Глава 19. Родительский день

Глава 19. Родительский день

– Мишка! Шмер! Вонь от твоих носков – это что-то. Шмердит! Хоть беги из мансарды. У-у-у, смерд! – это Никита проснулся в дурном расположении, гм, духа.

Голова гудела после вчерашнего застолья. И вместо того, чтобы поспать в единственный выходной, он вынужден участвовать в ПХД, то бишь парко-хозяйственном дне. Комбату дома со сварливой женой не сидится – вот и вызывает всех. А завтра предстоит быть ответственным по роте.

– Да нормальные носки! Ещё пока нормальные! Ещё не пятой стадии загрязнения! – пожал плечами Шмер. – Вот на пятой стадии подумаю, стирать или выбрасывать.

– О как! Так на какой они сейчас у тебя стадии?

– Щас подумаю, определю. Значит, день-другой ношу – пока пальцы не начинают скользить внутри. Это первая стадия. Вторая – когда выворачиваю их наизнанку и вновь ношу. Третья – правый надеваю на левую ногу, левый – на правую. Четвертая – опять выворачиваю. Пятая – носки встали колом, ударяю их об дверной косяк несколько раз, чтобы размягчить. Тогда они вновь наденутся на ноги. Нет, Никита, пока все же не пятая стадия. Терпи!

– Не буду! Сегодня же смету все твоё шмотьё-тряпье в кучу и подожгу во дворе.

– Такие, значит, твои воспитательные методы?

– Только такие! Если не понимаешь человеческого языка.

– Ну и передай ротному, что меня не будет на построении. Не в чем явиться. У меня день большой стирки. Хороша отмазка?

– Оч-чень. Неслышащих скажет, чтоб ты портянки надел.

– Эх, если б они были у меня! Ты ж их уже месяц назад вышвырнул.

– А то! Я об них два раза запнулся, едва палец не сломал.

– Вот и славно! Иди строиться, а я еще покемарю. Да! Пришли сюда Кулешова – сразу после построения. И чтоб захватил мыло, порошок…

На плацу, в строю батальона, офицеров было маловато. В основном лейтенанты. Капитаны и старлеи проигнорировали распоряжение Алсынбабаева и не явились.

Капитан Неслышащих получил выговор от комбата за отсутствие управления войсками и начал срывать зло на тех, кто был под рукой.

– Где ваш сосед, товарищ лейтенант? – набросился он на Никиту. – Почему его нет в строю?

– Голый сидит. Стирка обмундирования.

– Пусть явится в чем есть!

– В чем мать родила?

– Разболтались, лейтенанты? Передайте, что я его накажу!

– Обязательно передам. При встрече…

– Так и передайте!

– Есть! Так и передам.

М-да. Вот оно, пресловутое, разберемся как попало и накажем как-нибудь.

По возвращении Никита увидел спящего возле бревна, служившего скамьей, Кулешова. Стиральная машина работала и крутила бельё, судя по всему, уже с полчаса. Носки должны были уже, очевидно, приобрести эластичную форму, а не стоять, как реликтовые окаменелости.

Никита прошел было в дом, но споткнулся о валяющегося в проходе мертвецки пьяного Шмера. Отступил. Чёрт! А вчера говорил: нет денег. Это же надо умудриться успеть так нажраться за три часа! И на какие все-таки шиши? Не иначе, кто-то налил. Кто? Гости? Погостили и ушли?

Никита вернулся во двор и разбудил солдата:

– Боец! Хватит спать, вся морда в слюнях.

Кулешов вскочил, спросонья перепугавшись, вытер губы:

– А?! Я!

– Г-головка от руля! Ты почему спишь на посту? Тебя Шмер приставил к стирке?

– Так точно!

– Кто у нас был в гостях? – наугад, но в точку угодил Никита.

– Дык… Какие-то пожилые «чурки». Два азербайджанца. Принесли водку, коньяк, закуску.

– Ты что, тоже пригубил?!

– Никак нет! Только колбасой угостили, фруктами. Я в дом больше ни разу не заходил.

– Чёрт! Пойдём поднимать взводного. Споили его гости. Интересно, какие ещё меня сюрпризы ожидают? Может, квартиру обчистили? Может, родственники солдатика тоже где-то валяются под столом? Или бойца самовольно уже в отпуск везут?

– Не видел, чтоб они выходили, – растерялся солдат. – Я дом внимательно охранял.

– Ты ж дрых без задних ног! Тоже мне сторож!

Никита с тяжёлым предчувствием открыл перекосившуюся дверь, шагнул через порог. Стащив с ног прилипшие к потным икрам сапоги, переобулся в тапочки. Конечно, когда ноги обуты в тапочки, а на тебе галифе с торчащими тесемками, то выглядишь комично. Особенно при посторонних. Но очень не хотелось топтать вымытый вчера вечером пол.

Напрасное беспокойство. Перешагнув порог, отделяющий веранду от квартиры, Никита тотчас пожалел о вчерашних усилиях по наведению порядка. Эта сволочь Шмер, естественно, не разулся. И вместе с ним в грязной обуви топтались в кухне его собутыльники. Вернее, уже не топтались…

Мишка лежал, уткнувшись своей худощавой мордой в сжатые кулаки, сопя и посвистывая. Два пожилых азербайджанца чуть слышно гортанно переговаривались, ожидая пробуждения офицера. Оба, судя по мозолистым ладоням, из сельской местности.

Стол ломился – фрукты, зелень, коньяк. Много привезли, не осилили.

Завидев вошедшего Никиту, мужчины обрадованно вскочили и принялись здороваться, назвались: Расул, Мамед. Притомились, видать, сидеть в тишине чужого дома.

Расул, который помладше, принялся разливать по стаканам коньяк.

– Давно спит? – спросил Никита у Мамеда, который постарше, ткнув пальцем в Мишку Шмера.

– Не очень. Заскучать не успели.

– Много он выпил?

– Торопится очень. Не закусывает, – покачал осуждающей головой Мамед. – Мы даже о деле поговорить не успели.

– О деле? О каком деле?

– Э-э, дарагой! Давайте сначала выпьем за знакомство.

– Я не очень тороплюсь, – поддел Никита.

– Маладец-ц! Не торопясь и выпьем!

Расул, который помладше, разлил – старику треть стопки, себе половину, Никите полную.

– Оп! Стоп! Не малить, наливать одинаково! И пить поровну, – усёк и пресёк хитрость Никита.

– Мы уже много выпили, – виновато улыбнулся Расул.

Ну разве что. Стаканы звонко блинкнули.

– Ладно, давайте теперь по делу! – Никита, очистив пару мандаринов, пережёвывал дольку за долькой.

– Дело такое, дарагой! Видишь Расула, дарагой? Это папа рядового Алиева. Я дядя рядового Алиева. Любимый дядя! А он – мой любимый племянник. Папа скучает, мама скучает, дядя скучает, сёстры плачут! Командир, отпусти Ильхамчика в отпуск, повидаться с родными.

– Очумели? Он всего три месяца служит, а вы отпуск просите. Курсанты учебок только по семейным обстоятельствам ездят на побывку. Смерть родителей, тяжёлая болезнь. Нужен повод. Тоска и плач не считаются.

– Вах! А по-другому решить проблему? В гостинице в городе сейчас живут мать и сёстры. В гостиницу отпустите на двое суток?

– На субботу и воскресенье – может быть. В будни нельзя никак.

Дядя Мамед вновь схватился за бутылку коньяка «Бакы» и предложил выпить за интернациональную дружбу братских народов.

Что ж… Но! Но:

– Ребята, учтите! Если вы сейчас быстро накачаете меня коньяком, вновь останетесь без результата. Вернее, с тем же результатом, как со Шмером. Не спешите.

– Командир, почему так говоришь? Ильхам Алиев разве плохой солдат?

– Обыкновенный. Как все.

– Порядок не нарушает? Не хулиганит?

– Всякое бывает. Но, в принципе, к нему особых претензий нет.

– Вот и хорошо! И выпьем за Советскую Армию! – предложил дядя Мамед. – Я тоже был солдатом, дарагай. Даже сержантом стал. В стройбате.

Выпили за армию.

Дядя Мамед вновь начал гнуть свою линию:

– Командир, а я слышал, у вас есть замполит Рахимов. Азербайджанец?

– Есть такой. Майор.

– Твой начальник?

– Мой. Но он не совсем азербайджанец. Мама полячка или белоруска, а папа… тоже вроде не азербайджанец.

– Ничего. Гавное – Рахимов. Значит, в его жилах течет кровь джигита. Познакомь, а?

– Познакомить, конечно, могу. Но вряд ли поможет.

– Дарагой, даже не думай! Это наши проблемы. Мы такой стол накроем! Пригласи его сюда. Миша обещал – сказал, на втором этаже можно собраться.

– Миша?

– Вот он, – показал дядя Мамед на бездыханное тело Шмера.

Папа Расул подттверждающе кивнул: обещал, обещал!

Никита со злостью посмотрел на дрыхнущего взводного. Вот гад! Уже наобещал и договорился. А потом убирать грязь кому? Солдат снова вызывать? Не хотелось бы.

– Нет, для этого есть гостиница. Там и пейте.

– Обижаешь, командир! – покачал головой дядя Мамед.

Тут Мишка проснулся, поднял голову, потер кулаками глаза и обрадованно воскликнул:

– А вот и пожаловал мой лучший друг! Наливай!

– Пошел к черту! – рявкнул Никита, но… налил. И себе тоже.

Жидкость с солидным называнием «коньяк» максимум тянула на разбавленный коньячный спирт, но в голову ударяла. Будучи трезвым, Никита наотрез отказал бы в гостеприимстве незваным гостям, но так то будучи трезвым.

Дядя Мамед быстро принялся говорить Мишке о нестыковочке, о негостеприимности хозяина.

– Никитушка, комиссар хренов! Ошалел? – закричал Шмер. – Все давно на мази! Даже комбат приглашен от твоего имени. Неслышащих лично ходил уведомлять о банкете. Твой адрес назвал! И через два часа… – Шмер взглянул на часы, – о, как время летит… нет, через сорок минут господа офицеры пожалуют!

– Сколько?

– Если прибудут все, то двенадцать. Но, вероятнее всего, двадцать. Обязательно нахлебники прибьются на огонек.

– Значит, спланированный тобой бедлам? Шабаш?

– Ну зачем? Всё будет аккуратно, чинно, тихо и без ведьм. Ступай за мебелью в роту, а я начну накрывать.

Спорить бесполезно. Убийственный аргумент – про комбата. Никита представил: вот Алсынбабаев подходит к мансарде, а на дверях висит замок, вместо сабантуя – облом, а супруге уже наплетено про экстренную проверку, значит, придётся вернуться в батальон и выплеснуть гнев на подчинённых, собрать офицеров на совещание, устроить батальонный ночной строевой смотр, заняться шагистикой на плацу. Нет уж! Лучше пару дней наводить порядок в квартире с помощью солдатиков.

А вот и они! В смысле, солдатики. Легки на помине. Первым вломился на веранду сержант Наседкин. За ним, задевая стены и косяки, – бойцы со стульями и лавками.

– А где столы? – гаркнул Шмер. – Наседкин! Где столы из Ленкомнаты? Мы что, узбеки? На полу что ли скатерть стелить?

– Дык, Ленинская комната заперта. Ключи у замполита, то есть… вот у товарища лейтенанта.

– Замполит Ромашкин! Ты чо? – фальшиво удивился Шмер. – Иди, выдай мебель которая по-получше. Я пока затащу наверх наш обеденный стол…

Собралось, действительно, почти двадцать человек. Кроме начальства, к столу приблудились все старые капитаны-взводяги, у которых нюх на такие мероприятия, как у охотничьих псов. Оповещать таких не требуется, они ориентируются по запаху и на звон посуды.

А запахи были ещё те! И звон стоял ещё тот!

Стол ломился от яств. В центре – две пирамиды коньячных и водочных бутылок. Вокруг них – тарелки с нарезанной копчёной колбасой, балыком, бужениной, овощные салаты в мисках, мелко порезанная зелень. Несколько банок шпрот прятались среди горок разрезанных на четвертинки гранатов, яблок и апельсинов. Довершал картину десерт – огромный арбуз, дыни, шоколад, коробка конфет. Стоящий в темном углу возле «тёщиной комнаты» запасной стол был завален овощами и фруктами, которые нарезать ещё предстояло.

Ну что же, после пьянки можно будет ещё неделю доедать закуски. Как раз до получки хватит.

Алсынбабаев, улыбаясь, слушал похвалу дяди Мамеда в адрес командования батальона, офицеров роты и прочих начальников. Вскоре Рахимов с земляками о чём-то толковал в сторонке, а Алсынбабаев, набрав в коробку фруктов и бутылок, исчез. Тотчас из темноты гуськом потянулась молодёжь: лейтенанты и старлеи.

За полночь Никита сделал две попытки выставить народ за дверь, но тщетно. Гости угомонились только после того, как были допиты последние капли и съедена вся закуска. Никита грустно посмотрел затуманенным взором на чердачную комнату второго этажа. Да! Грустное зрелище. Даже свою недопитую рюмку коньяка нечем заесть. Одни огрызки, объедки и окурки. Кружки и опрокинутые бутылки. Пепел на солдатской простыне, заменявшей скатерть. Жирные пятна, словно пулемётные очереди, пересекали материю вдоль и поперек – капельки масла от банок с шпротами до мест, где сидели закусывающие.

За столом вновь сопел Шмер, но лежа уже на одном кулаке, ладонью левой руки он прикрывал глаза от света. Зампотех Гуляцкий вырубился в ужасно неудобной позе – откинувшись на спинку стула, который балансировал на двух ножках в такт дыханию спящего. Хорошо, что дымоход печки оказался в полуметре от стола, и Гуляцкий уперся в неё шеей и плечами.

Никита допил одним глотком коньяк, чтобы врагам не досталось, и на непослушных ногах двинулся к лестнице. Ступени загораживала туша Миронюка. Майор спал богатырским сном, крепко обняв деревянные перила. Никита поставил ступню на бедро майора и перепрыгнул через две ступеньки, едва удержавшись на ногах. Майорская ляжка спружинила, подкинув Никиту вверх, а на галифе Миронюка четко отпечатался каблук лейтенантского сапога. Никита замахал руками и ухватился за перила, слегка всё же ударившись копчиком о ступеньку. Ступенька жалобно треснула.

– Черт! Кругом одни дубы и дубовая мебель! – Он поднял с досок майорскую широкую фуражку «аэродром» и с силой запустил её в пьяную усатую физиономию.

– Убью! – промямлила живая «мишень», облизнулась, не открывая глаз, и вновь захрапела.

Дверь оказалась распахнута настежь. Никита накинул на петлю крючок и отправился к своему дивану. С трудом стянул съёжившиеся сапоги, рванул галстук, расстегнул пуговицы на брюках и рубашке и тяжело вздохнул, словно после утомительной борьбы. Затем бросил ворох одежды в сторону стула. На нужное место приземлилось не всё. Брюки плюхнулись на пол. Он усилием воли стянул носки и, завернувшись в одеяло, провалился в кошмар.

Ему снилось, что волосатые лапы Миронюка душат его за горло. Усатая морда майора шипела: «Я тебе покажу, сволочь, как швырять майорские фуражки! Она пошита в Мосторге! Езжай в Москву! Шей новую! С золотистой ленточкой и генеральскими пуговичками!».

Этот кошмар сменялся какой-то кровавой дракой. Почему-то били Никиту, причем все кому не лень. Особенно усердствовали Шмер и боец Кулешов. Ромашкину это было особенно досадно. Он пытался брыкаться, махать кулаками и доказать солдату, что тому как подчиненному бить офицера не положено. «А носки стирать положено?» – рычал боец. «Так они не мои, а Шмера, его и бей!» – «Его не могу! Он мой взводный, благодетель. Это он велел вас бить по морде!»

Никита с силой махнул кулаком и действительно во что-то осязаемо попал.

– Твою замполита мать! – взвизгнул Шмер реальным человеческим голосом. – Скотина, нос мне разбил!

Никита с усилием прищурил глаза, открыть их широко не представлялось возможным. Не во сне, а наяву из носа взводного капала кровь. Мишка запустил валявшимся на полу сапогом в Никиту. Сапожище, шмякнувшись о стену, упал, ударив подковками в висок. Никита взвыл:

– Миха! Ты чо? С ума сбрендил?! Дерёшься, сапоги швыряешь!

– Это ты сбрендил. В нос кулачищем со всей дури заехал. Алкаш проклятый! Ну и замполита прислали – алкоголик! Форменный, законченный алкоголик. Я его бужу на построение, а он клешнями машет. С тебя пузырь за увечье. Сегодня же вечером!

И куда-то таинственно исчез…

На построение, кроме Никиты и Ахмедки, не явился ни один офицер. Алсын рассвирепел. Он отправил их на поиски сослуживцев. Ромашкин заглянул в каждую комнату общаги – никого. Затем отправились в обход по квартирам. На ближайших подступах к «берлоге» Шкребуса почуяли недоброе. У крылечка лежали две бутылки, и тротуар усеян окурками.

Дверь отворилась от лёгкого толчка. Веранда уставлена пустой посудой. Оставалась только узкая тропа в комнату, между пустыми бутылками из-под выпитой водки. Офицеры спали. Шмер, как обычно, на кулаках между тарелками, Миронюк мордой в салате, остальные десять или пятнадцать человек на кровати и на полу.

Хозяин спал в кресле. Он слегка открыл щёлки глаз, надул щёки и широким жестом великодушно пригласил присоединяться.

– Откуда? – спросил Ромашкин, показывая рукой на «царский» стол.

– Оттуда! – так же односложно ответил Шкребус. Немного подумав, вспомнил: – Вчерашний азербайджанский папашка выставился по второму заходу. Бойца-сыночка мы ему отдали, уломал, чертяка! Привезет через десять дней обратно. Не переживай, лучше выпей!

Никита потоптался нерешительно и махнул рукой. А ну их к черту, начальников!

Ахмедка уже успел вылакать три рюмки, пока Ромашкин набирал закуску в тарелку. А пить что? А, коньяк!

Народ, заслышав знакомый и ласкающий слух звон, проснулся. И понеслось по новой.

Так никто до светлых очей Алсына в этот день и не дошел…