Узнать имя
Узнать имя
Памяти безымянных…
В этот раз я увидела её издали и сразу узнала, несмотря на плохое зрение. Правда, теперь я уже понимала, что вижу не только глазами… Она позволила подойти мне довольно близко и улыбнулась чуть виновато, прежде чем исчезнуть.
***
Не могу точно сказать, когда увидела эту девушку впервые. Уже больше двадцати лет я работаю в Академии и регулярно хожу на работу через парк по этой аллее. Наверное, я видела её так же регулярно и раньше, но долгое время не обращала внимания на худенькую девчушку, мало отличимую от других студенток, проходивших через парк. Помню, лет десять назад, в студёный зимний день заметила одинокую фигурку в пелене падающего снега. Я торопилась на пару, поэтому тогда просто посмотрела на неё мимолётно, отметив – странно, мёрзнет тут, никуда не спешит, и сумки с конспектами в руках не видно. Уже пройдя мимо, я почему-то оглянулась, но девушки нигде не было.
Года три назад, примерно в такую же метель, снова увидела её. Ничуть не изменившаяся, в том же старомодном пальтишке, с платком на голове, она шла по той же аллее. Тогда я подумала: столько лет прошло, а она как была почти подростком, так и осталась. А ещё – что девушка, наверное, очень бедна, потому что одёжка на ней та же, что и много лет назад.
С того дня я часто стала встречать её в парке. И даже летом, когда однажды в отпускное время пришлось заглянуть на работу, видела. Только летом узнала не сразу. Но не потому, что на ней было летнее платьице, тоже старомодное и застиранное, чуть великоватое, словно от кого-то из взрослых досталось. Просто в тот раз она гуляла не одна. Шла рядом с мальчиком, таким же подростком. Парочка держалась за руки и о чём-то оживлённо разговаривала, смеясь при этом. А как они смотрели друг на друга! Мне с высоты моего возраста было ясно, что они влюблены – такая чистая юная влюблённость, о которой сами подростки ещё не подозревали. Просто шли рядом, и им было хорошо вместе. Я по-доброму позавидовала их радостному, светлому настроению, зарождающемуся чувству, яркому лету вокруг. Мысленно пожелала им счастья, словно девушка была моей знакомой.
Зимой я встречала незнакомку чаще всего. Причём в такую погоду, когда вообще мало кто осмеливался лишнюю минуту задерживаться на улице. Наверное, потому и стала отмечать её, что больше никого вокруг не было. И сколько помню, она всегда шла в своём стареньком пальтишке, по-деревенски замотанная платком. Шла медленно, с трудом передвигая ноги, словно была больна. Однажды я не выдержала и попыталась подойти к ней, сказать, чтобы шла домой и лечилась. Негоже в такую погоду простуженной ходить. Я уже почти подошла на расстояние, с которого прилично было заводить разговор, как меня отвлёк писк мобильника. Пока я искала трубку в сумке, девушка исчезла. В недоумении я огляделась по сторонам, но не увидела её ни на аллее, ни на одной из дорожек парка. Мне кажется, именно с того раза я задалась целью поговорить с девушкой. Теперь я уже целенаправленно ходила только по этой аллее в надежде на очередную встречу.
Прошедшая зима выдалась морозной и многоснежной. Парк утонул в сплошных сугробах. Чёрные стволы контрастировали с белизной покрова. Если смотреть сквозь деревья, то высота снежного слоя словно совсем не ощущалась. И только на аллее становилось понятно: расчищенная тракторочком полоса больше, чем на метр, углублялась по сравнению с остальной поверхностью. А откинутый на края снег ещё сильнее увеличивал глубину коридора, в который превратилась дорожка на аллее. Сейчас до главного здания можно было дойти хоть с закрытыми глазами, просто иногда касаясь рукой снеговой стенки. Боковые тропинки не чистились и полностью исчезли.
Морозы стояли такие, что в младшей школе отменили занятия, и каникулы начались на несколько дней раньше. Но студенты продолжали учиться, значит – и мне надо было идти на работу. Из опасения, что ночью снова шёл снег и мне придётся дольше обычного месить ещё не убранную снежную кашу, я вышла почти на час раньше. К счастью, предположения не оправдались: снегоуборочные машины прошли буквально передо мной. Так что до парка я добралась как обычно, и в запасе оставалось много времени. Вот только гулять по парку в такой холод совершенно не тянуло.
Я быстро шла по снежному коридору, любуясь узорами ветвей, подсвеченных снизу фонарями. На фоне чёрного ещё неба сияющие оранжево-солнечные ветви переплетались в сказочные дворцовые своды. Некоторые ветки, расположенные ниже светильников, создавали из теней подобие удивительной мозаики под ногами. Стены серебрились разными оттенками – в зависимости от расстояния до фонаря. Игра света и тени, блеск снега создавали ощущение нереальности окружающего мира.
Впереди, в самом затемнённом участке, удалённом от соседних фонарей, я заметила знакомый силуэт.
– Вот теперь-то и встретимся, – прошептала я. – Из этой снежной траншеи ты никуда не денешься.
Девушка стояла, не шевелясь, словно поджидала. Она была всё в том же платке и пальто, которое для такой зимы выглядело совсем неподходящим. Подойдя так близко, как никогда ещё не получалось раньше, я улыбнулась и поздоровалась:
– Доброе утро! Рано вы сегодня гуляете. Не холодно в такой мороз? У меня вот пальцы на руках совсем уже не слушаются.
Наши взгляды встретились… На исхудалом лице с заострённым носом и ярко проступающими скулами глаза девушки выглядели неестественно большими. Казалось, на её лице вообще ничего нет, кроме этих огромных глаз. Я смотрела на неё и не могла отвести взгляд. А потом…
***
Снаряд разорвался совсем близко, но никто уже не реагировал. Бомбили севернее, там, где за 2-м Муринским располагались завод имени Энгельса и завод «Светлана». Кушелевку бомбили вчера – значит, сегодня не будут. Значит, и идти надо сегодня. И не только из-за налётов, но и потому, что завтра сил будет ещё меньше.
Классная наставница, Валентина Афанасьевна, встала первая, долго стучала топориком, пытаясь непослушными слабыми руками наколоть щепок из ножки стула. Ещё вчера Сенечка принёс из соседнего дома куски рамы, которую они несколько дней упорно расшатывали, чтобы выломать, потому что и полы, и перегородки давно уже растащили другие. Так что на сегодня запас дров был. Но чтобы растопить маленькую, обложенную кирпичами из того же разбитого дома, печурку, нужны щепки. Бумага давно закончилась. Последний кусок обоев берегли на обед, потому что, разварившись, мучной клейстер придавал супу вкус. Когда вода закипела, Валентина Афанасьевна отлила немного кипятка в жестяную банку, а в ковшик положила остатки чечевицы, которые хранили на крайний случай.
И Сенечка, и она уже проснулись, но не вылезали из-под одеял. Теперь у каждого было по несколько матрацев и по четыре одеяла, так что в кровати создавалась хотя бы видимость того, что в комнате не очень холодно. Один матрац наставница вчера снесла куда-то и принесла вместо него четыре старых то ли простыни, то ли скатерти. Не важно, чем это было когда-то. Главное, что теперь в них можно было обернуть тела, чтобы отвезти к кладбищу. Ещё два матраца разрезали вдоль, чтобы использовать как подложки для тел.
Она поёжилась от внутреннего холода, который уже многие месяцы не покидал её. От всего училища их осталось трое. Сегодня оставшиеся в живых должны отправить своих товарищей в последний путь. Она даже не пыталась думать, как втроём можно дотащить четыре тела, хоть и остались от этих тел лишь кожа да кости. Вчера Сенечка с Валентиной Афанасьевной сняли с умерших всю одежду, которая могла ещё пригодиться. В это время она стояла в очереди за хлебом, сжимая в кулаке целых семь карточек, последних. Одноклассники умерли в субботу и воскресенье, сведения классная наставница ещё не успела сдать, поэтому пока можно было получить хлеб на всех. Это, конечно, обман, но иначе просто может не хватить сил довезти тела до кладбища.
Нет! Никогда она не сможет заставить себя накинуть платок, который ещё несколько дней назад был на голове Оленьки, хоть он и был огромный, пушистый и очень тёплый. Это же Оленькин платок. Конечно, умом она понимала, что подруге уже ничего не нужно, но принять до сих пор не могла.
Валентина Афанасьевна подложила ещё одну дровину в печку и вышла. Слышно было, как хлопнула входная дверь. Потом ещё раз хлопнула – наставница вернулась, бросила в жестяную банку какие-то чёрные кусочки. Вскоре по комнате поплыл запах чечевицы, смешивающийся с ароматом чёрной смородины. Она вспомнила, как летом Сенечка рвал ягоды с куста под окном. «Цып-цып», – шутливо звал он её и по одной клал ей в рот. И хотя тогда война уже шла, она запомнила эти мгновения как очень весёлые и счастливые. Удивительно, почему никто раньше не догадался, что можно заваривать веточки смородины целиком?! Какая Валентина Афанасьевна умная!
Наставница тем временем достала хлеб. Это было знаком, что надо вставать. Ели прямо из ковшика, по очереди запуская ложку. Потом Валентина Афанасьевна встала, велев ребятам доедать, и занялась хлебом. К кружке ароматной смородиновой воды всем досталось по кусочку. Ещё по куску наставница завернула в тряпицы и дала каждому в дорогу, оставив один паёк про запас. Несколько упавших на стол крошек Сенечка аккуратно собрал в щепотку и тихонько позвал: «Цып-цып». Она послушно открыла рот, а потом расплакалась. Сенечка встал, подвигая к ней ковшик с остатками чечевицы, и ещё подлил себе из банки душистой по-летнему воды. Она видела, что каждый оставил ей по дополнительной ложечке, и не отказывалась, надеясь в глубине души, что потом обязательно сделает для них что-то очень хорошее. Вот завтра пойдёт и найдёт какой-нибудь еды на всех. Сегодня, и это она тоже понимала, всё, что она может сделать, – помочь отвезти тела к кладбищу. Но завтра, завтра – обязательно…
На улице начиналась метель. Наставница с Сенечкой впряглись в лямки, прицепленные к стенке шкафа, на которую положили три трупа, а она должна была тащить самый лёгкий – Оленьку, просто привязанную к матрацу.
Ещё два дня назад они прижимались друг к другу на одной кровати, под двойным одеялом, чтобы согреться. Тогда подружка мечтала, как после войны она обязательно поедет на юг, где всегда тепло. Вчера ночью Оленька пошла в уборную, и когда она утром проснулась, то поняла, что так и спала одна. Оленька умерла, едва выйдя за дверь. Умерла так тихо, что до утра и не хватились. Просто села у стенки и уснула. Уснула навсегда. Когда же Оленьку уложили рядом с двумя другими, умершими накануне, и сели завтракать, выяснилось, что Гриша не встал. Так и не проснулся.
По Новосильцевской улице тащить было не очень сложно, только воронки обходить, а так на ровном асфальте лежал смёрзшийся снег. Чтобы сэкономить силы и сократить путь, решили срезать дорогу через парк Лесного института, а там от Кушелевки до Богословского кладбища пришлось идти вдоль железнодорожных путей. Эту часть она почти не запомнила, потому что не было сил. Ей всё время казалось, что Валентина Афанасьевна с Сенечкой очень далеко вперёд ушли, и ей никак не удавалось их догнать. Поэтому она зажмуривалась и из последних сил дёргала свой страшный груз, пока Сенечка не отобрал у неё верёвку. Оказалось, что они уже добрались до места.
Классная наставница пошла сообщить о новых покойниках кладбищенским работникам. Её не было очень долго. Тогда Сенечка отправился на поиски. Вернулся он быстро, неся в руках тот самый платок, который когда-то носила Оленька. Не слушая возражений, едва шевеля обмороженными пальцами, он закутал её в платок, взял за руку и повёл обратно.
– А как же... – начала она.
– Всё. Валентина Афанасьевна как-то сумела дойти сама, – хрипло ответил Сенечка и зябко поёжился. – Мы с тобой вдвоём остались. Идём.
И они пошли. Она больше ничего не спрашивала, лишь один раз позвала Сенечку, когда никак не могла его догнать. После этого он пошёл позади. Теперь, не видя перед собой никого, за кем надо спешить, она шла, погрузившись в мысли. И как только туда дошла, да ещё с ношей, по такой неровной дороге?! Сейчас она едва могла перешагнуть через рельсы. Весь завтрак словно провалился в никуда, при одном воспоминании об утреннем аромате смородины в животе всё скручивало спазмом, заставляя останавливаться от боли. Тогда Сенечка брал её за локоть и молча ждал, когда она сможет идти дальше.
– Сенечка, миленький, я больше не могу, – прошептала она, когда в парке её снова скрутило. – Давай сейчас по кусочку съедим, а то у меня уже всё плывёт перед глазами.
– Тут немножко осталось дойти уже, – попытался он возразить, но посмотрел на её лицо и согласился.
***
Я смотрела, как они остановились на той самой аллее, под липой, прячась за стволом от ветра. Достали бережно завёрнутые наставницей кусочки. От мороза пальцы не слушались, и девушка уронила хлеб в сугроб. Сенечка тут же наклонился, от резкого движения не удержался на ногах и завалился на снег. Она ждала, а он всё не поднимался, даже не пытался это сделать. Тогда она опустилась рядом на колени, с неимоверным трудом перевернула друга. Приглядевшись, я поняла, что он умер. Но она продолжала его звать, дёргала за руку, сама выкопала из-под снега упавший хлеб и всё пыталась вложить кусочек в его скрюченные пальцы.
– Он умер, – тихо сказала я. – Ты что, не видишь?
Девушка оглянулась на меня с таким отчаянием, что я рванулась к ней, но словно наткнулась на невидимую прозрачную стену.
После этого обмена взглядами она вдруг успокоилась. Отряхнула от снега хлеб, отложила его к стволу липы. Ползая в снегу, уложила умершего на спину, распрямила ему ноги, сложила на груди руки. Затем подползла к голове и голыми руками, с уже побелевшими пальцами, стала подкладывать под затылок снег.
– Ты извини, Сенечка, – тихонько приговаривала она. – Не смогу я тебя дотащить домой. Да и что я смогу дома совсем одна? Но я тебя здесь устрою. Тебе будет удобно. Сейчас подушку тебе сделаю. Одеялом укрою. Ты не думай, я знаю, что это снег. Но говорят же, что полярники себе из снега тёплые дома делают. Медведи в снежных берлогах зимой спят. И деревья с кустами на зиму для тепла надо снегом укрывать. Вот я сейчас укрою тебя, и ты согреешься. А пока я тебя платком укутаю.
– Стой! Что ты делаешь?! – воскликнула я, увидев, как она снимает с себя платок.
Но девушка, не слыша меня, продолжала свой баюкательный монолог. Всё медленнее становились её движения, всё тише звучал голос. Потом она просто легла на снег рядом со своим Сенечкой, взяла за руку и положила голову ему на грудь.
– Нет! Не смей! Борись! – я билась в эту странную прозрачную стену, пытаясь докричаться до девушки. – Не сдавайся! Ты сильная! Он умер. Уходи. Забирай хлеб и уходи. Ты ещё сможешь выжить, если будешь бороться дальше. Не убивай себя!
Сознание раздваивалось. Я пыталась до неё достучаться, убедить её жить, но в то же время понимала, что этого уже не случилось. Она так и замёрзла тогда, в ту страшную блокадную зиму. Она замерзала сейчас у меня на глазах, а я ничего не могла сделать.
Вдруг девушка подняла голову, посмотрела прямо на меня. Впервые заговорила со мной:
– Знаешь, мне сейчас вдруг стало так хорошо, так тепло, – она улыбнулась. Эта улыбка напомнила мне ту, что я видела когда-то летом, когда она шла по этой аллее рядом с Сенечкой, и над ними витала первая любовь. – Это я от работы, наверное, согрелась. Теперь я могу и его согреть. Лишь бы не остаться совсем одной.
Она снова опустила голову ему на грудь и закрыла глаза. Я поняла, что всё кончено, и тоже закрыла глаза.
Не могу сказать, сколько времени я простояла в той зимней аллее. Не знаю, как в тот день не опоздала на занятия.
Сейчас я встречаю её постоянно, но она уже не позволяет мне подходить столь близко, как в тот раз. А мне так нужно узнать, как её зовут. Ведь я даже не могу поставить свечку в церкви за упокой её души, потому что не знаю имени.
И за него не могу. Если он упокоится, то тогда она навечно останется одна...