Новая драма и «новая драма»: волшебная сила кавычек

Новая драма и «новая драма»: волшебная сила кавычек

Поясняющее сравнение: у нас есть Родина и «Родина». Огромная страна с многомиллионным населением, многовековой историей, где каждый из нас когда-то и где-то родился, – это первое. А скороспелый политический блок, где шустрят некие хитролюбцы, оперируя патриотической лексикой, – это второе. Вот примерно такая же разница между новой драмой и «новой драмой».

Новая драматургия существует реально и состоит из небольшого отважного отряда драматических писателей России. Среди них есть приверженцы реалистического канона и экспериментаторы, подражатели Чехова и подражатели Стоппарда, самобытные юноши, пишущие лирику в драматической форме, и изысканные мастерицы, именно в этой форме весьма искушенные, простодушные конъюнктурщики и нарочитые интеллектуалы – в общем, пестрая картина, многофигурное полотно. Еще и Людмила Петрушевская может нас удивить новой пьесой, и могучий екатеринбуржец Николай Коляда в полной силе, и Ольга Мухина с Еленой Греминой трудятся, и наш петербуржский Сергей Носов резвится и так далее. Если понимать под новой драматургией всю совокупность пьес нового, то есть неудаленного, нашего, ближнего времени, то здесь есть предмет для профессионального разговора.

Но, кроме новой драмы существует «новая драма» – то есть нечто вроде блока «Родина», сообщество предприимчивых людей, сочинивших свой способ построения современников в шеренгу попарно. Это неплохо организованное сообщество, в которое входят: театральный деятель широкого профиля Эдуард Бояков, драматург Михаил Угаров, критики Марина Давыдова, Елена Ковальская и Роман Должанский, режиссер Кирилл Серебренников и др. Плюс некоторое количество драматургов «под патронажем». Лидеры блока «новая драма» желают – и их желание понятно и даже где-то естественно, пугают только размеры этого желания – контролировать театральный процесс. С этой целью одни пьесы объявляются «новой драмой» (чем-то ценным, модным, прогрессивным), а другие остаются за бортом корабля современности, не согретые божественным теплом милой шайки друзей – любителей драмы. Там раздаются призы, бродят деньги, надуваются мыльные пузыри репутаций, там идет вечная величальная песнь. В общем, такое бойкое московское место.

Речи лидеров «новой драмы» несколько пугают своей запредельной безграмотностью. Я плохо представляю себе, что можно окончить театроведческий факультет в 70–80 годах, в Москве или Питере – неважно, учили везде прилично, и всерьез утверждать, что главная задача «новой драмы» – вывести на сцену реальную жизнь, жесткую, какой не было еще, с террористами, наркоманами, самоубийцами и проститутками, причем в какой-то новой небывалой форме. Это единственное, что удалось выудить из пошлой и невнятной демагогии «новодрамцев».

Как любил говорить Салтыков-Щедрин, «что сей сон значит?» Драма – один из трех основных родов литературы, третья река, так сказать, текущая рядом с лирикой и эпосом. Драма – это искусство действия. Законы развития действия в драме были изучены сотнями выдающихся умов. Реформировать действие за три тысячи лет довелось немногим гениям – Еврипиду, Шекспиру, Шиллеру, Чехову, Брехту. Вершина реализма, предел возможного в этом способе художества – Островский. Нечто дополнительно-интересное, обогащающее традиционный тип реалистической драмы, принес Ибсен. Занимательный, но тупиковый путь предложил Беккет. Кто ваш герой – трезвенник или наркоман, проститутка или королева – не имеет принципиального значения в драме, а важно, что он делает, как поступает, какое участие он принимает в действии. Драматургия – сложная профессия, лирика куда легче. Надо изучить весь мировой опыт, чтобы понять, возможно ли отличиться личным блеском в исполнении канона…

Но дело обстоит куда как проще, если вспомнить, что всегда в театре любого времени шел какой-то хлам имени этого времени. И вот «новая драма», не заморачиваясь на какие-то там разборки с законами действия, просто учит и провоцирует драмоделов на изготовление этого хлама. «ВАСЯ (орет): Бля буду, на душе погано, триппер достал, поняла? МАША (хихикает): Оригинально, блин, я то– тут причем в натуре?» (почти цитирую подражателей «новой драмы»).

Что главное для этого хлама? Подольстится к московской черни, пощекотать ее приятнее. Что самое приятное сейчас для этой черни? А изображение поганой жизни, лишенной света. Утверждение этой жизни везде – на экране, на сцене. Мы твари, и все твари! В этой жизни вообще нет «верха» – только низ. Никаких героев, которые тревожили бы, звали куда-то, напоминали бы о какой-то другой жизни. Ничего, что было бы вне примитивного секса, страха за шкуру, пищеварения и денег. Никаких мыслей, идеалов, порывов, душевных движений и духовных поисков. Никакой «поэзии»… (Я всерьез опасаюсь, что «новодрамцы» искренне не верят в то, что все вышеперечисленное действительно существует!)

Эстетическая «прописка» поганой жизни – вот главная задача блока «новая драма». Не драма им нужна, а нужно возвеличить, оправдать, умножить ничтожную, извращенную, опустошенную, темную жизнь. Под лозунгами «дадим правду на сцене!» сбивают с толку молодежь, которая перестает учиться, изучать образцы. Недаром в бездарное, убогое это пространство вбиваются крупные деньги – в хорошее дело деньги не вбиваются, на хорошее дело их еле-еле наскрести можно.

И, казалось бы, ваше время, друзья, банкуйте – ваши когти дотянулись уже до МХАТа, до «Современника», везде пляшут братья «-ковы», открылся целый театр «Практика», что ж вы так нервничаете, ругаетесь, скрипите зубами на питерских «монашек», на Дмитревскую и Москвину, которые не понимают всей прелести новой драмы?

Как раз понимаем мы с Мариной всю «прелесть» этой драмы, если слово «прелесть» трактовать в его старинном значении, как бесовский обман.

Старообрядцы, когда приезжали их агитировать за новую веру, совещались и выпускали пару ответчиков – сурового вида, и борода комковата и празелень. Ответчики чинно кашляли и отвечали: «НЕ ПРИЕМЛЕМ». После чего разговор прекращался.

И я говорю «новой драме»: «НЕ ПРИЕМЛЮ». Вот весь мой разговор.

2006

Данный текст является ознакомительным фрагментом.