Неизбранные представители

Тема представительства выводит нас на четвертый тренд, имеющий важное значение для демократии в ее представительной форме: в эпоху коммуникационного изобилия увеличивается число неизбранных представителей, так что иногда общественная поддержка, оказываемая им, бросает тень на легитимность и жизнеспособность избранных представителей (политиков и парламентов) как центрального организующего принципа демократии. Под «неизбранными представителями» подразумеваются защитники общественных интересов и ценностей, публичные фигуры, чей авторитет лежит за пределами электоральной политики. Конечно, это необычное выражение. Оно словно бы отсылает нас к эпохе Томаса Карлейля и Ральфа Уолдо Эмерсона, к их убежденности в значении великих людей и героев[68], а потому демократическому уху оно кажется непривычным. Следовательно, важно разобраться в его значении и описываемом им тренде, который часто понимается неверно.

Наше незнание прошлого неизбежно порождает неверное понимание настоящего, поэтому давайте вернемся к временам, когда прививка принципа и практики представительства к демократии необратимым образом изменила исходное значение обоих[69]. Представительство, некогда понимаемое Гоббсом и другими политическими мыслителями в качестве всего лишь эквивалента реального или потенциального удостоверения права править, должно было высвободить место для равенства, подотчетности и свободных выборов. Со своей стороны, демократия, по крайней мере в теории, должна была найти место для процесса делегирования решений другим, а потому открыться для вопросов общественной ответственности и публичной подотчетности руководителей. Начиная примерно с последней четверти XVIII в. демократическое представительство стало означать процесс представления интересов и позиций избирателей, которые не присутствуют в палатах и на форумах, где принимаются решения. Представители принимают решения от имени и при физическом отсутствии тех, для кого эти решения важны.

Но это была только одна часть сложного динамичного уравнения. Дело в том, что в условиях демократии (по крайней мере так считали многие комментаторы) те, кто выведены за пределы принятия решений, должны периодически вмешиваться в этот процесс и заявлять о своем присутствии, поднимая на публичном собрании руки или (если говорить о наших временах) прикасаясь к экрану или проставляя крестики в бюллетене, заполняемом втайне от всех остальных. В демократических условиях представительство – это процесс периодического предъявления или выведения на передний план того, что отсутствует; это не просто (как полагал Берк) акт делегирования права выносить суждение нескольким доверенным лицам, которые принимают решения от имени тех, кого они представляют. В идеале представительство – это предупреждение неверного представления. Под этим имеется в виду то, что представительство – это подотчетность, постоянная борьба между представителями, выносящими политические суждения, и представляемыми, гражданами, которые тоже выносят политические суждения.

Результат всей этой диалектики заключался в том, что представительная демократия стала особой формой правления, отличной от источника своей политической власти (народа, или «демоса») и одновременно связанной с ним, т. е. превратилась в применение политической власти представителями, которые периодически наказываются людьми, чьим интересам они должны служить. Недостаток в том, что выборы представителей стали динамическим процессом, подчиненным тому, что можно назвать принципом разочарования[70]. Сегодня выборы все еще трактуются в качестве метода назначить виноватого за плохие политические результаты, т. е. способа обеспечить ротацию руководства (исходя из его заслуг и скромности) при наличии избирателей, наделенных правом разоблачать проступки руководителей и лишать их поста, если и когда они допускают оплошности, что бывает довольно часто. Каждые выборы – это в равной мере как начало, так и конец. Весь смысл выборов в том, что они являются способом дисциплинировать представителей, разочаровавших своих избирателей, у которых есть право осыпать их бранными словами и «побивать камнями» (на бумаге или в электронном виде). Если бы представители всегда были достойными, беспристрастными, компетентными и ответственными, выборы бы потеряли свой смысл.

Принцип разочарования, встроенный в принципы и практику представительной демократии, помогает объяснить прежде всего то, почему избранные политические представители периодически оказываются мишенью для жесткой публичной критики, превращаются в козлов отпущения или в объект для сатиры и сарказма. Также фактор разочарования объясняет, почему в условиях коммуникационного изобилия привлекательными становятся другие формы представительства; и почему неизбранные представители притягивают к себе немалое внимание СМИ и получают значительную поддержку общества. Томас Карлейль понял, что такие «герои», как Шекспир, Лютер, Гете и Наполеон, смогли прославиться благодаря современному печатному станку; и он, несомненно, был бы просто ошарашен многократно возросшей силой коммуникационного изобилия. Общества, насыщенные медиа, увеличивают разнообразие, аудиторию и сложность источников публичной информации, жадно стремящихся к «звездам». Вполне ожидаемое следствие – выходящее далеко за пределы избранного правительства быстрое увеличение числа и влияния известных лиц, групп и организаций, которые выступают за определенные программы и отхватывают себе ту часть избирателей, которая часто не согласна со словами и делами официальных политических партий, избранных руководителей, парламентов и правительств в целом. Что бы ни думать об этой особой разновидности политики или о достоинствах отдельных целей, за которые выступают неизбранные представители, последние меняют политическую географию и динамику демократий. Эти уважаемые публичные персоны, совершенно особого свойства, повышают подвижность демократической политики, нередко становясь причиной изрядных политических затруднений для официальных механизмов представительства.

Но кем именно являются эти неизбранные представители? Что означает это странное выражение? В наиболее элементарном смысле неизбранные представители – это авторитетные публичные фигуры, которые завоевывают общественное внимание и уважение благодаря различным формам медийного освещения. О них снимаются документальные фильмы; интервью с ними становятся вирусными; у них есть веб-сайты, они ведут блоги и твиттеры. Часто они по своему характеру экстраверты, и кажется, что они повсюду, хотя обычно им присуще устойчивое чувство контракта с гражданами, восхищающимися ими и видящими в них то, чем они сами хотели бы стать. Эти представители отлично разбираются в медиа. Они пользуются всеми выгодами своей скандальной известности. Они знамениты, но они не просто «знаменитости» – это слишком растяжимое и затертое понятие, которое не способно описать основное качество неизбранных представителей, выражающих взгляды других людей. Неизбранные представители – это не бездумные искатели славы, которые вскарабкались по лестнице признания. Это не «двигатели в миллион лошадиных сил» (Маклюэн), не люди, известные тем, что они «хорошо известны»[71]. И они занимаются всем этим не ради денег. Они не протуберанцы на поверхностности; им не выгодно коварное зондирование их личной жизни; они не потакают блоггерам, пишущим о знаменитостях, колумнистам, пересказывающим слухи, или таблоидным папарацци. Фигура неизбранного представителя не тождественна тому, кого немцы называют Hochstapler («бахвалом»), т. е. мошеннику, который постоянно хвалится и превозносит себя. Напротив, неизбранные представители несут на себе печать смирения. Они стоят на земле, а не парят в небе. Они представляют нечто, находящееся за пределами их частной ниши, нечто большее. Говоря точнее, в роли общественных представителей они «отражают» вкусы и взгляды части общества, восхищающейся ими, и одновременно будят воображение и вызывают симпатии, выступая лидерами по широким вопросам общественного блага, трактуемого не только с их точки зрения, но и с позиции других людей.

Неизбранные представители расширяют горизонты политического, даже если они не избраны в том же смысле, что и парламентские представители, проходящие через формальные периодические выборы. Верно то, что иногда неизбранные представители решают вложить (на какое-то время) свою славу во что-то другое и сделать ход в сторону – в формальную парламентскую политику или в какое-нибудь министерство. Примером является Вангари Маатаи (1940–2011), первая африканская женщина, получившая Нобелевскую премию мира, основатель панафриканского гражданского движения Green Belt Movement.

Другие делают прямо противоположное, беря на себя роль общественных лидеров после завершения срока на выборном посту[72]. Тут можно вспомнить много примеров. Среди них деятельность бывшего немецкого канцлера Гельмута Шмидта, который в 1983 г. помог основать InterAction Council, группу, включавшую свыше 30 бывших высокопоставленных чиновников; острые комментарии Михаила Горбачева и Нельсона Манделы о мировой политике; кампания Эла Гора «Неудобная правда» (Inconvenient Truth); Africa Progress Panel и мирные переговоры, проводившиеся бывшим генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном, в том числе во время выборов 2007–2008 гг. в Кении, сопровождавшихся вспышками насилия. Сюда же относятся многочисленные публичные инициативы Джимми Картера, который нашел себя в качестве защитника прав человека и стал в итоге первым экс-президентом США, показавшим, что мир настолько сжался, что ему нужны новые формы политики, позволяющие заниматься ею более принципиально и в то же время более коллегиально, опираясь на такие организации, как The Elders, которую он помог основать в 2007 г.

Трудно дать интерпретацию реальной жизнеспособности и значения этих неизбранных представителей, которые раньше занимали высокий пост (не говоря уже о таких фигурах, как экс-президент Джордж Буш-младший, который после завершения своего срока занялся самореабилитацией при помощи Facebook[73]). Можно сказать, что такие фигуры своим примером доказывают, что прошли времена, когда бывшие избранные лидеры превращались в посредственностей или тратили свое время на то, чтобы «глотать таблетки и открывать библиотеки» (как сказал Герберт Гувер), иногда утопая в жалости к самим себе («что еще остается делать после Белого дома, если не пить?», – сострил однажды, по свидетельствам очевидцев, Франклин Пирс). Ясно, что выборы или правительственная политика не являются для неизбранных представителей обычной судьбой или стандартной карьерной траекторией. Нас очаровывает то, что чаще всего они сторонятся политических партий, парламентов и правительства. Им не хочется выглядеть политиками. Парадокс в том, что из-за этого они не становятся менее «избранными» или легитимными на взгляд их последователей, в их сердцах и головах. Чаще эффект прямо противоположный.

Неизбранные представители, незапятнанные официальными постами, идут по стопам Махатмы Ганди: действуя вне правительства, они отхватывают себе часть избирателей и завоевывают сторонников, которым, соответственно, внушают желание поступать иначе, стремиться быть лучше. В результате, играя роль публичных представителей, они часто вступают в спор с избранными властями. Также они привлекают к ответственности и представляемых: они требуют, чтобы те крепко держались своих убеждений, и/или побуждают их занять определенную позицию по тому или иному вопросу. Несмотря на то что у них нет мандата, получаемого на периодических голосованиях, неизбранные представители, несомненно, очень четко ощущают то, что они – на испытательном сроке, поскольку они прежде всего признают свою «договорную» зависимость от тех, кого они представляют. В действительности, их сторонники и почитатели – это и есть их создатели. Вот почему им не стоит слишком уж важничать: слава требует от них, чтобы они были одновременно отличны от своих поклонников и в достаточной мере подобны им, чтобы не казаться отстраненными или опасными. В этом смысле неизбранные представители не тождественны «олигархам», «демагогам» или демиургам-махинаторам, таким как Владислав Сурков, создатель стилистики «суверенной демократии» в современной России[74]. Власть неизбранных представителей над общественным мнением является гораздо более шаткой. Их славу можно считать демократическим вариантом аристократической чести. И приобрести ее нелегко. У нее есть своя цена: поскольку их репутация порядочных людей зависит от целостной картины в медиа, бывает так, что частные жизни и репутации неизбранных представителей быстро разрушаются, иногда просто с удивительной скоростью, когда представляемые ими ранее люди начинают отказывать им в поддержке. Старая максима, которую особенно часто повторял Гарри Трумэн, когда не занимал официального поста, и которая гласит, что деньги, жажда власти и секс – вот три вещи, которые могут уничтожить политических деятелей, в той же мере применима и к неизбранным лидерам. В противоположность знаменитостям, которые могут обратить в свою пользу негативные материалы в прессе, для неизбранных представителей скандалы фатальны, поскольку они уничтожают весь их публичный имидж. Им известно значение старой максимы: репутацию сложно создать и легко потерять.

Неизбранные представители дышат атмосферой коммуникационного изобилия, но это ни в коем случае не значит, что они «второго качества», что они «хуже» или являются «псевдопредставителями», если сравнивать с их коллегами, прошедшими формальные выборы. Эмерсон отметил, что благодаря печатному станку стало казаться, что некоторые великие люди избраны. «Если сэр Роберт Пил и мистер Вебстер голосуют за тысячи людей, то Локк и Руссо за них думают», – писал он[75]. В эпоху мультимедийной культуры неизбранные представители точно так же приобретают устойчивую публичную репутацию, получая возможность действовать на других, в том числе противников, средствами «мягкой» власти или власти «убеждения». К ним прислушиваются, ими восхищаются, часто им подражают и следуют; а поскольку они таким образом приобретают влияние, они могут, что часто и делают, бросить вызов формально избранным представителям, например, выступив против их утверждений или же поставив под вопрос их действия. Так каково же основание их славы, не связанной с выборами? Как им удается оказывать политическое влияние? Проще говоря, в чем источник их популярности и как им удается его использовать, чтобы выделиться на фоне избранных представителей, подчеркивая значимость их трудов или же, напротив, ставя их действия под вопрос?

Есть много разных типов неизбранных представителей. Некоторые получают легитимность благодаря тому, что их признают образцом общественной добродетели. Такие фигуры, как Мартин Лютер Кинг, принцесса Диана и Аамир Хан (кинозвезда Болливуда и телеведущий, известный тем, что брался за такие неприятные вопросы, как домашнее насилие и кастовая несправедливость), считаются «хорошими», «достойными», «мудрыми» или «смелыми» людьми, которые приносят в мир честность, порядочность и другие ценности. Их репутации не запятнаны обвинениями в коррупции; хотя никто не считает их ангелами, обычно предполагается, что они – живые иллюстрации альтернативного пути, вызов людям, толкающий их к моральным высотам, заставляющий их стремиться жить иначе. Другие неизбранные представители – мать Тереза или Десмонд Туту – завоевывают легитимность благодаря своей духовной или религиозной непреклонности. С другой стороны, встречаются неизбранные представители, чья репутация основывается на заслугах; раньше они были никем, но стали кем-то, поскольку все признают, что они много сделали. Амитабх Баччан (индийская кинозвезда, репутация которого первоначально была построена на том, что он сыграл роль борца с несправедливостью), колумбийка Шакира Мебарак и Берлинский филармонический оркестр (два последних – посланцы доброй воли UNICEF) относятся к этой категории прославившихся своими делами. Однако другие фигуры считаются выразителями страданий, смелости и способности выжить в этом мире (например, Его Святейшество Далай-лама XIV). Есть и другие неизбранные представители, которые, в противоположность лидерам политических партий и правительств, «забалтывающим» вопросы, обретают легитимность благодаря тому, что занимают по той или иной проблеме принципиальную позицию, которую они развивают в активную кампанию, по ходу дела призывая общество поддержать их пожертвованиями и подписками. Такие организации, как Amnesty International, и такие инициативы, как благотворительные концерты Live 8, относятся к этому типу: их легитимность опосредована не голосами, а моральными финансовыми контрактами, которые в любой момент могут быть расторгнуты их поклонниками, сторонниками и подписчиками, которые вправе отозвать свое решение и лишить своих временных представителей как права представлять их, так и финансовой поддержки.

Как бы ни относиться к звездному статусу неизбранных представителей, они играют жизненно важную роль в эпоху коммуникационного изобилия. Они, конечно, опровергают старую идею, отстаивавшуюся Томасом Карлейлем и Ральфом Уолдо Эмерсоном, которые считали, что неизбранные лидеры нужны, чтобы заново изобрести монархические и аристократические стандарты достойного поведения и величия, поэтому «представительные люди» будто бы стоят вне времени и могут властвовать над ним, объединяя расколотую на отдельные фракции политику современного мира. Такая трактовка роли неизбранных представителей более не имеет смысла; их динамическое воздействие строится иначе. Неизбранные представители могут приносить много пользы демократии, особенно когда политики как представители страдают от все большего недостатка доверия. Они раздвигают границы и значение политического представительства, особенно когда не дают уснуть официальным партиям, парламентам и членам правительства. Иногда посмертно (главным примером тут выступает Ганди) их фигура привлекает общественное внимание к нарушению общественных стандартов правительствами, к их политическим ошибкам или общей нехватке политического воображения, проявляющейся в попытках решить «проклятые», или «дьявольские», проблемы, у которых нет даже готового определения, не говоря уже об однозначных решениях. Также неизбранные представители заставляют демократические власти обращать самое пристальное внимание на то, насколько достойным может считаться их лидерство. Они выступают в качестве важного напоминания о том, что в прошлом столетии слово «лидерство» было чрезмерно политизировано, поэтому мы забыли о том, что слово «лидер» в своем исходном английском узусе означало тех, кто координирует такие организации, как хоры, танцевальные труппы, музыкальные оркестры и религиозные общины.

Неизбранные представители могут привести к существенным изменениям в значении лидерства как такового. Они выступают не только в качестве важной поправки к неоправданному господству определений лидерства, понимаемого исключительно в связи с государственным управлением; и они не только умножают и распространяют различные конфликтующие друг с другом критерии представительства, создающие для демократических обществ определенные проблемы (например, можно ли неизбранных лидеров призвать к общественной ответственности за их действия, используя средства, отличные от выборов?), которые были неведомы первым защитникам и архитекторам представительной демократии. Благодаря их усилиям лидерство больше не означает (в отличие от того, что оно в конечном счете значило в классическом государствоцентричном анализе Макса Вебера) начальствования и силы, опирающейся в пределе на хитрость, кулаки и другие средства государственной власти, т. е. оно больше не сводится к подобной трактовке в рамках концепции «реальной политики», которая смещается к политическому авторитаризму (поэтому сегодня слова F?hrer и F?hrerschaft в таких странах, как Германия, пользуются дурной славой)[76]. Также лидерство больше не означает манипулирования с высокой трибуны (bully pulpit – специфический американский термин, придуманный Теодором Рузвельтом для описания того, как лидеры используют свою «чудесную» или «превосходную» программу для утверждения своей повестки и идей). Напротив, лидерство сегодня начинает означать способность мобилизовать «власть убеждения» (как любит говорить архиепископ Десмонд Туту). Теперь лидерство – это способность мотивировать людей к самостоятельным действиям.

Конечно, быть неизбранным лидером непросто. «Готовность к смелым поступкам; способность предвидеть ситуацию; склонность драматизировать политические результаты с целью предупредить граждан об актуальных или потенциальных проблемах; и самое главное – готовность признавать допущенные ошибки, стремление исправлять их, не страшась совершить еще больше ошибок», – вот как объясняет это один из неизбранных лидеров[77]. Неизбранное лидерство означает много разных вещей. Оно требует однозначного отречения от демонов слепой амбиции, которую Карлейль называл «львизмом». Оно заключается в навыке разговора с публикой на общественно важные темы, позволяющем завоевывать общественное уважение благодаря культивированию «нарративного разума», который предполагает (когда неизбранные представители действительно проявляют себя с лучшей стороны) сочетание таких формальных качеств, как уравновешенность, с внутренним спокойствием, учтивостью, самостоятельностью в суждениях, способностью прислушиваться к другим, готовностью шутить над самим собой и некоторым богатством стиля (один из доверенных лиц Нельсона Манделы как-то объяснил мне его замечательную способность создавать «вокруг себя много Нельсонов Мандел»; то же самое обычно говорили о Джавахарлале Неру). К качествам неизбранного лидерства также относится способность использовать медиа для одновременной демонстрации противоречивых качеств (таких как сила и уязвимость, единичность и типичность), причем безо всякого видимого усилия, словно бы лидерство было искусством переключения гештальта. Но прежде всего неизбранное лидерство требует понимания того, что истинные лидеры – не избранные, что они всегда находятся в глубокой зависимости от людей, называемых ведомыми, что истинные лидеры ведут только потому, что им удается приковывать к себе взгляд людей, а не тянуть их за нос.