Виски по-натовски в нейтральной Швеции

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Виски по-натовски в нейтральной Швеции

Шведский нейтралитет! Когда ругаешь Америку, обязательно надо обругать и Советский Союз. Но когда ругаешь СССР, совсем не обязательно бранить Америку.

Артур Лундквист

На долю каждого человека хоть один раз в жизни выпадают часы и минуты, которые требуют от него наивысшего напряжения сил и воли. Мне кажется, что именно такое испытание на прочность я пережил осенью 1981 года — испытание, потребовавшее напряжения всех моих оперативных знаний и дипломатического опыта. Я проработал в стране четыре с половиной года, но они не идут ни в какое сравнение с теми четырьмя днями моих треволнений в Карлскруне.

…В моем гардеробе есть одна вещь, которую я не ношу, а только изредка, когда она мне попадается на глаза, вынимаю из шкафа, чтобы убедиться, что время еще не властно над ней. Это — пожелтевшая с годами белая хлопчатобумажная футболка образца 1981 года, изготовленная на потребу туристам — живое напоминание о незабываемых десяти днях, потрясших Швецию и весь мир, о которых у нас знают лишь единицы.

На груди футболки синей краской сделан оттиск, изображающий идиллическую картинку: трое парней в папахах сидят у костра и жарят на огне колбасу, рядом валяются автомат Калашникова и пустые водочные бутылки; на заднем фоне возвышается корпус подводной лодки с номером 137, на ее башне под советским военно-морским флагом сидит еще один военный моряк и наливает себе в стакан водку. Над картинкой по-английски с американским правописанием написано: «Whiskey on the Rocks», а внизу добавлено: «Карлскруна, 1981 год».

Первую надпись большинство людей воспримет как «виски со льдом», однако у шведов может возникнуть иной образ: они сразу вспомнят севшую в 1981 году на мель под Карлскруной подводную лодку Балтийского ВМФ, принадлежащую по кодификации НАТО к классу «Виски». Получается эдакая вроде бы остроумная игра слов: то ли популярный напиток, то ли авария на море.

Тогда она мне остроумной не казалась.

…Ранним осенним утром 28 октября 1981 года Бертиль Стюркман, как всегда, сел в свой баркас, запустил мотор и направился в шхеры проверять выставленные на ночь переметы. Ловлей рыбы в окрестностях Карлскруны он занимался почти всю свою жизнь, знал там наизусть каждый островок, мог без карты указать любую отмель или впадину и ориентировался в любой туман с закрытыми глазами.

Вот и сегодня густая пелена зависла над Гусиным проливом, сократив видимость до нескольких десятков метров, но это нисколько не мешало ему уверенно вести баркас к цели. Но что это там чернеется? Около островка Торум сквозь туман проступали контуры чего-то длинного и массивного, похожего на огромного кита. У рыбака проснулось естественное любопытство. Ночью он просыпался от доносившегося с моря шума моторов, но принял его за учения моряков с карлскрунской военно-морской базы. Может быть, это оно шумело ночью? Надо подойти поближе и поглядеть, переметы подождут.

Уже на полпути к таинственному предмету он понял, что видит перед собой подводную лодку. Странно! Он знал о существовании в Гусином проливе секретного фарватера, но пользовались им в основном десантные корабли береговой артиллерии. Он не припоминал, чтобы тут когда-либо появлялись подводные лодки. Он подошел еще ближе и рассмотрел на башне лениво полощущийся белый с синим флаг, на котором четко проступала красная звезда. Лодка чуть-чуть задрала ржаво-серый нос кверху, в то время как корма скрывалась под водой.

«Она села на мель, для такой дуры тут слишком мелко», — догадался Стюркман и заглушил мотор. Баркас бесшумно скользил по инерции прямо к башне, на которой стояло несколько человек в меховых шапках и капюшонах. Пока Стюркман пытался вспомнить, кому мог принадлежать флаг (звезду использовали русские, но ведь у них флаги были красного цвета), одна из фигур на башне стала сердито кричать и недовольно махать руками над головой. Сомнений не было: фигура хотела, чтобы Стюркман убрался от лодки подальше.

«Наверняка не наша, похожа вроде на польскую», — подумал швед, запустил мотор и направил нос баркаса на северо-запад к острову Стюрке. Там постоянно жил еще один рыбак, и у него была телефонная связь с городом.

…Когда в штабе береговой охраны раздался звонок и робкий голос сообщил, что в нескольких милях от них в запретной зоне находится иностранная подводная лодка, то военные не поверили и попросили звонившего хорошенько выспаться или похмелиться. Звонивший возразил, что он вполне трезвый, и тогда пограничники связались с военно-морской базой и доложили о сигнале начальнику штаба К. Андерссону.

Около одиннадцати часов торпедный катер «Незаметный» с К. Андерссоном на борту вошел в Гусиный пролив. Начальнику штаба пятьдесят лет, он женат, отец троих детей, почти всю свою жизнь связал с Карлскруной и флотом. Это — чернявый человек небольшого роста, живого темперамента, осторожный, гибкий, тактичный собеседник, любитель пошутить, но при необходимости может быть жестким начальником и настойчивым в достижении цели офицером. Коллеги считали его душой штаба. С утра до вечера он крутился на базе, и его моторным качествам завидовали даже молодые.

Подойдя поближе, Андерссон попросил сопровождавшего его офицера береговой охраны свериться со справочником военно-морских судов Варшавского договора.

— Это советская подлодка класса «Виски», — констатировал тот.

— Ты не ошибся?

— Никак нет, господин капитан второго ранга. «Какого хрена делать советской лодке в трех милях от моего штаба? — подумал Андерссон. — Уж не хотят ли проверить нашу бдительность ушлые штабисты из Стокгольма? Достали откуда-нибудь нашего списанного на лом „Морского льва“ 55, разрисовали его, переодели наших ребят в советскую форму и… Нет, тут надо действовать осторожно!»

— Доложи на всякий случай в штаб: советская субмарина «У-137» класса «Виски».

— Слушаюсь.

Никто, конечно, из находящихся на катере не верит в это, но раз флаг на башне советский, то и вести себя нужно как с советским военным кораблем. Этому правилу следуют моряки всех стран и флотов.

Приняв сообщение с катера, дежурный офицер базы задает пограничнику ехидный вопрос:

— Ты трезвый?

— А ты думаешь, что начальник штаба, капитан второго ранга явился на службу в нетрезвом состоянии? — находится тот.

Катер медленно скользит по застывшей тихой глади Гусиного пролива и мягко причаливает с левого борта подлодки. Из башни часовой с карабином и трое офицеров молча наблюдают, как Андерссон перешагивает через поручни катера и заносит ногу на внешнюю палубу лодки. Швед поднимается по металлической лестнице башни и лицом к лицу сталкивается с ними.

Со стороны ситуация выглядела, вероятно, достаточно смешной, если бы она не происходила на территории военно-морской базы Швеции! Андерссон все еще считал себя участником хитроумной оперативной игры, придуманной в штабе ВМФ Швеции.

— Ду ю спик инглиш? — еле узнал он свой неуверенный голос.

На застывших в напряжении лицах офицеров подлодки ничего не отобразилось. Тогда он повторил вопрос, надеясь хоть на какую-то реакцию с их стороны. Ничего подобного: русские (или мнимые русские) смотрели на него, как Пятница на Робинзона, и продолжали упорно молчать.

— Шпрехен зи дойч? — сделал он еще одну — последнюю — попытку. Знания иностранных языков заканчивались у него на немецком.

— Яволь! — неожиданно ответил один из русских. — Я немного говорю по-немецки.

— Как называется ваше судно? — оживился швед.

— Подводная лодка «У-137».

«Ишь, заразы, берут меня на понт, как будто мне не известно, что у русских в Балтийском море нет лодок „Виски“ с номерами, начинающимися на сто. С другой стороны, эти мужики здорово похожи на русских».

— Кто капитан?

Говоривший, несмотря на преклонный возраст, вопреки предположениям шведа, не был капитаном лодки, потому что пальцем указал на другого, более молодого офицера:

— Капитан третьего ранга Гущин.

Карл Андерссон полез в карман за блокнотом, чтобы записать полученные данные, но, не справившись с русской транскрипцией, передал блокнот офицеру-подводнику. Тот по-немецки же нацарапал название лодки, фамилию и звание ее капитана.

«Это не розыгрыш!» — пронеслось в голове у Андерссона.

Швед вспомнил, что в штабе базы еще ничего не знают о нарушителе, вторгшемся в запретный район. Если он передаст туда только что полученные сведения, то у них уже не будет оснований для того, чтобы не верить ему. Не говоря больше ни слова, он при полном молчании русских спустился с башни, перешагнул через поручень катера и прошел в радиорубку «Незаметного».

— Я только что был на борту советской подводной лодки «У-137», которой командует капитан третьего ранга Гущин, — лаконично сообщил он в микрофон.

С этого момента официальная Швеция признала факт присутствия на своей территории иностранного военного корабля и стала жить в состоянии войны — если не «горячей», то «холодной», пропагандистской. Нейтральная Швеция в который раз в своей истории опять оказалась в конфликтной ситуации со своим соседом и традиционным противником Советским Союзом.

О появлении советской подлодки в акватории военно-морской базы было проинформировано высшее военное командование, правительство, но еще раньше об этом узнали журналисты. И в средствах массовой информации началась настоящая вакханалия. В Швеции и за ее пределами стала разворачиваться широкомасштабная кампания, носившая ярко выраженный антисоветский характер. Она искусно подпитывалась и направлялась шведской военной верхушкой, почуявшей впервые за 260 лет реальный шанс отомстить русским за свое поражение в прошлом.

Инцидент с «У-137» положил начало затяжной и мучительной болезни, которая поразила буквально каждого жителя Швеции и вошла в историю как «шведский подводный синдром». С осени 1981 года шведам повсюду стали мерещиться иностранные, в основном советские, подводные лодки, и береговая охрана не жалела ни взрывчатки, ни других материальных ресурсов для того, чтобы заставить невидимки всплыть на поверхность. Перископ подводной лодки был однажды обнаружен даже в самом центре Стокгольма прямо под окнами королевского дворца. Только перископ оказался не настоящим: это местные шутники, надев акваланги, имитировали движение субмарины в водах Мэларена и чуть не поплатились за свою шутку жизнью. Потому что шведские военные шутить были не расположены.

Но вернемся в конец октября 1981 года.

Первые сообщения по радио и в прессе, помнится, были восприняты персоналом советского посольства в Швеции не совсем адекватно. С одной стороны, это объяснялось нехваткой информации об обстоятельствах, при которых «У-137» оказалась под Карлскруной, а с другой — сказывалась определенная их недооценка на фоне произошедшей тремя месяцами раньше аварии с танкером «Антонио Грамши», причинившей немало хлопот посольству. Несмотря на присутствие на борту танкера шведского лоцмана, судно тем не менее наскочило на риф, и на побережье вылилось несколько сотен тонн нефти. Поэтому когда днем в четверг в посольство позвонили из газеты «Свенска Дагбладет» и попросили прокомментировать инцидент с подлодкой, мы расценили это как неуместную назойливость. В спокойно-размеренном ритме посольство жило до пятницы 30 октября.

В пятницу я, как всегда, собирался на обед, однако дежурный референт перехватил меня у выхода и попросил срочно зайти к имярек такому-то товарищу. Я не нашел в этом ничего экстраординарного, потому что этим товарищем был мой начальник — резидент. Он сообщил, что в связи с инцидентом с подводной лодкой посольство решило направить меня как специалиста по консульским вопросам и военно-морского атташе Ю. Просвирнина в Карлскруну, чтобы уяснить на месте событий обстановку и оказать необходимую помощь нашим морякам. Подробный инструктаж мы должны получить у советника Е.П. Рымко. Резидент добавил, что времени на сборы оставалось минут двадцать.

Ну что ж, приказ начальства не обсуждается. К этому времени я находился в стране более четырех лет, и скоро моя командировка должна была завершиться. Следовательно, я мало рисковал своей дипломатической и оперативной репутацией, и с этой точки зрения выбор резидента был оправдан. Кроме того, он знал, что я уже имел опыт работы в неординарных ситуациях. Я попросил резидента предупредить жену и направился к советнику-посланнику Рымко. Евгений Потапович был еще более лаконичен в инструктаже: через полчаса с аэродрома «Бромма» вылетает спецсамолет МО Швеции, который должен доставить нас с Ю. Просвирниным в Карлскруну для связи с местным военным командованием и для участия в переговорах по урегулированию инцидента с подводной лодкой. В поездке нас будет сопровождать офицер связи штаба ВМС Швеции.

— Будете действовать по обстановке. Держите связь со мной. Все, желаю успехов.

Я нахожу Юру Просвирнина, и мы с ним опрометью бежим во двор, где нас ждет разгонная машина посольства. Бежать мне совсем легко, потому что ничего, кроме документов и небольшой суммы денег, в дорогу взять не успел. Юра успел-таки что-то положить в портфель, потому что узнал о своей поездке в Карлскруну минут на десять раньше меня.

Посольская «вольво» мчится по тихим улочкам Броммы, поднимая за собой вихрь пожелтевших листьев. Прохожие и водители смотрят на нас, как на сумасшедших. Наконец въезжаем в ворота аэродрома, быстро объясняемся с охраной и выезжаем прямо на взлетную полосу. Мы успеваем!

Еще издалека обнаруживаем небольшую модель пяти— или шестиместного самолетика, принадлежащего авиакомпании «Суэдэйр» и нанятого МИД Швеции для доставки в Карлскруну экспертов. Самолет уже запустил мотор, и наша машина подъезжает прямо к трапу, который должны вот-вот убрать.

Мы резко тормозим. Из люка высовывается пилот в форме и жестом приглашает нас на борт. Пыхтя и с трудом переводя дух, влезаем в салон и плюхаемся на сиденья, потому что повернуться негде — салон крошечный и почти весь уставлен креслами. Пилот сразу задраивает люк, и после короткого разгона самолет взмывает в воздух.

Внизу потянулись геометрические фигуры фермерских угодий, ленты дорог, зеркала водоемов, зеленые ковры хвойных рощ. Скоро самолет развернулся в сторону моря, и следующие 500 километров летим на юг вдоль восточного побережья Швеции. Слева свинцовый отблеск Балтийского моря, справа и под нами — шхеры и кромка берега. В эти места лет двести пятьдесят с гаком тому назад заходили галеры петровского флота, высадившие десант из казаков. В затянувшейся Северной войне шведы, истощив материальные и людские ресурсы, продолжали тем не менее упрямо сопротивляться и игнорировать русские мирные инициативы. Рейд казаков заставил их быстро образумиться, и мир между двумя державами вскорости был подписан. Как своеобразная память об этом «визите» русского воинства в географических названиях островов, мысов, заливов и проливов, которыми изобилуют шведские шхеры, сохранилось слово «русский»: Русский холм, Русский залив и т. д.

Перелет из Стокгольма до Карлскруны занимает чуть больше часа, и мы с Юрием пытаемся собраться с мыслями, представить обстановку в городе, где раньше никогда не были. Знакомимся с офицером связи Перси Бъерлингом, капитаном второго ранга, бывшим подводником, сдержанным и спокойным, как все шведы, человеком. Бъерлинг либо тоже ничего не знает, либо намеренно утаивает от нас информацию, так что, когда самолет приземлился на аэродроме в Каллинге, умнее и информированнее от общения с ним мы не стали. Мы не питаем иллюзий относительно того, с какой целью к нам приставлен Перси, но зато его опека избавляет нас от необходимости ломать голову над решением организационных и бытовых вопросов. Он уже зарезервировал для нас гостиницу и договорился о встрече с командиром базы ВМС капитаном первого ранга Леннартом Фошманом.

На машине подъезжаем в штаб базы, где нас встречает адъютант Фошмана и по длинным и узким коридорам проводит к своему шефу. Это высокий, волевой и уверенный в себе человек, привыкший отдавать приказы и не терпящий возражений собеседник. Он недавно заступил на пост начальника базы, до этого проходил стажировку в военно-морском колледже США, работал в шведском посольстве в качестве военно-морского атташе. Командование южной военно-морской базой в Карлскруне означает для него беспрепятственное продолжение карьеры и служебный рост.

Первое, с чем он обращается к нам, а вернее, к Просвирнину, заставляет нас недоумевать: вопрос задается таким тоном, словно мы сидим на скамье подсудимых, а Фошман представляет обвинение.

— Почему ваш флот ведет себя неподобающим образом?

Просвирнина удивляет и сам вопрос, и форма, в которой он поставлен. Обладатель тихого, деликатного голоса, уравновешенного характера и скромных манер поведения, за которыми скрывались твердая воля и принципиальность, он скорее похож на провинциального дореволюционного интеллигента, чем на строевого офицера Генштаба.

— Я имею в виду силовую демонстрацию ваших кораблей на рейде базы, — поясняет Фошман.

Просвирнин отвечает, что ему об этом ничего не известно. Это еще более распаляет шведа, обвинения и возмущения сыплются из него, как из худого мешка горох. Обращение командования Балтфлотом к шведам с просьбой разрешить им снять лодку с мели своими силами он воспринимает как личное оскорбление: мало того, что «У-137» грубо вторглась в запретный район, так туда хочет зайти целый отряд советских кораблей! Объяснение командира «У-137» о том, как и почему он оказался в трех милях от штаба базы ВМС в Карлскруне, шведская сторона принять никак не может. Неужели русские и впрямь считают шведов идиотами, когда выдвигают версию об одновременном выходе из строя всех навигационных приборов на борту лодки — и эхолота, и радара, и гирокомпаса? Советские дипломаты желают нанести визит на лодку? Об этом не может быть и речи, лодка находится в запретном районе, допуск туда иностранцев вообще, а уж советских граждан тем более невозможен.

Наконец он берет себя в руки и понижает тон. Мы спрашиваем, в каком положении находится лодка и ее экипаж. Это опять раздражает Фошмана, он возмущается «нахальством русской подлодки, вероломно нарушившей нейтралитет Швеции», обещает примерно наказать нарушителя и… неожиданно предлагает:

— Я вас сейчас прямо из кабинета свяжу с капитаном Гущиным. На борту «У-137» находится рация. Но я выдвигаю одно условие: вы должны уговорить командира лодки согласиться на то, чтобы шведские офицеры допросили его об обстоятельствах, при которых он оказался в запретном районе базы, и целях, которые он при этом преследовал.

Мы переглянулись с Просвирниным — собственно, мы и ехали сюда для того, чтобы установить связь с лодкой. Адъютант Фошмана подошел к рации и стал связываться с бортом «У-137». Через минуту он торжественно протянул трубку военному атташе. Юра взял трубку, представился и попросил пригласить к телефону капитана Гущина. Он поинтересовался положением дел на борту, условиями питания и настроением экипажа и в ответ услышал, что там все более-менее в порядке, если не считать опасности получить пробоину в корпусе и нехватки курева. На этом разговор с Гущиным, кажется, закончился.

Юра вернул трубку на место и обратился к Фошману:

— Господин капитан первого ранга, командир «У-137» просит принять меры по снятию лодки с мели, потому что может возникнуть течь.

— Об этом не может быть и речи. Пока шведская сторона не узнает об истинных мотивах пребывания лодки в шхерах Карлскруны, пока капитан Гущин не будет опрошен нашими экспертами, лодка останется на месте!

Вслед за этим хозяин кабинета холодно и недвусмысленно дал понять, что аудиенция закончена.

В сопровождении Перси мы отправились в гостиницу «Астон» и разошлись по своим номерам. В вестибюле мы встретили журналистов из «Свенска Дагбладет» и «Экспрессен», которые сразу набросились на нас, пытаясь получить хоть какую-нибудь информацию о лодке. Мы отвечаем отказом. Но журналисты — не те люди, от которых можно так легко отделаться. Через несколько минут в дверь к Просвирнину постучали. На пороге стояли те же вездесущие корреспонденты двух крупнейших в Швеции газет, они стали умолять нас дать им интервью. Газетчики торопились снять «сливки», потому что хорошо знали, что через час-другой о нашем местопребывании разнюхают другие репортеры, и тогда шансы на эксклюзивное интервью у них существенно упадут.

Мы попросили их подождать за дверью и стали совещаться, как поступить. Времена были еще вполне советские (хоть и застойные, как мы все об этом узнали десять лет спустя), и раздавать направо и налево интервью иностранным журналистам на довольно щекотливую тему без согласования с вышестоящим начальством было достаточно рискованно. Но мы как-то сразу пришли к единодушному мнению о том, что в такой невыгодной для советской стороны ситуации было бы полезно попытаться довести до шведской публики нашу точку зрения. Что мы и с успехом сделали. В ходе интервью в номер заглянул Бъерлинг и внимательно стал слушать наши ответы.

Мы сказали журналистам, что лодка зашла в запретный район не преднамеренно, а сбилась с курса из-за поломки навигационного оборудования; что мы прибыли в Карлскруну для поддержания контакта со шведскими военными и решения вопроса о ее снятии с мели; что мы не можем отдать приказ командиру лодки, чтобы он явился на допрос к шведам, и что такой приказ может поступить только из базы; что борт лодки — это суверенная территория Советского Союза, и этот статус должен уважаться всеми, в том числе и шведами; что мы не усматриваем в данном случае аналога с нарушителем советского воздушного пространства американским летчиком Пауэрсом, сбитым двадцать лет тому назад войсками ПВО над Свердловском и т. д.

После интервью Бъерлинг как бы мимоходом сообщил, что утром следующего дня нам предстоит выйти на шведском катере в море, где якобы на одном из островов должен состояться допрос Гущина. Для этого он рекомендует нам приобрести соответствующую экипировку.

Дело принимало нежелательный для нас оборот — похоже, шведы намеревались силой заставить Гущина явиться на допрос. Как быть: отказаться от соучастия в этом акте (а наше участие могло бы только придать легитимность произволу) или принять приглашение Фошмана? Времени на раздумье не было, Перси ждал от нас ответа сейчас, так как, по его словам, места на военном катере нужно забронировать заранее. Поразмышляв, мы сочли за благоразумное принять участие в этом мероприятии, чтобы не оставлять командира подлодки один на один со шведскими экспертами, которые вряд ли беспристрастно смогут осуществить свое расследование. Одновременно мы подчеркнули, что принципиально возражаем против опроса Гущина, поскольку еще нет на это согласия советской стороны.

В сопровождении Бъерлинга отправились в ближайший универмаг покупать теплые носки — всем остальным нас должны были обеспечить шведы. За нами по пятам и впереди шла разношерстная толпа журналистов и фотографов. Вся процессия напоминала вождение слона по улицам провинциального города. В таком составе мы ввалились в магазин, и там поднялся такой переполох, что в зал вышел директор магазина и попросил журналистов удалиться. На следующий день наши фотографии появились почти во всех газетах. Пожалуй, никогда в истории Швеции покупка пары носков типа «фротти» не сопровождалась таким паблисити! (Кстати, в отличие от майки, я до сих пор пользуюсь купленными 30 октября 1981 года теплыми носками и с благодарностью вспоминаю о шведских производителях.)

Вернувшись в номер, мы включили телевизор, чтобы узнать последние новости. Они передавались в экстренном порядке каждый час. В натовских странах в один голос заявляют, что нейтралитет не является гарантией безопасности Швеции. Командование карлскрунской базы продолжает оказывать прессинг на Гущина, которого в газетах окрестили почему-то Петром, хотя он не скрывал, что его зовут Анатолием. Лодка оживленно обменивается радиосообщениями со своей базой в Калининграде. Шведы вводят запрет на пользование кодом и просят общаться с домом открытым текстом и на фиксированной частоте. На «У-137» не соблюдают это условие и получают от Фошмана строгий выговор. В качестве главной сенсации муссируются слухи (подброшенные, как потом выяснилось, ЦРУ) о том, что на борту советской подлодки имеется ядерное оружие!

Но самая потрясающая для шведов новость приходит вечером. Впервые в истории советско-шведских отношений (а может быть, и вообще в истории) Москва приносит Стокгольму официальные извинения за инцидент с «У-137».

Вечером мы связываемся по телефону с Е.П. Рымко и докладываем о том, что происходит в Карлскруне. Он одобряет наши действия и вводит нас в курс того, что происходит в Стокгольме и Москве. В обеих столицах поддерживается постоянный контакт и идет довольно жесткий диалог. У нас с Юрой создается впечатление, что в Москве начинают понимать, какой муравейник разворошила лодка, сев на мель в Гусином проливе, и что гражданское руководство Швеции настроено не так агрессивно, как военные круги. Вполне возможно, что после официального извинения Москвы может наступить сдвиг и в шведской позиции. Во всяком случае, из разговора с Рымко следует, что требования об интернировании и предании суду экипажа лодки, прозвучавшие из уст некоторых военных, политиков и высокопоставленных чиновников, шведскими дипломатами смягчаются. Они — большие прагматики и смотрят вперед, понимая, что, унизив великую державу один раз, вряд ли стоит загонять ее и дальше в угол — это очень опасно.

Во время разговора с посольством к нам подключается кто-то посторонний, мужской голос пытается что-то уточнить, ему отвечает женщина. Мы с Юрием удивленно поднимаем брови и смотрим вопросительно друг на друга. Потом догадываемся, что нас подслушивает Бъерлинг, но, вероятно, по ошибке нажимает не на ту кнопку и консультируется с коммутатором гостиницы. Конечно, швед знает, что ничего сногсшибательного в нашем разговоре с Рымко он не узнает, но в сложившейся ситуации любая оперативная информация может представить интерес. Нас это не удивляет, и на Перси мы за это не обижаемся. Работа есть работа. Впрочем, через пару часов он вполне «реабилитировал» себя в наших глазах, заявившись в мой номер с бутылкой виски.

Из личного исторического опыта он знает, что социализм прогрессивнее капитализма.

Суббота оказалась днем томительного ожидания. В Москве и Стокгольме продолжались переговоры, но дело не трогалось с места, ибо шведы не отходили от своей жесткой формулы: сначала опрос капитана лодки, а потом уже снятие ее с мели и передача советской стороне. Мы бесцельно слонялись по гостинице, отмахиваясь от журналистов, как от назойливых мух, уходили в город, покупали газеты и обкладывались ими в номере, ездили на экскурсии в город и за город, а день все тянулся и не хотел кончаться. Карлскрунские гостиницы просто не вмещали наехавших со всех концов мира журналистов, и они тоже неприкаянно бродили по улицам в поисках поживы. Туристический бизнес четко уловил конъюнктуру и пустился во все тяжкие, играя на аварии с советской лодкой.

В субботу командование карлскрунской базы решило провести устрашающую акцию: всем военнослужащим отменили увольнения, береговая артиллерия под командованием генерала Жана Карлоса Данквардта произвела несколько холостых выстрелов, а подразделения шведского спецназа вооружились до зубов и высадились с перемазанными сажей лицами на острова, находящиеся в непосредственной близости от подлодки. Мы доложили об этом в посольство, и посол М. Яковлев заявил шведской стороне протест.

Воскресенье 1 ноября прошло под знаком подготовки к опросу А. Гущина. Пресса и официальная Швеция праздновали победу над Советами, которые пошли на выполнение практически всех условий шведской стороны.

Вечером нам в гостиницу позвонили из штаба базы и предложили еще раз переговорить по радио с лодкой. Связь должна была осуществиться из казармы батальона береговой обороны имени Спарре (капрал Спарре — герой Северной войны, шведский аналог нашего матроса Кошки). Несмотря на темноту и довольно позднее время, нас сопровождают кортежи машин из журналистов. Поскольку их на территорию казарм не пускают, они занимают позиции в близлежащих домах, а некоторые вместе с телекамерами вскарабкиваются на высоченный забор и снимают нас оттуда.

(Кстати, сделанные ими снимки явились причиной смешного эпизода, разыгравшегося в моем родном отделе в Москве. Примерно через неделю после нашего посещения батальона Спарре один мой коллега, знавший шведский язык, явился в кабинет моего непосредственного начальника и положил перед ним номер газеты, где на первой странице ваш покорный слуга выходит из какого-то здания в сопровождении шведского солдата с винтовкой наперевес. Создавалось полное впечатление, что меня куда-то конвоируют. Это впечатление у начальника тем более усилилось, что он не знал шведского языка, а коллега, большой шутник, решил его разыграть: «Как же так: Григорьев находится под арестом, а вы тут палец о палец не ударили для его вызволения?» Перепуганный начальник бросился было докладывать вышестоящему руководителю разведки, но, конечно, был вовремя остановлен знатоком шведского языка.)

В разговоре с Гущиным мы узнаем, что советский адмиралитет, кажется, соглашается на проведение его опроса (а не допроса, на чем настаивают шведы), но только на борту лодки. Для шведов это лингвистическое крючкотворство не имеет никакого практического значения, потому что и тот и другой вариант переводятся с русского языка одинаково — «ферхер». Гущин сообщил, что команда, естественно, устала от постоянного давления, оказываемого на нее шведами, но держится бодро. Вызывает опасения сама лодка, так как волнение на море усиливается и есть опасность, что лодка начнет биться днищем о грунт.

Потом с Гущиным через переводчика говорил Карл Андерссон. Он попытался убедить Гущина в том, чтобы он согласился предстать перед шведской экспертной комиссией на шведской территории, но тот сослался на полученные по радио инструкции. Ситуация вновь заходит в тупик. Разочарованные, мы возвращаемся в гостиницу и ложимся спать.

На шестой день эпопеи, в понедельник утром, получаем наконец новость о том, что ночью все-таки было достигнуто компромиссное решение о проведении опроса Гущина на… нейтральной территории на борту шведского сторожевика «Вэстервик».

Бъерлинг выдал нам с Просвирниным зюйдвестки с резиновыми сапогами и торопит нас с завтраком: из-за начинающегося шторма «Вэстервик» должен заранее отойти из Карлскруны и выбрать более-менее спокойное место для дрейфа или стоянки. Не дожидаясь формального сигнала из посольства, мы собираем свои вещички и выходим из гостиницы. Она гудит как улей, чувствуя решительный поворот в событиях. Садимся в маленький «фольксваген» и по мрачным, продуваемым насквозь улочкам города катим к пирсу. За нами гонится кавалькада с журналистами. Некоторые из них уже угадали цель нашей вылазки и обгоняют, чтобы выбрать выгодную позицию для фотографирования у ворот верфи, где мы будем вынуждены притормозить или остановиться.

У трапа нас ожидает капитан «Вэстервика». По морскому и дипломатическому обычаю он встречает нас, прикладывая руку к фуражке, представляется и сообщает, что через несколько минут сторожевик отдаст концы. Нас провожают в крошечную каюту и приносят бутерброды с кофе. Перси куда-то исчезает, а к нам у двери приставляют часового с карабином и открытым штыком. Это похоже не на гостеприимство, а взятие под стражу. Бутерброды застревают у нас в горле. В это время раздаются звуки команд, работавший на малых оборотах двигатель взрывается мощным ревом, и мы чувствуем, как сторожевик отходит от причала. Сразу начинается сильная болтанка, Юра определяет, что мы уходим в южном направлении.

Появляется Перси, мы заявляем ему решительный протест и требуем убрать «почетный караул». Офицер связи исчезает и через минуту приводит с собой незнакомого длинного рыжего верзилу в форме старшего лейтенанта (Просвирнин сразу узнал в нем офицера из разведотдела штаба обороны Леннарта Борга). Не представляясь, подполковник начинает нам объяснять, что, «поскольку мы находимся в запретном районе, выходить из каюты господам дипломатам запрещается». Тогда мы требуем либо вернуть нас на берег, либо предоставить связь с посольством. Шведы предпочитают второе. Нас провожают в рубку к капитану, и оттуда мы быстро дозваниваемся до столицы и связываемся с Рымко. Советник-посланник обещает обжаловать действия военных в МИД Швеции. Когда мы вернулись обратно, часового у каюты уже не было.

Минут через двадцать катер стал на якорь, спрятавшись за остров, но качка продолжалась довольно приличная. Опять потянулись тягостные минуты ожидания. Вдруг включили радио, и мы услышали, как диктор, захлебываясь, точно вел репортаж с хоккейного матча, на котором «Тре крунур» с разгромным счетом выигрывала у сборной СССР, вещал о том, что вертолет с Гущиным уже поднялся в воздух и находится в пути. Мы посмотрели на часы — время было начало второго. Потом стали передавать, что на море поднялся невероятно сильный шторм и что подводную лодку начинает сильно бить о грунт. Стоявшие кольцом вокруг лодки катера и суденышки шведов разбросало по всему Гусиному проливу. С борта «У-137» полетели ракеты с сигналом «SOS». Создавалась драматическая ситуация: лодку без промедления нужно было снимать с мели, а ее капитан отсутствует.

Напряжение достигло наивысшей своей точки. Стиснув зубы, осознавая свою беспомощность, мы сидели в четырехметровой каюте и смотрели в пол. (Примерно через три часа, когда мы сидели на процедуре опроса капитана подлодки, шведы нам сообщили, что лодку успешно сняли с мели и под конвоем отвели в затишье. От сердца немного отлегло, мы понимали, что в такую нелегкую погоду могло произойти что угодно, однако шведские спасатели остались на высоте.)

В это время нам сообщили, что Гущин уже на борту «Вэстервика». Через несколько минут в каюту к нам шагнул молодой, светловолосый, крепко сбитый, среднего роста капитан третьего ранга. Лицо чисто выбрито, а белое кашне, отглаженная форма и рыжеватые усы только подчеркивали его задорный нрав и боевитость. Мы вскочили на ноги, и Гущин звонким голосом начал было по всей форме рапортовать, приставив руку к фуражке:

— Товарищ капитан первого ранга, докла…

Мы прервали его на полуслове и бросились на него, чтобы крепко обнять. Он смущенно заморгал своими белесоватыми ресницами, ошеломленный такой неуставной встречей. Дверь каюты открылась, Перси просунул свою голову внутрь и сказал, что в нашем распоряжении всего несколько минут, потому что комиссия уже собралась и ждет нас в кают-компании. Нам удается обменяться несколькими словами. Узнаем, что на лодке, все в норме. Сообщаем Анатолию, что лодку уже сняли с мели, подбадриваем его перед лицом предстоящей дуэли со шведскими навигационными экспертами. Он уверяет нас, что все будет хорошо. Вместе с ним прибыл замполит Беседин, который стоял на вахте в ту злосчастную ночь 27 октября. Юра передает Гущину пару бутылок водки и несколько блоков сигарет. Вот что, оказывается, привез с собой в командировку из Стокгольма военный атташе! Молодец!

Бъерлинг проводит нас в кают-компанию — помещение, посреди которого стоит овальный стол, а по его краям — мягкие сиденья. За стол можно только протиснуться, и то поочередно. Занимаем с Просвирниным и Бъерлингом места «согласно купленным билетам». Во главе стола восседает Карл Андерссон, ему ассистирует эксперт по вопросам навигации и специалист-подводник капитан второго ранга Эмиль Свенссон из военно-морского штаба, помогают сотрудники разведотдела штаба обороны Рольф Мальм, Эрланд Сеннештед и упомянутый выше Л. Борг, переводит переводчик из Стокгольма Пэр Янссон. Мы с Юрой сидим напротив Андерссона, а Гущин с Бесединым — по правую руку от нас через Бъерлинга.

Местное время 14.10.

Начальник штаба базы делает вступительное слово, говорит о цели комиссии и призывает советских офицеров к сотрудничеству со шведскими экспертами «в деле выяснения истины о причинах аварии подлодки „У-137“. Переводчик переводит сказанное на русский язык, двойной повтор сказанного позволяет нам с Юрой почти дословно протоколировать ход опроса. Слова звучат обыденные, но на душе тревожно. Карл Андерссон с хитрой улыбкой на губах предупреждает присутствующих, что на процедуру опроса допущены двое советских дипломатов, однако они лишены даже совещательного голоса и не имеют право вмешиваться в прения. А нам во что бы то ни стало нужно предотвратить „избиение“ наших подводников.

Первым задает вопросы Эмиль Свенссон. Начинает он осторожно, издалека, на его губах играет хитрая улыбка человека, имеющего в колоде только одни козыри. Но, столкнувшись с ровными, спокойными ответами Гущина, он горячится, не сдерживает эмоций и с позиций своего превосходства пытается поиздеваться над «неудачливыми советскими мореходами», которые, пусть даже потеряв все навигационные приборы на борту, не могут сориентироваться в такой луже, каковой является Балтийское море.

Юра не выдерживает и просит Карлссона «приструнить» Свенссона, чтобы тот придерживался сути дела и не допускал унизительных для чести советского офицера насмешек.

Дуэль — она и есть дуэль.

Свенссон обиженно поджимает губы и садится на место. Вопросы сыплются на Гущина со всех сторон, но он спокойно и уверенно, словно на оперативном разборе результатов учений, отвечает на все и не дает сбить себя с толку. В его объяснениях присутствует логика, и это не может не злить членов комиссии. Их задача — уличить его в том, что лодка сознательно пробралась в шведские шхеры с разведывательными целями, имея на борту ядерное оружие. Выход из строя навигационных приборов — это, по их мнению, явная симуляция, рассчитанная на простачков. А о наличии на борту ядерного оружия и говорить нечего — замеры шведских экспертов из ФАО56 однозначно доказывают это.

Устав допрашивать Гущина, эксперты переключились на капитан-лейтенанта Василия Беседина, замполита Гущина. Хотя он тоже имел военно-морскую подготовку, но уклон в ней был сделан все-таки несколько другой. Он, естественно, слабо разбирался в навигационных проблемах и при первых же каверзных вопросах стал «плавать». Со стороны шведов немедленно посыпались едкие замечания, на лицах появились откровенные усмешки. Беседин покраснел, запнулся и обернулся в нашу сторону, ища поддержки. Возникла небольшая пауза, и тогда раздался голос Просвирнина:

— Не смотрите в нашу сторону. Отвечайте как умеете.

Беседин почувствовал себя уверенней и стал рассказывать о том, как протекала его вахта и как получилось, что лодка села на мель. В его рассказе шведы уловили некоторое расхождение (как мне показалось, несущественное) с показаниями командира лодки и попытались воспользоваться им для получения доказательств в пользу своей версии событий. Однако и с замполитом у них ничего не вышло. Провалились и хитроумные пассы шведов добыть под видом интереса к вопросам навигации тактико-технические подробности оснащения лодки.

Вообще, если оценивать результаты семичасового опроса в целом, то можно было уверенно сказать, что «встреча закончилась вничью». Думаю, что и шведы оценили свои успехи аналогично скромно, иначе они вряд ли бы пошли на нарушение достигнутого накануне соглашения и сразу после опроса Гущина на «Вэстервике» отправились на лодку, чтобы попытаться обнаружить там хоть какую-то «компру» против советских моряков.

Об этой силовой акции мы узнали поздно вечером и доложили о ней в посольство, но сделать уже ничего было нельзя. Шведы находились на своей территории и были хозяевами положения. Впрочем, на борту лодки им удалось только осмотреть вышедшие из строя навигационные приборы и ознакомиться с записями в вахтенном журнале, подтверждающими версию о несчастном случае. К торпедным отсекам их вообще не подпустили, то есть доказательства присутствия на борту ядерного оружия, таким образом, просто повисли в воздухе. Как выразился один из шведских контрразведчиков, принимавших участие в досмотре лодки, на борту «У-137» «была наведена клиническая чистота».

Когда мы поздним вечером вернулись в «Астон», то буквально валились с ног. Посмотрев отчеты о прошедшем дне по телевидению, мы с чувством исполненного долга легли спать. Но не тут-то было. На следующее утро Перси как ни в чем не бывало сообщил, чтобы мы приготовились к повторному выходу в море, поскольку шведское командование не удовлетворено результатами опроса капитана и осмотра лодки. Только вместо замполита сопровождать Гущина на сей раз должен был штурман «У-137». Мы ответили, что, во-первых, у нас нет полномочий на повторное участие в опросе, а во-вторых, таковой достигнутыми в Москве и Стокгольме договоренностями предусмотрен не был. Офицер связи возразил, что такая договоренность была. Тогда мы попросили время на то, чтобы проконсультироваться с посольством.

— К сожалению, нам некогда ждать. Через десять минут «Вэстервик» отойдет от причала судоверфи, и опрос советских офицеров будет осуществлен без вашего участия, — холодно ответил Бъерлинг. (Всякий раз, когда он приходил к нам с поручением от своего начальства, то неизменно ссылался на дефицит времени.)

Посовещавшись, мы с Юрой пришли к выводу, что нам лучше будет поехать, чем оставлять наших моряков на «растерзание» разгневанным шведам. В посольство попытаемся доложиться с борта «Вэстервика».

Опять садимся в тот же «фольксваген», опять толпы журналистов, знакомые ворота судоверфи, причал, силуэт сторожевика… Все происходит по вчерашнему сценарию, только сегодня все кажется пошлым фарсом. Только сегодня нас к телефону под разными предлогами не допускают: то мы еще не покинули запретный район, то занята линия. Вот мы уже на месте, а Гущина со штурманом нет. Проходит десять минут, двадцать, но мизансцена не меняется. Те же декорации, те же актеры, только играют они сегодня из рук вон плохо.

Продержав нас на сторожевике около двух часов и так и не дождавшись Гущина, командование базы решает все-таки допустить нас к телефону. Сразу выясняем, что согласия на повторный опрос советская сторона шведам не давала. Заявляем решительный протест Л. Боргу, организатору нашего «увеселительного» путешествия, и требуем доставить нас обратно на берег.

На этом наши морские прогулки закончились.

…Первый раунд большой игры закончился. Теперь предстояло решать вопрос о вызволении лодки из плена. Совпосол М. Яковлев посещает министра иностранных дел У. Улльстена и передает требование советского правительства освободить лодку. В Москве заместитель министра иностранных дел И. Земсков вызывает «на ковер» шведского посла и выражает резкий протест по поводу затяжек со шведской стороны с освобождением лодки.

Шведы осуществляют тактику проволочек, надеясь на то, что им в последний момент удастся добиться перелома в противостоянии с экипажем «У-137». В военных и журналистских кругах продолжают муссироваться слухи о ядерном оружии на борту лодки. Стало также известно, что на «У-137» находится «крупная шишка» в лице капитана первого ранга Аврукевича. Это он первым заговорил с К. Андерссоном на немецком языке. Аврукевич держится в тени, но шведы подозревают, что его присутствие на лодке не напрасно. А. Гущин утверждает, что Аврукевич — капитан-наставник, который сопровождал его как молодого командира в учебном походе. Такая практика широко распространена в советских ВМС, но шведы не хотят верить в такое слишком простое объяснение.

Тягомотина продолжается. Контакты с военными в Карлскруне становятся редкими и малопродуктивными. По согласованию с посольством на восьмой день противостояния, в среду 4 ноября, я вылетел в Стокгольм, оставив Ю. Просвирнина одного наблюдать за дальнейшим развитием событий в Карлскруне. В этот день в посольстве по случаю ноябрьских праздников был организован прием. Официальная Швеция его практически игнорировала.

5 ноября шведское правительство приняло принципиальное политическое решение отпустить лодку восвояси и передать ее под расписку советскому адмиралу, который уже несколько дней с крупным отрядом советских кораблей дрейфует у южного побережья Швеции. Шведы проверяют мореходные качества лодки, снабжают ее всем необходимым, в том числе дизельным топливом, водой, продуктами питания.

6 ноября в 8.15 буксир «Ахилл» начинает буксировать «У-137» из Гусиного пролива в открытое море. В 8.40 она пересекает границу территориальных вод Швеции, и ее освобождают от буксира. Лодка запускает двигатель и своим ходом устремляется к ожидающим ее советским кораблям. Все-таки праздники моряки будут отмечать в родной обстановке!

— А может быть, нам надо было отбуксировать ее до причала в Калининграде? — спрашивает в шутку Карл Андерссон своего помощника.

…5 ноября газета «Правда» под заголовком «О происшествии с советской подводной лодкой» публикует следующее лаконичное сообщение:

«В ночь с 27-го на 28 октября с. г. советская дизельная подводная лодка номер 137, совершая обычное учебное плавание в Балтийском море, вследствие выхода из строя навигационных приборов и возникновения в связи с этим ошибок в определении места, в плохую видимость сбилась с курса и села на мель у юго-восточной оконечности Швеции. В настоящее время подводная лодка снята с мели шведскими спасательными судами и стоит на якоре в безопасном месте. Ведутся переговоры со шведскими властями о выводе подводной лодки за пределы территориальных вод Швеции».

Это все, что было тогда опубликовано в Советском Союзе по поводу инцидента с «У-137» — инцидента, серьезно и надолго испортившего отношения между обеими странами. Потом, в годы перестройки, появлялись отдельные отклики в газетах и журналах, но подробного отчета об этих событиях в нашей стране до сих пор не появилось. И это понятно. Зачем ворошить страницы истории, в общем-то не делающие чести ни стране, ни флоту?