ВОР КАК ТАКОВОЙ

ВОР КАК ТАКОВОЙ

В изъятии у себе подобного есть нечто от подвига, и многие люди, как ни крутись, воры. Один увел, отбил жену у другого. Как назовешь это явление? Конечно, воровство. Правда, ему нашли другое, поэтическое определение: любовь. Они, дескать, друг для друга созданы. Воровство, осуществляемое повседневно и ежечасно — известное воплощение идеи равенства. Справедливо же — попользовался, отдай другому. Бывает, что и воры отдают что-либо даром, как бы возвышаясь над хозяйкой их души — собственностью. Воровство — профессия вечная и немеркнущая, а в условиях социализма — советского, паханского толка — она получила столь широкое распространение, что стала формой существования и повышения благосостояния масс. «Не унесешь, не проживешь», «Вор вора видит издалека» — мировоззрение зрелого, развитого, доношенного социализма.

Прогресс, как ему и положено, внес в ремесло свои особенности: раньше были обозники, ныне — автоугонщики; в прошлом — форточники, ныне — квартирные взломщики; в сейф влез — медвежатник, в карман — карманник; в госказну — партийный мафиози.

Ежели представить преступность как изящно растатуированную матрешку, то воровской мир в ней самый емкий. В ней пребывает своя аристократия и ее подданные, гордые одиночки и коллективисты, виртуозы-умельцы и просто хапуги, последних даже стыдно относить к классу воров.

Фаруху Усманову далеко за восемьдесят, он вор-карманник одиночка, за все годы советской власти своему ремеслу не изменил. Ни разу не влетел: как чувствовал «наседание», так сматывался в другие города необъятного Союза. Работает только по-ремесленному, руками, специалист по части кошельков и бумажников, не мелочится, действует без моек и шулерского подталкивания. Фарух благороден, опорожняет карманы только мужчин. На дверях не виснет, автобусы и вообще движущийся транспорт обходит стороной. Его стихия — рынки, их он знает, помнит с десятых годов, различает по вкусу и запаху: приторно-слащавый самаркандский, голосистый — нальчикский, самодовольно-поросячий — тбилисский, холодный — свердловский, вокзальный — бессарабский (киевский), разноцветный — московский. Бывал и на благовещенских, и на южно-сахалинских. На всех рынках он продает и покупает, и несет с астраханского, к примеру, с тыквой-кубанкой сумму на много месяцев житья. Ведь ему не только себя надо обеспечить, но и многочисленную семью — непутевых детей, ставших при социализме и ушедших на пенсию инженерами, агрономами, бухгалтерами. Так они и прожили в неведении о том, что их папа-травник на самом деле — карманник. Его считают продавцом мумие, собирателем трав и никому в голову не придет, что при всей трескотне о целебности этого снадобья на его продаже и сборе и месяца не проживешь. Мумие он сварил еще в тридцатых на одном хивинском кладбище из вывернутых ветром из песка всохших трупов и вот так для отвода глаз уже более полста лет продает чертово варево, советуя по крупицам на кончике ножа добавлять в кипяченую воду и размешивать серебряной ложечкой. Многим помогает.

Жиган — вор-профессионал, домушник. Восемнадцать лет отбухал за вторжение в быт граждан и экспроприацию экспроприированного. Профессиональность у него во всем: в нервности, осторожности, переживаниях — вдруг не получится, в уязвимости. Все мозги Жигана забиты недоверием к людям — не ворам. Из-за них он столько лет мытарился, столько здоровья потерял. Квартиры он вычленяет долго, продуманно. Замки щелкает, как орешки кедровые, без внешнего повреждения. Каждый вновь появившийся замок в отечестве подвергает собственному анализу. В его руках они крошатся и хрустят: в скважину вставляет вату, пропитанную заранее спиртом и, поджигает, от высокой температуры пружины лопаются и запоры сами вываливаются. Некоторые открывают постукиванием. К каждому замку свой подход — набор отмычек, ключей, зажимов, домкратиков, пилок. Войдя в помещение, сначала успокаивается (раньше бывало выкуривал папиросу и выпивал рюмку водки), садится и размышляет, не ошибся ли он в выборе. Он считает, что граждане не умны по части прятания, хотя об этом думают. Любит вспоминать трудные случаи своего ремесла, своей смекалкой гордится.

На Урале, а там народ мастеровой и остроумный, он в одной «хавире» — квартире чиновника не обнаружил ни денег, ни золотишка. Знал, чувствовал, что есть сумма приличная. Перед уходом, опустился в кресло и раскрыл «Вопросы ленинизма» И. В. Сталина. Текст был на плохой, рыхлой бумаге и плохо читался. Пришлось включить свет. Ага, ясно. Книгу поставил на полку и прощупал абажур — в нем были драгоценности и несколько тысяч. На Урале предпочитают ценности в технике хоронить — в старых утюгах, ручках молотков, под умывальниками и кранами, в унитазах, пылесосах, стиральных машинах.

Они в одном правы — при пожарах эти ценности могут сохраниться.

А вот иркутяне стараются хоронить деньги под клеенками и бумажной подстилкой в шкафах, под скатертями, коврами, приклеивать и вшивать в одежду, в сапоги. Москвич боится денег, дома не держит, несет их в сберкассы или, по-столичному это считается хорошим тоном, одалживает субъектам, у которых и без того «куры денег не клюют». Это делается для того, чтобы держать их в приятной зависимости. В Средней Азии деньги шукать не просто, прячут в банках-склянках и прямо в землю. В земле искать труднее всего. Интересны были воровские гастроли на Украине, где так прячут, что сами забывают, приходится помогать в поисках. В одном дворе Жиган нашел деньги в свином навозе, в другом — сверток положили в печку летней кухни.

Воровская жизнь превратила Жигана в тонкого знатока человеческих душ. У крупного академика при осмотре квартиры и трешки не найдешь, зато можно побаловаться содержимым холодильника — коньячком, финским сервелатом, копченым балычком, черной икоркой с маслицем вологодским на ржаном хлебе свежей выпечки. Грязный базарный цветочник навряд ли станет обременять дом деньжатами, но вот в гардеробе найдется отменный костюмчик из добротного материала, всего раз примеренный при покупке.

Профессия приучила Жигана приглядывать за гражданами отечества. Приметил он как-то перед рассветом зимой человека с сумой и саночками, потом его же с сумой и велосипедом в летнюю пору, бодро потрошащего помойки города. Присмотрелся, что он частенько бывает на городских свалках, узнал, что работает фотографом в НИИ, женат, двое детей, мать-старушка. Жена — скромная техничка, так, по совету социолога И. В. Бестужева-Лады, стали в стране победившего социализма, чтобы не оскорблять слуха, называть уборщиц. Говорят с акцентом — немцы. Однажды потрошитель помоек совсем поверг Жигана в удивление — он его увидел бегущим на лыжах. Что же поразило спеца-товароведа? То, что вместо гетр лыжник надел оторванные рукава свитера. Ага — скряга! Явно есть деньжата, да немалые. Вычленил жилье и для ознакомления посетил соседнюю квартиру, где по-камерному, приложив кружку к стенам, прослушал весь строй и быт семьи.

Здесь было чему удивляться. Семья жила по особым законам накопления и сбережения. Глава семьи в будние дни обходил помойки, собирая в них съестное, сдаваемое в утиль (посуду, бумагу, аптечные пузырьки и баночки), переделываемое в вещи — тряпки, доски, обувь, стекло. Суббота и воскресенье уходили на посещение городских и заводских свалок, где все вышеупомянутое тоже собиралось. Все свободное время семья занималась переработкой набранного в деньги и пищу для себя: огрызки, очистки, кости, шкурки шли на приготовление блюд; из голенищ сапог, остатков кожи ботинок шились тапочки; грязное тряпье стиралось, сушилось, гладилось и резалось на полоски, из которых вязались коврики. Раз в месяц хозяин ездил на мясокомбинат, привозя мешки с требухой, головами, ребрами, хвостами, ногами. Наступал праздник: в семье варились холодцы, сельдисоны, зельцы. Ягоду семья собирала по оборванным кустам в конце сезона, когда можно было бесплатно заходить на плантации; облепиху брали в декабре и январе мешками, сбивая мороженные ягоды на простыню. Варили мусы, джемы, кисели, готовили на продажу облепиховое масло. Уютная квартира была обставлена БУ — бывшей в употреблении и найденной мебелью, тарелки в кухне — все с надписью «Общепит», шлюмки из солдатской столовой, вилки, ложки алюминиевые. Во имя рациональности и бережливости все ели по порядку, пользуясь одной чашкой, одной ложкой, одной вилкой. Копейка к копейке — рубль, рубль к рублю — десятка, десятка к десятке — сотня, сотня к сотне — тысяча, тысяча к тысяче — мечталось набрать двести тысяч, чтобы купить дом на Черноморском побережье. Иногда вечерком, утомленный расчетами в тещиной комнате (темной кладовой), хозяин выбегал к теще и восклицал: «Мамочка, осталось восемнадцать насобирать». Когда их набрали, на семейном совете решили еще немножко подкопить, чтобы вольно на побережье пожить до конца дней в раю, не собирая и не перерабатывая.

ВОИР — Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов не один десяток свидетельств на открытия и изобретения выдало бы Эрнсту Бергману: за раскрой изношенных маек на трусы, многократное использование презервативов в семейной жизни, фуфаек сороковых годов в подклад пиджаков, варку мыла из дохлятины — собак, кошек, птиц, вязка свитеров из хлопчатобумажных бобин масляных фильтров тракторов, переплавку не принятых стеклопунктами бутылок в причудливые пепельницы. В семье не курили, не пили напитков, не приглашали гостей — все копили, жаловались и скулили, как тяжело жить (и на самом деле не легко — работа отнимала по шестнадцати часов в день) и надо помогать, помогать родственникам, живущим на восьмирублевую пенсию в одном из актюбинских колхозов — родственникам, которых никто и никогда не видел.

Изучив быт и обычаи семьи, Жиган стал готовиться к операции. Жена с матерью по субботним и воскресным дням пропадали на барахолке. Муж, естественно, торчал на свалках, дети дома готовили материал — дочь резала тряпье на ленты, сын паковал макулатуру в подвале. Одному эту квартиру взять без крови оказалось сложно — все Бергманы были холеные, отпоенные костным бульоном свалок и мясокомбинатов и соединенные насмерть видением побережья. К тому же мокруху Жиган не переносил, считая ее нарушением воровской этики. В компанию были приглашены еще трое, без посвящения в тонкости дела — одному вменялось на барахолке по дорогой цене скупить «творчество» семьи и попросить немедленно подвезти еще такую партию (рассчитал правильно: позвонят дочери и она тотчас же привезет), другой должен был подойти к копающемуся в мусоре и отходах Эрнсту, невзначай сказать, что рядом в перелеске лежит воз тряпья с какой-то фабрики. Это тряпье было специально завезено и свалено в нужном месте. Третий должен был сыну, сдающему макулатуру, предложить поехать в другой район, где нет очереди и выгодный обмен литературы. Книги, купленные таким образом, Бергманы перепродавали подороже. Жигану нужен был час для очистки квартиры. Получилось даже больше, чем планировалось: помогла погода, началась поземка. Огорчило единственное — «умелец-скряга», оказывается, деньги искусно рассовал и не все тайники удалось быстро обнаружить. Уже на выходе он сообразил, что «стеклодув» мог деньжата запаять в стекло пола в ванной комнате. И то, что он там взял, превзошло все ожидания — более 150 кусков! На все это ушло 39 минут секунда в секунду, не считая года слежения за семьей.

Бергманы возвращались в приподнятом настроении — у всех удача: выгодно реализовано «творчество», найдена и схоронена от посторонних глаз ценная тряпная свалка, макулатура обменена на дефицитные книги.

Все по очереди поели зельц, смачно намазывая на него горчицу и, поперхаясь ей, шутили друг над другом, по очереди из кружки выпили травяного чая с облепиховым джемом, и приступили к подсчету: «Мамочка, осталось». Щелкнул ключик в сейфе, спрятанном в стене под вешалкой и: бездонная пустота. В ванной Эрнст упал и забился в предсмертных конвульсиях. Остальные выжили — мамочку полупарализовало, жена стала какой-то веселой навсегда, а дети ушли по другим немецким семьям Сибири продолжать национальные традиции порядка и бережливости. С похоронами проблем не было, ибо Эрнст разработал специальный легкий утепленный обоями (разумеется использованными) гроб из овощных ящиков. Он планировал эту продукцию сбывать не справляющемуся с быстрорастущими потребностями районному похоронному кооперативу и сам угодил в ее уют. Оставшихся деньжонок хватило, и очередь к тарелке исчезла, так как мамочку стали кормить отдельно из своей чашечки и своей ложечкой. Оказывается, она не во всем доверяла зятю и сама сшила заначку для денег в бюстгальтере, дочка тоже — в рейтузах. У одного Эрнста не было нательных тайников.

Первым исчезновение Тощего Геракла (оказывается, и у него была кликуха) почувствовали мусорщики, удивившиеся обилию выбрасываемого гражданами. Жиган же по-братски поделился добытым, бросив каждому по куску, а остальные тыщи переплавил в один абаканский кооператив, состоявший из его бывших семейников и родственников. «Воры, — говорил Жиган на сходняках, — вы должны читать, умнеть, просматривать литературу прошлых веков, там много ценного для нас». Он знал, что книги Максимова и Прыжова научили его под заплатами нищих видеть червонцы, в вечном недомогании — отменное здоровье, в повышенной религиозности — ограниченность кругозора.

Красноярский вор Игорь Пономарев определяет наличие денег у человека, начиная с трех рублей. Имеющих большие суммы он видит сразу. Будучи наводчиком и экспертом осмотра, он никогда не ошибается. Игорь и сам не может объяснить эту свою природную способность, только говорит, что поведение человека меняется от суммы. Сколько в квартире или доме филок, он заранее не может сказать, но стоит войти, оглядеться и сумма с точностью до десятки называется.

При этом он может указать и месторасположение сумм. В сибирском воровском сообществе «деньговидение» Игоря (кликуха Филон) использовалось на полную катушку.

Часто воры применяют пытки для извлечения ценностей и денег, ибо многие даже под страхом смерти не желают с ними расставаться. В том числе и особенно те, кто зарабатывают их тоже воровством. Это нечестно. И приходится подвешивать «на коромысло», делать «ласточку с уздечкой», сажать голой задницей на электропечь, гладить электроутюгом яйца, кипятить физиономию электрокипятильником, электрочешежопить паяльником. Рассказывают, что благодаря Филону удалось «взять свободно» полмиллиона филок у директора Сумгаитской мебельной фабрики. Он сам их отдал, без пыток, под напором фактов и доказательств. Тут он оказался порядочным.

Филон погиб, когда соперничающая кодла воров из Улан-Удэ, подпоив его, бросила под поезд в районе Байкальска. Ему принадлежит выражение: «Не деньги пахнут, а суммы».

Равиль Муратов, вор-рецидивист, ныне по крыткам гуляет, сидит с четырнадцати лет. На свободе появляется и снова опускается. Жизнь то богата, то бедна, бедна, разумеется, в тюремном режиме. В сорок лет первый раз женщину познал, до этого в пидорах состоял. Похож на вьетнамца, чем гордится, ибо вьетнамцы какие-никакие, но иностранцы. К нему неоднократно подходили и удивлялись, что он по-ихнему не кумекает. В нем воплотились веселое факирство, мошенничество без прикрас, детская хитрость и злость на человечество. Выйдя в очередной раз из северных пермских лагерей, Равиль почему-то забурился в Пензу. Говорит, что в Пензе был шахматный турнир, его привлекший. В шахматы играл классно, был многолетним чемпионом разных камер в разных тюрьмах, десятки литров крови выиграл у сокамерников, побеждал без мошенничества и подтасовок при строгой записи и фиксации каждого хода.

Одним нравится цифра пять, другим восемь, Равилю не дает покоя «27». Уже прошел 27 вскрытий вен, 27 зубов покинули челюсти фальшивого вьетнамца, считает, что жизнь у него начнется, когда отсидит полных 27, периодические выходы на волю в счет не идут. Прогуливаясь по Пензе, он, само собой, зашел в 27-ю сберегательную кассу. Сотрудники ему так понравились, что он из своего репертуара решил показать самое изящное — фокусы на исчезновение, отвод от предмета. Девки, уморенные чередованием цифр и бесконечными записями, и посетители — живые копилки на собственные похороны, так увлеклись, так смеялись Равилевым проделкам, что обнаружили пустоту некоторых ящиков, когда Равиль чувствовал себя уже важным господином: в бакском берете, белых джинсах, развалившись, он полудремал в рейсовом автобусе. Они выбежали и кричали, на помощь звали, а Равиль трепетно ощущал хруст ассигнаций в заднем кармане только что вошедших в моду джинсов.

Родина манит, и особенно, если она Ташкент, где родился в татарской семье Равиль, вскоре за баловство и проделки списанный в детский дом.

Равиль не просто вор, а вор-химик, самая опасная для общества разновидность этой братии, ее побаиваются сами воры. Он знает стоимость всех маршрутов: на поезде Новокузнецк — Андижан взял чистыми, без гаек и металла, четыре тысячи; Новосибирск — Адлер — пять тысяч и парочку чемоданов хорошего барахла; маршрут Бийск — Томск дешевый, филок, стыдно сказать, триста рублей, но… Но о но — это уже дополнительный рассказ, только для посвященных в ремесло. Но — у Равиля есть связи и рецепты; он достает сильнодействующее снотворное и им заряжает — водку, коньяк, шампанское, ситро, «Буратино», лимонад, «Боржоми», «Ургучан», «Дарасун», «Карачинскую», сельтерскую. В стеклянной ступочке растирает атаминал, делает растворы и вводит шприцем в напитки. «Заряжает» — термин его профессии. У него кожаный портфель в декоративном латвийском тиснении, заполненный бутылками. А к нему ловкость рук и никакого мошенничества.

С проводниками — расчет только деньгами. Они и посадят в хорошее, солидное купе. Едут папа, мама, дочка отдыхать, загорать на юга и побережья. Одно место в купе свободное: просят, умоляют пассажиры проводника не подсаживать, угощают его, одаривают и довольны, что едут одни — семьей. В купе проводника стоит с чемоданчиком веселый человек возраста непонятного, почти как ребенок. Просит предоставить ему место до ближайшей крупной станции, он очень устал. Папа, мама и дочь соглашаются его пустить — только до ближайшей станции. Равиль неописуем в азарте, семья хохочет над рассказами из цирковой жизни. Ну, и совсем умница попутчик: предлагает угоститься с ним, выпить чуток, к радости семьи за его же счет. Жена не возмущается, не из их кармана льется дорогой армянский коньяк, дочь, надув губки, тянет «Буратино». Равиль пьет даже больше других, жажда мучит и к тому же все знают, что артисты пьяницы, так что репутацию надо поддерживать. Жена от коньяка отказалась, но у Равиля нашлась бутылка «Алазанской долины», и она сдалась. Как-то в мгновенье все сникли, Равиль опустил шторы, дверь крепко закрыл и принялся за работу: напитки убрал, чемодан проверил, деньги подсчитал, идущее в «ямку» сложил, серьги аккуратно снял. С кольцами иногда приходится возиться, но у Равиля на этот счет припасен инструмент — распил идет очень редко, а так прижимы и отжимы, нитки промыленные и кольца и перстни сложены в дипломат. Оставшуюся в купе семью описывать не стоит — в себя она придет не раньше, чем через неделю. Ментам эти случаи раскрывать несподручно, сплошная путанность, дальность расстояний, сбивчивые показания свидетелей, разные республики. Никто такие дела брать не хочет.

Подобных воров советская милиция предпочитает на воле не держать. Оторваться им трудно, надо давать клятвенные обещания, проситься на поселение куда-нибудь на Хатангу. Только тогда смогут поверить им, ворам-химикам. По выходу из зон за ними сразу движется прокладка и чем раньше водворяют снова, тем, считается, лучше для общества.

Старый зэк говорит вам: граждане, с гигиенической, с других точек зрения не жадничайте, пейте только свои напитки, кушайте только свою пищу, из незнакомых рук не берите. Деньги, здоровье, а то и жизнь будут в сохранности!

Воры-карманники хвалят районы Поволжья, там проживает доброе христианское и мусульманское население. Обнаружит к примеру пропажу кошелька мордвин (мокша или эрзянин) и сокрушаться особенно не станет, отойдет в сторону от автобусной остановки, покачает головой, сплюнет, махнет рукой и произнесет: «Чему бывать, того не миновать».

Старые люди еще перекрестятся с молитвой. Не то в Прибалтике, где-нибудь в Риге или Тарту. Исчезновение кошелька человека взбудоражит, он остановит автобус, побежит в милицию и начнет всех подозревать, особенно русских, хотя воровской мир Балтики состоит из местных националов и приезжую братву не жалует. Исчезла-то всего жалкая пятерка.

Ни одна профессия не требует такой специализации, как воровство: есть «трупники», занимающиеся изъятием золотых коронок в моргах, «корабельные крысы» — те, кто пасет плавсостав, «рэкетиры» — вымогатели у удачливых кооператоров и дельцов, «вооружейники» — воруют оружие у заводской охраны, в милицейских отделениях, на Тульских, Ижевских и Ковровских заводах. Пушку иметь — мечта каждого семьянина, не только закавказского и зааральского, но и северянина-помора. Людям некоторых профессий без нее не обойтись — таксистам, проводникам почтово-багажных вагонов. Заботливое государство их оставляет наедине с деньгами, темнотой, риском. Оружие — лучшее успокоение и надежда.

В 1966 году в Чите придумали граждане таксистов молотками бить по кумполу и изымать выручку. Разошлись вовсю, даже военные и те ни за что ни про что стали избивать таксистов. Подопьют в ресторанах «Забайкалье» или «Ингода», возьмут машину и просят: «Гони на озеро Кенон». Подъезжают и там на берегу скуки ради изобьют, измутузят водителя, деньги отберут и пинками прогонят. Все это было до поры до времени. Оказался один из таксистов с револьвером. Стали бить, он им: «Ребята, умоляю, не надо». Те разошлись, раскипятились, пришлось «пушку» применить. Двоих уложил сразу, а третьего так, что отваживались с ним в госпиталях потом полгода. Но он честно сказал на суде: «Мы виноваты, мы стали бить». Один этот случай успокоил область и научил с почтением подходить к водителям, уважать их, разом выбил молотки из рук.

Специализация воровского мира тесно связана со спросом. Требуются иконы — жди грабиловки церквей, монастырей, музеев. Постоянный спрос на мясные продукты заставляет обматываться колбасой мясокомбинатчиков, прижимать к сердцу вырезку вместо грудей и надевать протезные ягодицы из фарша. В продажный вес что угодно можно вогнать — соленую кровяную грязь, перемолотые кости, истертую в порошок щетину. И из-за этого передерутся совчеловеки, ибо подобный продукт называют докторской колбасой. Нарастить вес в сыре и масле можно парафином и туалетной бумагой, в меде — сахарином и сахаром, в коньяке — спиртом, в марганцовке крашенным. Власти в курсе подобных объегориваний и предпочитают отгораживаться — спецмагазинами, спецзакупками за кордоном: они же обладают нежными желудками, не то, что у пролетариата, готового на любые жертвы ради производства средств производства. Неописуемы пути специализации. Валера Один (кликуха Директор) полем своей деятельности избрал научно-исследовательские и проектно-технологические институты, а в них конкретно проверял «финансы профорганизаций». Научный мир давно на профсоюзы начхал, забыл, что они школа коммунизма. «Директор» краснощек, в росомаховой шапке, замшевое пальто на собачьей подкладке, в финских ботинках и с узкими серпами усов. Вежлив и корректен — проходит без пропусков в столь закрытые заведения, как НИИОлово, Институт ядерной физики. Он говорит: «Я из министерства (я из обкома, я из дорпрофсожа и т.д.). Мне нужен ваш профорг или тот, кто отвечает за собес». Любой охранник пропустит такого вежливого и солидного человека: «Пожалуйста, проходите, комната 49, этаж третий». Ловкость рук позволяет при подходе к профсоюзу заглянуть во многие кабинеты, там пройтись по сумочкам и верхней одежде. В профкоме разыграть проверяющего, ковырнуть сейфик. И еще многое можно прихватить: шапки соболиные, путевки в Дома отдыха, билеты на разные ансамбли. Страна Советов забита НИИ и Директору работы непочатый край, наука и здесь неповоротлива: пока догадаются и посовещаются, примут решение сообщить в милицию, пройдет много времени. Обшарив тридцать институтов, Директор жаловался, что только из двух позвонили, назвав его неясные приметы, в остальных перессорились между собой, подозревая друг друга в хищениях.

Кидалы — особые воры и это явление отражает новую, более развитую стадию воровства на пути к всеобщему. Начало его — годы Гражданской войны. До этого Россия славилась обманными манипуляциями нищих-«калунов», которые брали на выкуп больных, калеченых детей и с ними бродили по дорогам и селам, прося милостыню. Иногда для этой цели калечили детей и носили уже мертвых. Были и погорельцы-сборщики средств для деревень, сгоревших от пожаров, бывало и они обманывали. В советское время одна группа добралась до М. И. Калинина и так ему расписала фашистские зверства, что всесоюзный староста отвалил им в годы войны, подумайте только, вагон продовольствия. Оказалось, что эта деревня была вне линии фронта.

Кидальство — специфический обман: «обернутая материалом чурочка» делается похожей на ребенка и с ее помощью собирается подаяние, «ребенок» при этом «сосет грудь» — легко и удобно, обошел поезд и выкинул в окно. На барахолках Хабаровска и Находки известны случаи, когда обыкновенных гладкошерстных щенков одевали в искусственные шубки, снятые с гэдээровских игрушек-собак и продавали, как дорогих болонок.

Мухлевство — это тоже кидание. «Покупайте, покупайте лисью шкуру, особая порода, прочная, вечная, моль не берет и собаки на нее не лают» — кричит на барахолке скорняк. На самом деле — это перекрашенная дубом собачья шкура. Можно и шкуру баргузинского соболя растянуть втрое. Дешево продают костюмы — элегантные, вечерние, с блеском ночным — на самом деле — для покойников. В войну делали аккуратные чурочки из лиственницы и их окунали в мыло — готовы бруски хозяйственного; продавали рулонами ткань, где слои были по бокам тканевые, а внутри — оструганные бревешки; масло в бидоне только сверху — внизу вода или мазут. Само понятие «кидальщик» идет от продавцов семечек и табака, которые тренированным закидом в карман ссыпали не стакан, как положено, а четверть его. Лузгайте, граждане, курите на здоровье!

Кругом обман. И власть, начавшаяся с разгона Учредительного собрания, фальшива изначально. Говорят повсеместно: не проведешь — не проживешь. Идет из Тулуна молоковозная машина в Братск, покуривает водитель, опустивший в цистерну кусочек масла. Перед Братском он обрастет килограммами. Масло извлекается и продается.

Ко всему присматривайся — не пахнет ли обманом. Вот стоит ведро чистой брусники, по виду не определишь какая она, а на самом деле собрана из медвежьего помета-навоза. Грибная солянка? Подвох! Нашинкована из гнилых грибов. Смеются в поезде соликамские мужики, рабочие совхоза. Рассказывают: «У нас была в хозяйстве выбраковка свиней, списали по дешевке с десяток карликов-поросят, мы их купили и нынче продали, как настоящих. Они же не будут расти». Весело, весело. Кидалы-обманщики в почете, они не только негодную вещь продадут, но и при расчете сжульничают ловким уводом ассигнации в ладонь, взгляд отведут.

Так в Союзе повелось, что со словом «химия» ассоциируется обман. Химичит — значит кидает. Ушлые все пошли, друг друга норовят обмануть. Посмотри, продает чистый, крупный картофель. Покупай. Но он собран с полей, расположенных вокруг хим-олово-свинцовых комбинатов. Для себя продавец там не сажает, это для продажи — гостевой. Кто проверит, что он химичит, когда само государство радиацию распространяет в продуктовых поставках из Чернобыля. Государство и его ведомства химичат в открытую и директора говорят: «Человек такая скотина, все через себя пропустит и пронесет».

Курганский вор-мошенник таксист Виктор Белялов специализируется на обирании зэков, их родственников и знакомых. Его шмары разъезжают по добытым из зон адресам и представляются посланцами, гонцами. Жены, родители, дети отдают последние деньги, вещи для своих зэков. На этом мошенничестве он зарабатывает прилично, тысячи гребет.

Вор Владимир Егоров родился от ППЖ в Берлине в 1946 году и поэтому считает себя родственником Эриха Хонеккера и нашел занятие в духе перестройки. Просидев неделю у радиоприемника, он выписал имена Григорьянца, Померанца, Стрелянного. Имя Григорьянца ему понравилось и пустился он с ним в путь по стране. Представляясь членом группы Григорьянца, он входит в семьи интеллигентов-учителей, агрономов, зоотехников, расспрашивает их о судьбе и работе в сельской местности и «прозыривает» квартиру, похищая потом или сразу же в процессе интервьюирования, ценные вещи. Новоиспеченный «сын лейтенанта Шмидта» курсирует по просторам Сибири, пока удачно сматываясь от приверженцев Григорьянца и милиции, объявившей на него всесоюзный розыск.

Некоторым людям информация ни к чему, а воры от ее недостатка страдают вечно. Такова особенность этой деятельности. Проникнуть при умении можно куда угодно — даже бетонное перекрытие особыми растворами можно промочить и отверстие готово. В районные хранилища денег ни сверху, ни сбоку не проникнешь — стена каменной кладки в Восточной Сибири толщиной 64 сантиметра, 10 сантиметров воздушная прослойка и 20 сантиметров сплошной бетонной стенки с арматурой-двадцаткой, где в центр попадает перекрест квадратов другой сетки. И в этом случае был найден выход — все сооружение подцепили к трактору, переместили его на сварные листы и утащили. При этом изъяли несколько сот тысяч рублей, а хранилище утопили в реке. Оно и ныне там красуется.

Ходит-бродит вор по друзьям и знакомым, расспрашивает о гусях — состоятельных людишках, имеющих ценности и деньгу. Принимает заказы. Иметь среди друзей стоящих воров дело неплохое, любого конкурента можно убрать. Самому не стоит, а вор за плату с бакланом договорится и тот в собственное удовольствие замочит того, кого укажут: тихо, спокойно. Жена академика, неизвестно какая по счету, разболтала, что ее любимый старикашка приобрел за 50 кусков редкую японскую картину. Засеки это дело, уложи в память и продай за тысячу вору. Вскоре картина перекочует в другие, надежные руки за цену в пять-десять раз меньшую.

К старости у многих развивается логорея — недержание речи, особенно у мужчин, которые начинают страдать хвастовством — заслугами, значением, достижениями, наградами, накоплениями. Как прожить старым людям без заботы и поддержки? Все их забывают, никому они не нужны (по их мнению). Неправда, товарищи пенсионеры, нужны, да еще как. Ежели филками богаты. Вот дамочка, общается на югах с болтливыми пенсионерами-импотентами, узнает их адреса, болячки, условия жизни. И пишет она друзьям-ворам особым стилем, который называется «наводить на гусей».

Богато, хорошо жили два брата и их напарница по делам — простая медицинская сестра. Молоды, еще и тридцати нет, а уже с «Волгами», дачами, вкоцаны по последней моде в импортное кожевье. Медсестра живет поскромнее в своей кооперативной квартире, замуж выходит за смазливого студента, на сберкнижке есть куски. Она — воплощение самой что ни есть скромности и в 16-й поликлинике Новосибирска является заместителем главного редактора стенной газеты «Доброта». Редактор, он же и главврач доброй сестре (она его, пьяницу, коньячком бесплатно частенько балует) делает всякие поблажки, отпускает в любое время по разным общественным делам.

Звонок. В глазок видно — стоят трое молодых людей в белых, крахмальных халатах. Девушка обвешена медицинскими приборами и трубками, юноши с чемоданчиками. Звонят: «Откройте, пожалуйста, мы из райсобеса по вашей просьбе и письму». Входят. Здороваются. Называют по имени и отчеству.

— Мы выясняем условия, в которых вы, заслуженный человек нашего отечества, защитник Родины в прошлом, проживаете. На что жалуетесь? Какую помощь и содействие хотите от нас получить? Как у вас с духовной жизнью, чем вы наполняете свой отдых? О, у вас все сочинения Иосифа Виссарионовича Сталина?! Сейчас это редкость. В Грузии цена всех вышедших томов достигает трех и более тысяч. Мой папа тоже без Сталина и дня не может прожить. С ним, как с Богом, советуется. Недавно я в Гори, на родине вождя был, там все сохранилось: памятник, большой портрет на вокзале и музей. Мне повезло, попал на слет людей, татуированных портретами Иосифа Виссарионовича, приехали тысячи. Один мне на ухо сказал: «У меня на груди Сталин, а на жопе знаешь кто? Горбачев. Ему там самое место».

Все задушевно хохочут. Млеет и дурееет бывшее военное, партийное, лагерное начальство. Рассказывает о медалях, о своем вкладе в комсозидание и уничтожение многочисленных врагов. Скрупулезно по памяти перечисляет, в чем нуждается: необходимо сменить водопроводные краны, шток в унитазе, достать крышки для стеклобанок, ибо не замаринуешь и не засолишь без них, надо пугнуть пацанов, которые вытаскивают из почтового ящика газеты и журналы — «Советский воин», «Ветеран», «Красная звезда», «К новой жизни». Просит — он об этом многократно писал, куда надо, но не получил ответа — обратить внимание на вражеские сходки в квартире 37.

Пришедшие все аккуратно записывают в бланки, блокноты, в заявки. Для пущей важности просят расписаться и оставляют квитанции. При этом идет неторопливая беседа о вождях, врачах, происках врагов, мудрости Ленина — Сталина, КПСС, победе в войне и строительстве социализма, о коварных сионистах, тайных масонах, Коротиче и Гдляне. Гости не торопятся, хвалят красоту жены, мужество (проступающее на фотографиях) детей, внуков, похожих сейчас телом, а потом, разумеется, и делом на деда. От предложения выпить по рюмочке категорически отказываются: мы на работе, не положено.

Жалобам на здоровье нет конца: запор постоянный, плохое настроение и высокое давление. До этого молчавшая и не встревавшая в беседу девушка, говорит: «Давайте проверим давление». Кто ж от этого откажется прямо на дому? Проверяют, как положено — старик ложится на диван. «Ба, да у вас оно что-то резко подскочило. Надо срочно сбить. Что предпочтете, таблетки или укольчик? Укольчик надежнее и быстрее снижает». «Можно, можно укольчик, я с детства их не боюсь, вот жена при виде шприца и крови в обморок падает».

Ставится укол, болтовня замирает, и через минуту терпило уже храпит в две дырки-пырки, открыв для заглатывания воздуха и рот, полный фикс. «Грабь награбленное» — лозунг красногвардейцев и их последователей. Добыча бывает солидной — десятки тысяч упаковываются в чемоданчики, драгоценности и золотишко раскладываются по карманчикам. Следы пребывания уничтожаются, справки спускаются в унитаз мелко разорванными.

Старые люди редко сразу обнаруживают утерянное, описать воров-грабителей сложно, ибо белые халаты так же обезличивают, как и всякая форма — военная, милицейская.