Н. Н. СИДОРЕНКО
Н. Н. СИДОРЕНКО
Никольское, 23 сентября 1964
Добрый день, Николай Николаевич!
Письмо Ваше получил. Очень обрадовался ему, тем более, что никто уж мне сюда не пишет. Кто летом еще и посылал весточку, тот теперь уж думает, что меня здесь нет.
Погода у нас вовсе осенняя. Недолго, помянуть Тютчева, весь день стоял как бы хрустальный и лучезарны были вечера. Дожди, холода, скоро, наверное, перестанут ходить пароходы.
Да, Николай Николаевич, я получил от Вас и «Юность», и «Октябрь». Большое спасибо Вам и за это, и за все.
Фотокарточку для «Огонька» я посылаю с этим письмом. А что рассказывать, как Вы выразились, о моем жизненном пути? Я уже плохо все помню. Родился в Архангельской области, в поселке Емецк (это я знаю по своим документам), но все детство прошло в этом вот селе Никольском, в Вологодской области, в детском доме. После учился в двух техникумах, в лесотехническом и в горном (вообще после детдома мне довелось много «попутешествовать»), год работал кочегаром в Архангельском траловом флоте (зимой этот флот базируется в Мурманске), работал на военном испытательном полигоне в Ленинграде некоторое время, потом пошел служить на военный флот, опять на Северном море. Служил матросом 4 года, с 1955 по 1959 г. Потом два года работал на Кировском (бывшем Путиловском) заводе в Ленинграде — слесарем, шихтовщиком и еще кое-кем. А уж после поступил в Лит. институт. Больше двух лет жизни на одном месте не выдерживал, всегда тянуло в разные края. Исключение — служба на Северном флоте. Там уж все по-особому. Вот так вкратце об этом пути. Да, родился в семье значительного партийного работника. Его даже врагом народа объявляли, потом освободили, и статья о его реабилитации была напечатана, кажется, в 1939 г. в Архангельской областной газете. Больше всего времени он работал вообще-то в Вологде. Свою мать не помню почти, ничего в ней не знаю. Надо будет о ней когда-нибудь мне порасспрашивать брата.
Николай Николаевич, а зачем все эти сведения нужды во «врезке»? Ну, конечно. Вы-то должны иметь обо всем этом более полное представление, поэтому я все это и написал.
Не понимаю, что значит Ваши слова: «Я подал заявление о вашем восстановлении…» Разве меня исключали из института? Если так, то это для меня новость, мне никто об этом не сообщал. Предлагали только перейти на заочное. А если меня исключили, так Вы не беспокойтесь обо мне. Бог с ним! Уеду куда-нибудь на Дальний Восток или на Кавказ. Буду там, на Кавказе, например, карабкаться по горным кручам. Плохо, что ли? Пока могу карабкаться по скалам, до тех пор и живой и полон сил, а это главное.
Вы просите меня рассказать о какой-то «истории». Не знаю, какую такую историю Вы имеете в виду, поэтому пока ничего рассказывать не буду. Вы уж извините, Николай Николаевич.
А что, Рябикин опять дал на обсуждение стихи в прежнем «стиле»? По-моему, с ним семинару Вашему надо бы расстаться за одно описание, как он обнюхивал какой-то самолет. До сих пор не могу забыть эту диковину. Человек, несущий хотя бы немного поэзии, отличается особой живостью и переменчивостью настроений, у такого человека всегда ярко выражены симпатии, в отличие от большинства, — и, глядя на Рябикина, не скажешь, что в нем есть поэзия.
Ну, вот, Николай Николаевич, у меня пока все. Здешних стихов у меня уже больше пятидесяти, — это в основном июльские и августовские, в сентябре почти ничего не написал. Ну, в общем, рукопись еще одной книжки есть. Куда бы ее только сдать?
Вот кое-что из последних стихов:
ВЕНЕРА
Где осенняя стужа кругом
Вот уж первым ледком прозвенела,
Там любовно над бедным прудом
Драгоценная блещет Венера!
Жил однажды прекрасный поэт,
Да столкнулся с ее красотою, —
И душа, излучавшая свет,
Долго билась с прекрасной звездою.
Но Венеры играющий свет
Засиял при своем приближенье
Так, что бросился в воду поэт
И уплыл за ее отраженьем…
Старый пруд забывает с трудом,
Как боролись прекрасные силы…
Но Венера над бедным прудом
Доведет и меня до могилы!
Ну, так что же! Не все под звездой
Погибают — один или двое!
Всех, звезда, испытай красотой,
Чтоб узнали, что это такое!..
* * *
Уединившись за оконцем,
Я с головой ушел в труды!
В окно закатывалось солнце,
И влагой веяли пруды.
И вдруг являлся образ предка
С холмов, забывших свой предел,
Где он с торжественностью редкой
В колокола, крестясь, гремел!
Как жизнь полна! Иду в рубашке,
А ветер дышит все живей,
Журчит вода, цветут ромашки,
На них ложится тень ветвей.
И так счастливо реют годы,
Как будто лебеди вдали
На наши пастбища и воды
Летят со всех сторон земли!
И снова в чистое оконце
Покоить скромные труды
Ко мне закатывалось солнце,
И влагой веяли пруды…
* * *
Мне лошадь встретилась
в кустах.
И вздрогнул я. А было поздно.
В любой воде таился страх,
В любом сарае сенокосном...
Зачем она в такой глуши
Явилась мне в такую пору?
Мы были две живых души,
Но неспособных к разговору!
Мы были разных два лица,
Хотя имели по два глаза!
Мы жутко так, не до конца,
Переглянулись по два раза!
И я спешил — признаюсь вам —
С одною мыслью к домочадцам,
Что лучше разным существам
В местах тревожных не встречаться!..
* * *
Захлебнулось поле да болото
Дождевой водою — дождались!
Прозябаньем, бедностью, дремотой
Все объято — впадины и высь!
Ночь придет — родимая окрестность,
Словно в омут, канет в темноту!
Темнота, забытость, неизвестность
У ворот, как стража на посту!
По воде, качаясь, по болотам
Бор скрипучий движется, как флот, —
Что же мы, отставшие от флота,
Будем делать нынче меж болот?
Острова свои обогреваем,
И живем без лишнего добра,
Да всегда с огнем и урожаем,
С колыбельным пеньем до утра…
Не кричи так жалобно, кукушка,
Над водой, над стужею дорог!
Мать России целой — деревушка,
Вот такой же грустный уголок…
Вариант последней строчки:
Может быть, вот этот уголок…
Ну, так до свиданья, Николай Николаевич! Всего Вам наилучшего. Привет Вашей семье.
23/IX—64 г. С любовью Н. Рубцов