ПЕТРУ П. КОСЯРОВСКОМУ <1828.> Сентября 8-е. <Васильевка.>

ПЕТРУ П. КОСЯРОВСКОМУ

<1828.> Сентября 8-е. <Васильевка.>

Извините, почтеннейший Петр Петрович, что я не писал к вам, я не знал, что и мое письмо будет служить вам не лишним, я всегда думал: не нужно там тратить слов, где нужны дела — что же, буду писать к вам. Если бы мое письмо хотя на миг заставило вас позабыть вашу скуку, тогда бы я был счастлив, я бы не потратил тогда слов даром. Теперь у нас ярмонка, и хотя его высокопревос. не благоволил приехать, но мы провели время всё-таки недурно, беспрестанно разъезжали по ярмонке и разорялися в пух… я один промотал пару целковых. Но она выгоднее всего была нашим людям, потому что все покупки шли им. В Яресках я уже не помню, когда был. Недавно только воротился из Кременчуга, где также была ярмонка и где более всего я промотался на вина и на закуски. Но как теперь яресковских гостей не было, то весь этот запас остался нам на всё годовое продовольствие. В праздник храмовой нашей церкви мы пили таки винцо доброе, вспоминали вас, сочтя неполное наше семейство. Зачем вы оторвались от нас, от тех, которые думали и привыкли с вами не расставаться? Раз застал я [Далее было: маминьку] нашу редкую маминьку в слезах над письмом вашим, в котором, по словам ее, заключался упрек на молчание, между тем как она давно уже отправила письмо к вам; целый тот вечер мы ни о чем больше не говорили, как только об вас. Воспоминания кучею теснились на ум; тогда только увидел я, сколько все наши любят вас, и мне пришла в голову счастливая мысль, но которая вскоре разрушилась, когда я услышал, что будто вы уже располагаете покинуть [покинуть уже] навсегда Малороссию. Неужели вы в состоянии оставить тех, которые так вас любят? Зачем же было нас всех так привязать к себе, чтобы удаление ваше потом навело нам горькую печаль? Я еду в Петербург непременно в начале зимы, а оттуда бог знает, куда меня занесет, весьма может быть, что попаду в чужие край, что обо мне не будет ни слуху, ни духу несколько лет, и признаюсь, меня самого не берет охота ворочаться когда-либо домой, особливо бывши несколько раз свидетель, как эта необыкновенная мать наша бьется, мучится иногда даже об какой-нибудь копейке, как эти беспокойства убийственно разрушают ее здоровье, и всё для того, чтобы доставить нужное нам и удовлетворить даже прихотям нашим. Как разрывалося у меня сердце, глядя на такие труды и вспоминая, что я сам часто употреблял во зло. — Кто же в это время моего отсутствия может заставить ее быть спокойною, когда прибавляется ей еще новая печаль, беспрестанные заботы и часто печальные мысли на счет отсутствующего? Я прошу вас, я умоляю, заклинаю и родством и приязнию и всем, что только может подвигнуть ваше доброе сердце, не оставьте нас, отмените свое грозное намерение и, совершивши свое достойное дело, приезжайте в Васильевку, будьте ангел-утешитель нашей матери. Вы всегда были помощником ей и в хозяйстве и во всем добром, вы и теперь облегчите ее заботы. Я с своей стороны почти всё сделал, денег беру с собой немного, чтобы стало на проезд и на первое обзаведение; а для обеспечения ее состояния отказываюсь от своего наследия и теперь занимаюсь составлением дарственной записи, по которой часть имения, принадлежащего по завещанию мне, с домом, садом, лесом и прудами, оставляется матери моей в вечное владение. Не по легкомыслию, не по какому-либо безрассудительному хотению это сделаю, но самое благоразумие этого требует. Нужно всё предполагать. Может быть, и весьма вероятно, что в самом деле я отлучусь и слишком далеко (это и есть мое намерение), обо мне не будет и слуху, между тем уплывет десять лет, законная давность — почему знать, каковы еще будут мои сестры, может быть, жадные наследники не дадут ей и места, где бы преклонить голову. Вы знаете этого алчного попа от. Меркурия, который с такою жадностию следит наше имение, и который, пользуясь правом родства, уже зажилил порядочный кусок, чего они не сделают с женщиною, хотя благоразумною, но всё-таки не имеющею достаточной твердости для состязания с этими закоснелыми грабителями. Что касается до меня, ежели найду свое счастие, ежели приду в состояние помочь своим родственикам и сестрам — приеду. Ежели нет — потерплю нужду, а кого нужда не совершенствует и не делает богатым? притом же до слишком большой нужды не доеду. Ежели для постоянного приобретения знаний не буду иметь всех способов, могу прибегнуть покуда к другому, вы еще не знаете всех моих достоинств. Я знаю кой-какие ремесла. Хороший портной, недурно раскрашиваю стены алфрескою живописью, работаю на кухне и много кой-чего уже разумею из поваренного искусства; вы думаете, что я шучу, спросите нарочно у маминьки, а что еще более, за что я всегда благодарю бога, это за свою настойчивость и терпение, которыми я прежде мало обладал, теперь ничего из начатого мною я не оставляю, пока совершенно не окончу. Не для того, чтобы хвалить себя, я говорю это, но чтобы обеспечить вас на счет моей будущей участи. Итак, хлеб у меня будет всегда. Дай только бог, чтобы исполнили вы нашу просьбу, меня всё уверяет, что не оставите нас, что вы будете жить вместе с нами, что вы не оставите безутешную. Вы не забудете, извините, ежели смею сказать, свой долг (хотя мы вам одолжены всем) быть с теми, которые так любят и которые рады [рады будут] бы пожертвовать всем, чтобы возвратить к себе милого родственика [возвратить вас к себе.]. Дай бог вам возможного счастия и иногда, хотя редко, легкой памяти обо мне.

Прощайте, милый дядинька! Как бы мне хотелось еще раз обнять вас.

Н. Гоголь-Яновский.

На обороте: Его благородию Петру Петровичу Косяровскому в Одессу.