная завеса рухнула.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.