Олег Премьеры в МХАТе – от «Чайки» до «Дяди Вани»
Олег
Премьеры в МХАТе – от «Чайки» до «Дяди Вани»
В сентябре 1980 года, когда исполнилось десять лет с того момента, как Олег Ефремов встал у руля МХАТа, из жизни ушел очередной «великий старик» Художественного театра (пришел туда в 1933 году) – Анатолий Кторов (это случилось 30 сентября, покойному было 82 года). После этого из плеяды великих в МХАТе остались лишь несколько человек, из которых еще двое уйдут из жизни до середины 80-х: Борис Петкер (умер 30 января 1983 года, 80 лет) и Михаил Болдуман (умер 28 декабря 1983 года, 85 лет).
К этому списку стоит добавить и Николая Алексеева, который пришел в МХАТ в 1952 году, а в 1980–1983 годах был ректором Школы-студии МХАТа. Он умер 18 августа 1983 года на Соловецком острове, где был на отдыхе. Ему было всего 53 года.
Наконец, 23 марта 1986 года умрет Анастасия Зуева (89 лет). После чего из великих в труппе останутся лишь несколько человек: Марк Прудкин (кстати, главный зачинщик прихода Олега Ефремова в МХАТ), Ангелина Степанова, Софья Пилявская, Софья Гаррель.
Вместо умерших в труппу вливались новые исполнители, которых Ефремов хотел видеть в своем театре. Назовем лишь некоторых: 1980 год – Георгий Бурков, Анастасия Вознесенская, Станислав Любшин; 1981 год – Константин Григорьев; 1983 год – Олег Табаков; 1984 год – Олег Борисов; 1985 год – Петр Щербаков, Полина Медведева.
Еще отметим, что в 1980 году заведующим литературной частью МХАТа стал Анатолий Смелянский (Альтшулер) – тот самый, отрывки из воспоминаний которого уже неоднократно возникали на страницах этой книги. Кто это такой?
Он родился в 1942 году в Горьком и окончил историко-филологический факультет тамошнего пединститута. Затем какое-то время преподавал русский язык и литературу в средней школе. А в 1966 году был приглашен в качестве заведующего литературной частью в Горьковский ТЮЗ, где главным режиссером был В. Л. Витальев (Эдлин). Одновременно с этим Смелянский начал преподавать в Горьковском театральном училище историю русского театра, изучать которую Смелянскому пришлось параллельно преподаванию. Тогда же, в конце 60-х, он начал публиковаться в печати как театральный критик, в том числе и в Москве – в журнале «Театр». Его тогда возглавлял Юрий Рыбаков, который слыл либералом и активно привлекал к работе людей схожих с ним взглядов (не случайно в перестроечные годы Рыбаков возглавит другой важный журнал творческой интеллигенции – «Советский экран»). В итоге Смелянского в Москве заметили. И в 1975 году пригласили заведующим литературной частью в Театр Советской армии. Там в 1974 году как раз произошла смена руководства: вместо скончавшегося А. Попова-старшего главным режиссером стал кинорежиссер с Рижской киностудии Ростислав Горяев, снявший фильм про легендарного командира Красной армии Яна Фабрициуса – «Прикосновение». При нем Смелянский и начал свою московскую одиссею.
В ЦТСА он проработал пять лет, после чего его и позвал к себе Ефремов, который давно был окружен евреями (еще со времен «Современника»). В МХАТе это продолжилось в лице А. Гельмана, М. Рощина, М. Шатрова, Р. Сироты, наконец, А. Смелянского. Как чуть позже (на одном из юбилеев «Современника») скажет сам Ефремов, сославшись на Л. Толстого: «Евреев любить трудно, но нужно». Зачем он окружал себя евреями? Они постоянно генерировали новые идеи и, главное, в силу своего природного бунтарства заряжали и его своими настроениями. К тому же близость к еврейской интеллигенции гарантировала комфортное существование, поскольку базировалась на вечном восхищении с их стороны по адресу их симпатизантов, даже если последние делали что-то малоталантливое. Ведь значительная доля театральных критиков (как и киношных, кстати) состояла именно из евреев. Впрочем, напомним, что дедушка самого Ефремова носил отчество Абрамович.
А теперь вспомним премьеры МХАТа в постановке Олега Ефремова, которые появились в 1980–1985 годах не без участия А. Смелянского.
В 1980 году Ефремов вновь обратился к пьесе А. Чехова «Чайка». Напомним, что в 1970 году он уже ставил ее, но только на сцене «Современника». Но тогда он сделал из нее памфлет, где высмеял «болтунов-интеллигентов», загубивших некую общую идею, в которую они некогда верили. По сути, в этом спектакле звучал приговор современниковцам, которые к концу 60-х из романтиков превратились в обыкновенных обывателей и мещан. Не случайно это была последняя постановка Ефремова на сцене «Современника».
Почти в то же время «Чайка» была поставлена и в МХАТе – Борисом Ливановым. Но это был иной спектакль – романтическая драма. В ней герои, для которых любовь и творчество – священные понятия, вступали в противостояние с теми, кто принимает все это за обычную рутинную повседневность, а не как чудесное редкое явление. Спустя десять лет Ефремов вернулся к «Чайке», но уже пребывая в другом настроении. Как пишет А. Смелянский:
«Не «драма в жизни», а драма самой жизни стала занимать режиссера. В 1970 году «Чайка» была прочитана как памфлет, в 1980-м в ней всего слышнее звучала нота всеобщего примирения, понимания и прощения… В отличие от современниковской «Чайки» режиссер захотел выслушать каждого героя пьесы. Он погрузил «слова, слова, слова» в светящуюся лиственную зыбь. Да, они были говорливыми, эти чеховские люди, говорливыми до того, что не замечали смерти человека: так умирал в этом спектакле Сорин – Андрей Попов. Но поверх всех разочарований и потерь набирал силу мотив веры среди упадка. Той веры, что питается не любовью или ненавистью к человеку, но пониманием исходной жизненной ситуации как неразрешимой драмы…
В новой «Чайке» звучал, во всяком случае для автора этих строк, еще один скрытый мотив. Спектакль рассказывал о муке рождения новой мхатовской семьи. Тема актерского ансамбля, важная для Чехова, становилась еще и темой понимания и взаимодействия людей, собравшихся возрождать Художественный театр. Эта тема в разной аранжировке потом войдет во все следующие чеховские спектакли Ефремова…»
А вот как отзывается на ефремовскую «Чайку» П. Богданова: «У режиссуры стала исчезать вера и в благую цель истории. В театре появились спектакли, в которых шестидесятники признавались в потере цели и смысла существования («Иванов» А. Чехова в постановке О. Ефремова в МХАТе). Изменился сам тон высказываний. Если в середине 1950-х годов у таких режиссеров, как А. Эфрос, О. Ефремов, общий пафос творчества был жизнеутверждающим и исходил из убежденности в возможностях социальных перемен, то ближе к середине 1960-х в их творчестве этой убежденности оставалось все меньше, в их высказываниях усилились драматические ноты…»
В новом спектакле были заняты следующие исполнители: Татьяна Лаврова – Аркадина, Анастасия Вертинская – Нина, Иннокентий Смоктуновский – Дорн, Андрей Попов – Сорин, Андрей Мягков – Треплев, Вячеслав Невинный – Шамраев, Евгений Киндинов – Медведенко, Екатерина Васильева – Маша. Во втором составе на сцену выходили: И. Саввина, Е. Ханаева, Н. Гуляева, Ю. Богатырев, Е. Евстигнеев, В. Давыдов, Р. Козак, В. Сергачев. По сути, это был уже прообраз той труппы, которую сформировал Олег Ефремов.
Роль Сорина во втором составе «Чайки» исполнял мхатовский «старик» Владлен Давыдов (как мы помним, он пришел в труппу в 1947 году после первого выпуска Школы-студии МХАТа). Так вот играл он в спектакле недолго, поскольку в январе 1981 года надолго (на полгода) вышел из строя – сначала почти два месяца лежал в Боткинской больнице, потом проходил двухмесячную реабилитацию в санатории. А поводом ко всему этому стал… резкий разговор с Олегом Ефремовым по поводу того, что тот творил в театре. И здесь интересно мнение человека, который хорошо знал Ефремова еще со времен его учебы в Школе-студии МХАТа. На этих страницах он уже упоминался – это Вадим Шверубович, сын В. Качалова, который преподавал в Школе-студии с момента ее основания и стоял у истоков создания театра «Современник». Долгие годы он относился к Ефремову с любовью, но затем у него как будто заново открылись глаза на своего ученика. Так вот, 7 февраля 1981 года, когда В. Давыдов лежал в Боткинской больнице, Шверубович прислал ему письмо, из которого я приведу лишь отрывок:
«…Что за «беседа» с Олегом, которая так Вас потрясла? Неужели Вам давно не ясно было… Неужели не ясно всем – талантлив он или нет (вероятно, очень), – но он безнравственный!..
Ведь если бы не он, еще можно было спасти это чудо от Кедрово-Станицынского гнилья, ведь Коле Хмелеву было так мало лет, ведь мог же народиться такой Хмелев, да и Ливанов с годами стал бы мудрее – все бы лучше, чем допустить полную гибель, которую создал Олег…»
То есть Шверубович открытым текстом говорит, что если бы не Ефремов, то МХАТ можно было бы спасти – например, с тем же Борисом Ливановым во главе. Но последнего, как мы помним, «заговорщики» заставили уйти из театра и призвали на службу Ефремова. И тот за одиннадцать лет своего руководства довел прославленный театр до такого состояния, что у таких мхатовцев, как Шверубович (или В. Виленкин), буквально волосы встали дыбом. Причем ситуацию еще можно было изменить, если бы Ефремова (а с ним и А. Смелянского) из МХАТа убрали. Но этого так и не случилось – к тому времени либералы уже плотно оседлали власть.
По злой иронии судьбы В. Шверубович ушел из жизни спустя четыре месяца после этого письма – 13 июня 1981 года. И панихида проходила в стенах филиала МХАТа, а вел ее… Олег Ефремов. Но как написал В. Виленкин: «Панихиду вел Ефремов – вполне достойно, но бездушно».
А как же иначе, если ведущий прекрасно был осведомлен о том, как к нему относился покойный все последние годы.
Но вернемся к постановкам Ефремова.
В «Чайке» для него роли не досталось, зато в другом его спектакле – «Наедине со всеми» А. Гельмана – он исполнил главную роль – начальника строительно-монтажного управления Голубева. По сюжету в семье Голубевых произошло несчастье: сын Алеша в результате аварии лишился обеих рук. Трагическое событие заставляет родителей Алеши заново прожить прошедшие годы, правдиво и беспощадно оценить меру собственной вины.
Еще одна постановка Ефремова, датированная тем же 1981 годом, – «Так победим!» М. Шатрова. Этот спектакль был приурочен к XXVI съезду КПСС и рассказывал о последних месяцах жизни В. И. Ленина. Как мы помним, в последний раз к ленинской теме Ефремов обращался еще в «Современнике» – в спектакле «Большевики», который тоже был поставлен по пьесе М. Шатрова. Но там речь шла о событиях 1918 года, связанных с покушением на Ленина, а здесь действие разворачивалось в октябре 1923 года, когда Ленин, находившийся в Горках на излечении после тяжелого инсульта (он потерял речь, правая рука была парализована), потребовал, чтобы его в последний раз привезли в Кремль. Вождь пробыл в своем кабинете несколько минут в полном одиночестве, переночевал в кремлевской квартире, а на следующий день вернулся в Горки. Жить ему оставалось три месяца.
На основе этой истории Шатров и развивал сюжет своей пьесы, пытаясь задать вопросы Ленину из начала 80-х, когда КПСС стояла на распутье – решала вопрос, как двигаться дальше, чтобы не угробить то, что когда-то задумал вождь мирового пролетариата и его соратники. Судя по названию пьесы – «Так победим!» – ее автор был оптимистом (или притворялся таковым). То же самое можно было сказать и про Ефремова, который всегда был весьма ловок и хитер.
Между тем ситуация со спектаклем была тревожная. Его не хотел принимать глава Московского горкома и член политбюро Виктор Гришин. И министр культуры Петр Демичев тоже склонялся в ту же сторону. Почему? Видимо, оба они чувствовали некий подвох со стороны постановщиков спектакля, очередную либеральную игру «в фигушки». Поэтому Ефремову срочно требовалось заручиться поддержкой людей повлиятельнее – например, самого Леонида Брежнева. А для этого надо было заманить его на спектакль. Но как это сделать? Тогда решено было выйти на помощника генсека Александрова-Агентова, который и уговорил престарелого генсека (а тот взял с собой почти все политбюро) приехать в МХАТ. На дворе стоял март 1982 года. Что из этого получилось, рассказывает В. Шиловский:
«…Оказывается, «девятка»[28] скоммутировала связь в обратном порядке. И Леонид Ильич не слышит, что происходит на сцене. А то, что говорит Леонид Ильич, слышит весь зал. Зрители, бросив сцену, дружно повернули головы вправо. И начался двойной спектакль. Один на сцене, он был уже неинтересен зрителям. А второй спектакль, в правительственной ложе, вызывал огромный интерес.
На сцене Владимир Ильич приехал навестить умирающего Свердлова. Но, по режиссерскому замыслу, в кровати никого не было. Как будто это видение вождя. Он вспоминает Свердлова, оценивает его деятельность. А кровать пустая. И только Александр Калягин[29] произнес:
– Вот, товарищ Яков Михайлович, разве можно так…
– А где же Свердлов? – раздается на весь зал.
– Леонид Ильич, это воображение режиссера, – отвечает Громыко.
– А почему он вспоминает без Свердлова? – спрашивает Леонид Ильич.
– Ну, это так, Леонид Ильич, режиссерский замысел, – объясняет Громыко.
– Хорошо, – согласился Леонид Ильич.
Следующая сцена, когда Ленин на кого-то кричит, возмущается. Но на кого он кричит? Ни одного человека не названо. На самой высокой ноте крик Ленина был прерван вопросом Брежнева:
– А почему он кричит? На что Громыко отвечает:
– Он нервничает, он борется.
– Вожди не должны кричать, – мудро заметил Леонид Ильич, – вот, например, я. Я же никогда не кричу.
Начинается сцена разговора рабочего с Лениным. Рабочего играл Бурков. Обычно на прогонах эта сцена проходила очень хорошо. Драматургия присутствовала. И конечно, талант Георгия Буркова и Александра Калягина обсуждать не имеет смысла. К тому же на сцене присутствовал юмор. Но в данном случае Жора стоял спиной к правительственной ложе. А дикция Буркова всегда оставляла желать лучшего. Вдруг он слышит голос из правительственной ложи:
И между Жорой и Леонидом Ильичом словно возникли какие-то биотоки. Жора начинает громче говорить, четче выговаривать слова.
– Все равно не понимаю, – жалуется Леонид Ильич. Тогда Георгий Иванович бросает Владимира Ильича к чертовой матери, поворачивается к нему спиной, лицом к настоящему Ильичу и начинает четко говорить. А Саша Калягин в спину подает реплики.
– Вот теперь хорошо, – сообщил Леонид Ильич всему залу.
Сцена прошла, и вдруг все видят, как Леонид Ильич встает и уходит. Уходит! Ефремов и Шатров в отпаде. Это означало победу Гришина. На сцене – тишина.
Минут через двадцать возвращается довольный Леонид Ильич, садится на место, и весь зал слышит:
– Ноль-ноль.
Оказывается, в это время по телевизору транслировался хоккей, и Леониду Ильичу не терпелось узнать счет.
Секунд пять после окончания спектакля Леонид Ильич и члены Политбюро стояли и аплодировали. Этого хватило, чтобы увековечить их на фотопленке для архивных материалов Художественного театра.
Спектакль обрел свой путь. Вышел указ о присуждении Государственных премий Калягину и Ефремову…»
После этого посещения МХАТа Л. Брежнев прожил недолго – всего восемь месяцев. Он скончался 10 ноября 1982 года. К власти пришел бывший шеф КГБ Юрий Андропов. При нем началось «закручивание гаек», которым решила воспользоваться мхатовская оппозиция, давно мечтавшая сместить Ефремова. В этом ей решили помочь люди из так называемой «русской партии», которые тоже видели в Олеге Ефремове своего идейного врага, представителя «иудейской партии». Мы помним, что в жилах Ефремова могла течь еврейская кровь и в МХАТе он опирался на евреев: Анатолия Смелянского (Альтшулера), Александра Гельмана, Михаила Шатрова (Маршака). Особенно выделялся первый, который пришел в МХАТ из Театра Советской армии в 1980 году (как раз накануне постановки «Так победим!») в качестве заведующего литературной частью.
Итак, люди из «русской партии» решили нанести удар по Ефремову. Для этого в 1983 году в журнале «Огонек» (главным редактором в нем был Анатолий Софронов) появилась статья «великой старухи» МХАТа Анастасии Зуевой, где она достаточно критично отзывалась об обстановке, сложившейся в Художественном театре. Заметим, что эта публикация дорого обойдется Зуевой – в театре ее чуть ли не затравят, после чего она угодит в Кунцевскую больницу. А спустя три года и вовсе скончается.
После «выстрела» из «Огонька» к делу подключилось Министерство культуры РСФСР в лице заместителя министра Е. Зайцева – были предприняты шаги по поиску замены Ефремову. Выбор пал на главного режиссера Театра имени Маяковского Андрея Гончарова. Но тот колебался. Зато не колебалась Татьяна Доронина, которая решила вернуться из «Маяка» в МХАТ после одиннадцатилетнего отсутствия. Вернуться зачем? Может, чтобы сплотить антиефремовскую оппозицию? Видимо, зная об этом, Ефремов всеми силами противился этому приходу. Но решал не один один, а худсовет театра. И на его заседании с перевесом всего в один (!) голос было принято решение вернуть Доронину в труппу. И очень скоро это решение сыграет свою роль в судьбе МХАТа – именно Доронина не даст Ефремову и его команде очистить театр от «балласта».
Но чем же закончилось то противостояние? Оно длилось вплоть до смерти Ю. Андропова в феврале 1984 года. После чего сподвижники Ефремова отправили делегацию из именитых актеров и актрис в ЦК КПСС, где им было объявлено: можете быть спокойны – Ефремова в обиду мы не дадим. Более того – Ефремову (а также М. Шатрову и А. Калягину) была присуждена Государственная премия за спектакль «Так победим!». Отметим: спустя почти три года с момента его появления на свет. Просто так такие вещи, естественно, не делались.
Откликаясь на это присуждение, журналистка Н. Исмаилова писала в «Известиях»:
«Олег Ефремов поставил спектакль-протест против обывательского сознания. На сцене мы видим великого человека, понимающего, что победоносное революционное восстание – это только начало.
Только действительно просвещенный человек понимает, что советская демократия находит свою устойчивость в способности видеть перспективу, в способности двигаться, идти вперед.
Готовить такой спектакль можно только с верой, что проблемы, волнующие авторов, – это живые проблемы, они действительно занимают и волнуют миллионы людей, образуют центр духовной жизни современников…»
Верил ли сам Ефремов в подобного рода декламации? Думается, вряд ли. Этот спектакль был необходим ему как щит от нападения со стороны тех, кто не верил в его искренние мотивы по поводу коммунистических идеалов. Плюс как возможность иногда ставить то, что его по-настоящему волновало. Например, «Утиную охоту». Или чеховского «Дядю Ваню», которого он поставил вскоре после «Так победим!». Как напишет А. Смелянский: «…И вот уже закрутилась мхатовская сцена, зазвучал пьяный озорной голос Астрова – «ехал на ярмарку ухарь купец». Начинался его загул, его краткий праздник, вырывалась душа на волю, и ходил ходуном дом…»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.