История восьмая. Остаться без снаряжения

История восьмая. Остаться без снаряжения

Полевой сезон 1978 года подходил к концу. Владимир Угарцев, техник объединённого геологического отряда, сплавлялся на надувной резиновой лодке ЛЭ-ЗМ по реке Чапальваам, впадающей в Северный Ледовитый океан.

В принципе, одиночные экспедиции к тому времени уже лет двадцать как были под запретом, однако в случае с Угарцевым сыграли роль несколько обстоятельств. Во-первых, начальником объединённого отряда был назначен Семён Тимофеевич Костиков – человек, не имеющий опыта полевых работ в условиях Крайнего Севера: основные его экспедиции проходили на юге Западной Сибири, где один-два специалиста выполняли указанный объём работ на лошадях и автомашинах. Во-вторых, тот же Костиков не имел опыта работы с большим коллективом геологов и по старинке пытался охватить как можно большие территории, считая, что их обследование приведёт если не к значительным геологическим открытиям, то хотя бы к премиальным. Ну и в-последних, для обследования была определена слишком большая территория, и охватить её можно было только коллективом одиночек.

Как бы то ни было, Володя Угарцев стоял лагерем в верховьях Чапальваама, имея в качестве снаряжения вот эту самую резиновую лодку с поднятыми кормой и носом – так называемую «пирогу», двухместную палатку «Утро», спальный мешок, набитый верблюжьей шерстью, и два вьючных ящика: один – заполненный разной полевой разностью, необходимой для жизнеобеспечения, а другой – геологическими образцами и описаниями обнажений Чапальваамской свиты.

Тут надо добавить, что себе и своим кадрам район работ Костиков определил не просто огромный – колоссальный. И для того чтобы его охватить, каждый из членов отряда был вынужден мудрить изо всех сил. В частности, делать многодневные маршруты широчайшего охвата.

Доставшиеся Угарцеву предгорья хребта Чаанай представляли собой невысокие каменистые увалы с плоскими мокрыми, усыпанными мириадами кочек предгорьями.

Предгорья эти переходили в низкую заозёренную плоскую тундру, а тундра та так же незаметно переходила в Северный Ледовитый океан. По предгорьям, словно причудливо брошенный аркан оленевода, разлеглась река Чапальваам. Именно – не текла, не струилась, не змеилась – а разлеглась. Ибо на десять километров изгибов русла приходилось полтора-два километра движения по прямой вниз по течению реки.

Этим самым Чапальваам в наибольшей степени отвечал задачам старшего геолога Костикова, ибо своими меандрами оплетал процентов шестьдесят территории, отведённой на обследование Володе Угарцеву. При некоторой фантазии можно было бы даже решить, что именно Костиков придумал Чапальваам и расположил его петли в наиболее удобном для маршрутов положении.

Но вся эта геологическая лирика касалась только среднего и нижнего течения Чапальваама.

А в своих верховьях это была умеренно быстрая прозрачная речка, бегущая среди морен по галечному серому ложу в окружении меховой поросли невысокого тундрового кустарника.

Вот на границе увалов и тундры и стоял лагерь молодого специалиста Угарцева двадцати трёх лет от роду, в прошлом году получившего распределение на Чукотку.

И лагерь этот, вопреки всем канонам полевой жизни, стоял на высоком пойменном берегу всего в полутора метрах над уровнем Чапальваама. Потому что только высокая, нависающая над палаткой и привязанной к палатке лодкой террасочка хоть как-то закрывала убогое геологическое становище от пронзительного ветра, безостановочно облизывающего предгорья хребта Чаанай.

И бог бы с ним, с этим нарушением канонов установки лагерей полярного бродячего люда, если бы геолог Угарцев пил в этой палатке казённый спирт, закусывал его казённой сгущёнкой и постреливал казёнными патронами из казённой малокалиберки ничейных зайцев, в изобилии шмыгающих по кустам.

А то ведь взвалил на плечи рюкзак, сунул туда спальный мешок, много упаковок для образцов, привязал к рюкзаку молоток – и двинул в шестидесятикилометровую петлю по чаанайским предгорьям.

В глубине Чаанайского массива шёл дождь. Вернее, это Угарцев предполагал, что он шёл. Ибо уже четвёртые сутки над центром массива висели чёрные шевелящиеся, как доисторические пузатые драконы, тучи.

Но Угарцев имел с собой брезентовую плащ-палатку и был уверен, что дождь этот ему окажется нипочём. А если и забрызгает невзначай, то он, Угарцев, всегда вернётся к своей палатке и вьючному ящику с трёхлитровой канистрой бензина «Галоша» и примусом «Шмель».

Надо сказать, что весь шестидесятикилометровый маршрут по невысоким и чрезвычайно удобным для пешей ходьбы сопочкам Угарцев дождя опасался, но сам дождь его миновал. И к вечеру второго дня усталый, но довольный геолог вернулся к лагерю.

Которого не было.

Справедливости ради надо сказать, что не было не только лагеря. Не было и той высокой косы, на которой этот лагерь стоял. Вместо неё от края до края террасы стояло ленивое бурое болото – разлившийся Чапальваам.

Дождь всё-таки настиг Угарцева…

Если бы Володя был немного внимательнее, то он бы сообразил, что дождь, судя по всему, идёт не меньше недели, и сперва он пролился над равниной, а только потом зацепился за покатые горы Анадырского водораздела. Поэтому тундра оказалась полностью напитанной водой, и к моменту, когда с гор прикатил мощный паводок, её резерв водоёмкости оказался исчерпан. Все низкие места мерзлотной равнины заполнила бурая холодная вязкая жидкость, которую только с большой натяжкой можно было назвать водой.

Ну а то, что в одном из понижений этой равнины некий охламон расположил свой лагерь, было всего лишь незначительной деталью происшедшего природного катаклизма.

Присел Угарцев на край берега и задумался. В каких-то детских уголках своей души он надеялся на чудо: вот сейчас, прямо на его глазах, вода схлынет, и на дне этого бывшего разливанного моря в целости и относительной сохранности обнаружатся его палатка, надувная резиновая лодка ЛЭ-ЗМ, вьючные ящики с вещами и образцами, ну и ещё некоторое количество столь же полезного барахла. Но даже поверхностное понимание сути вещей подсказывало ему, что шанс обнаружить даже половину утраченного примерно такой же, как найти серебряную гору Пильхуэрти Нейка или золото царицы Савской. В хребте Чаанай. Почему нет? Более того, понимал он и то, что для того чтобы схлынуть с плоской изъеденной термокарстом поверхности, этой жиже потребуется очень много времени – гораздо больше, чем он, штатный геолог при исполнении служебных обязанностей, может позволить себе провести на краю этой лужи.

Угарцев прошёл триста метров по течению Чапальваама, но никаких признаков унесённого снаряжения не обнаружил. Зато упёрся в затопленную старицу, которая, судя по всему, переходила в большое озеро (на карте оно называлось Чаячьим). Видимого маршрута для того, чтобы обойти эту гидросеть, он не обнаружил. В расстройстве Угарцев поднялся на ближайшую каменистую гриву (близость к обманчиво сонному Чапальвааму, неожиданно разверзшему свои хляби и поглотившему плоды человеческого гения, травмировала его неустойчивую психику), наломал мелких веточек, развёл костерок и принялся кипятить чай.

Стоит заметить, что Володя Угарцев быстро учился. Ибо от кого ему в той ситуации было узнать, что для поиска наилучшего выхода из сложившейся ситуации человеку на Севере надлежит прежде всего найти состояние гармонии между собой и окружающим миром. А ничто не способствует успеху этого поиска так, как маленькая, почти невидимая бабочка огня под закопчённой консервной банкой и терпкий вкус чёрного густого чая с дымком на губах. Поэтому он уже после второй банки аккуратно расстелил на сухом дриаднике отсыревший спальный мешок, растянул поверх него палатку, предварительно приподняв её колоколом над изголовьем спальника при помощи геологического молотка, лёг и попытался заснуть.

Равномерно дующий ветер отгонял от убежища комаров, и заснуть Угарцеву в конце концов удалось.

Поутру было зябко и сыро. Со стороны Чукотского моря надвинулось что-то среднее между низкой облачностью и высоким туманом, и это что-то скрыло почти все возвышенности над тундрой.

Накрыло и убежище Угарцева, отчего Володя чуть погодя вылез из спального мешка, щёлкая зубами от сырости. Процесс обретения внутреннего спокойствия был завершён, пришло время планировать свои действия в новых обстоятельствах.

Здесь я хочу особо отметить: Угарцев ни на секунду не сомневался в том, что, как бы ни сложились эти самые обстоятельства, ему надо продолжать порученную страной, партией и лично товарищем Костиковым работу и через полтора месяца надлежит быть в лагуне Науде, где его должен забрать катер или вельбот морзверобоев из Уэлена. А значит – продолжать геологическую съёмку в указанных квадратах, делать описания обнажений и образцов, покрывать сетью маршрутов левобережье Чапальваама (физически доступное) и потихоньку двигаться к океану.

Что имелось для воплощения в жизнь этого амбициозного плана?

Володя Угарцев достал полевой дневник и скрупулёзно начал перечислять имеющиеся при нём вещи. Список получался недлинный, но внушающий некоторые надежды.

Для продолжения геологических изысканий у него оставались: полный комплект карт на территорию, десяток карандашей (по разгильдяйству он взял с собой в рюкзаке весь запас из вьючного ящика), несколько десятков матерчатых мешочков для образцов, компас, молоток и зубило. Ну и полевой дневник, разумеется. Негусто, но, с учётом складывающихся обстоятельств, уже подарок судьбы. Из снаряжения у Угарцева остались бушлат, брезентовый штормовой костюм, водолазный свитер, пара болотных сапог, уже упоминавшаяся плащ-палатка, нижнее бельё, тельняшка, запасная пара носков, два спичечных коробка, охотничий нож, перочинный ножик «Белочка», малокалиберная винтовка, сто тридцать патронов к ней, содержащихся в трёх пачках, две банки сгущёнки, жестянка с чаем, мешочек со ста пятьюдесятью граммами сахара, мешочек лапши, мятая литровая консервная банка, использовавшаяся в качестве котелка, ложка из нержавейки, два гвоздя, случайно завалявшихся в кармане штормовки, моток бечёвки, пять метров лески и два рыболовных крючка, вязаная шапка, бинокль, кусок медной проволоки…

На первый взгляд – довольно много всего.

А на второй – не очень.

Собрал Угарцев все эти проволочки и крючочки, с любовью разложил их на плащ-палатке и аккуратненько-аккуратненько так упаковал в рюкзак. Повесил этот рюкзак на плечи и потихоньку побрёл в сторону не охваченных ещё предгорий Чааная – съёмку делать.

Самой большой проблемой Угарцева были образцы. Вообще, странствия с геологами – это ночной кошмар как сплавщика, так и лётчика. Если у всех остальных категорий бродяг количество груза с пройденным путём только уменьшается, то у геологов – увеличивается.

Но Угарцев увеличиваться этому грузу позволить не мог.

По идее, для полноценного описания территории ему надо было собрать описания около полутора тысяч точек. Что, по самым скромным прикидкам, составляло не менее ста пятидесяти килограммов. А если учесть стремление любого исследователя к перепроверке результатов – могло выйти и все триста.

Поэтому Угарцев выбрал промежуточный вариант – забирать с собой только наиболее показательные образцы ключевых, по его мнению, для территории обнажений, а все остальные складировать в приметных местах, обозначая места их хранения турами. Разметку можно было выполнить простым карандашом, ибо сделанные им надписи не смываются и не осыпаются без внешнего воздействия, а основные описания делать в дневнике («Мелким почерком», – неизменно добавлял Угарцев по себя).

С чем было по-настоящему плохо – так это с едой. У Владимира была малокалиберная винтовка, но как ею пользоваться, он представлял себе весьма слабо. Конечно, за плечами была начальная военная подготовка, военная кафедра в институте, но всё, что он оттуда вынес, – это «совместите верхний край мушки с верхним краем целика». Да, в начале полевых работ Угарцев убил из этой винтовки пару зайцев, – но он потратил на них двадцать патронов, и такой расход боеприпасов был совершенно неприемлем в изменившихся обстоятельствах. Кроме того, не было чая и сахара. Ну то есть почти не было: оставшуюся малость можно было не принимать во внимание.

– Я сразу подумал, что можно заваривать в кипятке ягоду: её было везде много. Шикши было просто кошмарное количество, поспевала голубика. Не было ничего другого – мучного и крахмального. Я слышал, что чукчи едят всякие травы и женщины у них ножами раскапывают мышиные запасы, но, во-первых, я не знал, как их находят, эти запасы, а во-вторых, чёрт их знает, что в этих запасах находится. Чукчи-то небось знают, а я – нет… Потому решил – буду изображать из себя Кожаного Чулка. Если кого замечу, подкрадусь близко-близко и в сердце – рраз! Ну не могу я пропасть в тундре с мелкашкой! Так мне казалось в тот момент, понятно…

Пологие щебнистые увалы хребта Чаанай вообще-то идеальны для пеших маршрутов. Я сам хорошо знаю такие места и считаю их даже более удобными для передвижения, чем большинство сельских дорог в Европейской России. Под сапогами хрустит мелкая щебёнка, схваченная вязкой сетью мелких кустарничков и лишайника, пологий подъём сменяется таким же пологим спуском, в укромных лощинах журчат ручьи, заросшие по краям невысокими, по колено, ивами… особенно приятны такие увалы бывают в августе – когда поспевают ягоды арктоуса и голубики, мелкая листва стелющихся кусточков приобретает кроваво-лимонный цвет, а многочисленных кровососов сдувает леденящим арктическим ветерком.

Но все эти прелести жизни блёкли при воспоминании о потерянных запасах пищи и снаряжения.

Тем не менее он добросовестно описывал обнажения, помечал их на карте, маркировал образцы, а потом складывал их на приметных увалах, выгребая для них неглубокие ямки в грунте и умащивая, как яйца в гнездо, на подушки из ягеля и кустарничков – чтобы не перемешать с основным грунтом холмов. Сверху он также закрывал их ветками, а над захоронением выстраивал каменный тур – такой, чтобы его можно было легко найти по зиме, если притарахтеть сюда на тракторе.

Места для хранения Угарцев также выбирал с расчётом на то, что их будет обдувать ветром и снега на этих увалах будет немного.

Угарцев работал на Севере всего второй год, но, оказавшись с ним наедине, учился быстро…

Быстро он научился и эффективно пользоваться малокалиберной винтовкой. Самым многочисленным и удобным «в обращении» зверем был многочисленный здесь заяц-беляк. Зайца было удобно обдирать, он был компактен и мясист. Секрет заключался в том, что вспугнутого, обычно из-под самых ног, зверя надо было отпустить метров на пятьдесят. На таком расстоянии заяц неожиданно успокаивался, садился и начинал разглядывать Угарцева большими раскосыми глазами. Тогда Угарцев присаживался, прилаживал винтовку на положенный перед собой рюкзак и стрелял. Одного зайца хватало на два дня пути. Утром, днём и вечером Владимир кипятил воду, заваривая в ней ягоды шикши и голубики. Получался кисловатосладковатый отвар, который он пил с наслаждением.

И конечно, рюкзак за его спиной становился всё тяжелее и тяжелее…

Ибо, как и любому другому исследователю, была Угарцеву свойственна жадность. А жадность эта обязывала его тащить с собой хоть по одному камню от каждого заинтересовавшего его обнажения.

А заинтересовавших его обнажений, как вы догадываетесь, было ой как много…

Самым тяжким испытанием в его работе были абсолютно безветренные дни. Хотя количество этих дней на северном склоне хребта Чаанай и было исчезающе мало, но даже трёх-четырёх оказалось достаточно, чтобы превратить Володину жизнь в кошмар.

Ведь едва утихал ветер – и с тундровой низины поднимались мириады комаров и мошки, которые облепливали каждый квадратный сантиметр открытой кожи, залезали внутрь рукавов, лезли в глаза, ноздри, рот…

Тогда Угарцев поднимался высоко на гребни сопок, где чувствовалось какое-никакое движение воздуха, и отсиживался на них до наступления сумерек. Вечером же и ночью, когда со стороны Чукотского моря приходила волна холодного воздуха, окаянные насекомые вновь опускались в своё болото до следующего безветренного дня.

Однажды на вершине холма в такой совершенно безветренный день Угарцев обнаружил молодого северного оленя. Скорее всего, это был олень, отбившийся от одного из колхозных стад, но Владимиру не было дела до таких тонкостей. Его заботил лишь тот факт, что зверь оказался столь неосторожен, что подпустил его на расстояние около семидесяти метров. Угарцев успел трижды выстрелить зверю под лопатку, пока тот набирал скорость, и где-то метров через сто пятьдесят тот «сложился» в русле небольшого ручья.

К утилизации первой своей крупной добычи Угарцев подошёл вдумчиво. Он аккуратно снял с оленя шкуру, отделил лопатки и ляжки, снял с крупа довольно толстый слой жира. Начинался сентябрь, и олени набирали вес перед сезоном размножения и долгой зимой. В любом случае четыре лепёшки сала размером с медвежью лапу были значительным подспорьем к рациону из зайчатины.

Мясо оленя Угарцев спрятал в ручье, несколько самых аппетитных кусков запёк в камнях и уложил в рюкзак. Немного переверстав план маршрутов, он вернулся к своей продуктовой «захоронке» через два дня, но тут обнаружил, что его опередили. Подходя к ручью, он увидел, как через увал неторопливо перебирается странный пёстрый зверь размером с собаку. В «захоронке» Угарцев нашёл только несколько обломков костей.

Так состоялось его первое знакомство с росомахой.

Птицы на тундровой равнине готовились к отлёту. Угарцев видел, как вечерами над мерцающей кромкой горизонта, там, где должен был находиться берег моря, взмывали и повисали в воздухе многочисленные чёрные точки – теперь уже не комары, а стаи птиц. Над тундрой постоянно скрипели многочисленные журавли – Владимир даже подстрелил одного из них, но мясо птицы оказалось жёстким, да и вышло его даже меньше, чем у зайца. Последних же пока хватало.

Интересно, что в своей пищевой стратегии Угарцев сумел избежать двух самых распространённых на Чукотском побережье вариантов «подножного корма» – водоплавающих птиц и хариусов. Случилось это потому, что путь его лежал по горным увалам вдалеке от массового гнездовья уток и гаг, а протекающие в ущельях мелкие протоки оказывались и вовсе безрыбными.

Заметно похолодало.

Угарцев понимал, что ему пора уходить на север, к охотничьей избушке в бухте Науде, и ждать катера. Как ни странно, ему удалось выполнить почти семьдесят процентов запланированной на лето работы, и он тащил к морю почти сорок килограммов камней.

Но до моря ему надо было ещё пройти около пятидесяти километров по изъеденной бесчисленными озёрами и протоками тундре.

Однако Север уже достаточно обучил Владимира, и он знал, что прямые пути здесь не являются самыми короткими. Поэтому он проложил свой маршрут тремя двадцатикилометровыми галсами таким образом, чтобы нигде не пришлось пересекать глубокой протоки или ручья и чтобы каждая ночёвка приходилась на возвышающийся посреди тундры мерзлотный бугор – булгуннях.

Здесь, правда, его ждала приятная неожиданность: на вершине почти каждого булгунняха Владимир находил следы стоянок оленеводов, и на каждой из них – малую толику дров и несколько полезных вещей, с которыми он просто не знал, что делать. За полтора месяца существования на Чаанае он привык к тому, что: а) каждый из имеющихся у него предметов использовался столь многообразно, насколько хватало фантазии его обладателя; б) их ему хватало практически на все запланированные дела.

Естественно, больше чем зеницу ока он берёг болотные сапоги, и, к чести их производителя (ленинградской фабрики «Луч»), они дожили на его ногах до конца сезона.

К неприятным же неожиданностям следовало отнести то, что живности в начале сентября в низинной тундре было значительно меньше, чем в предгорьях. Подавляющее большинство птиц уже улетело, а заячьи места остались далеко в стороне от проложенного Угарцевым маршрута. Выручило то, что он сберегал до последнего два последних куска запечённой оленины. Оба отдавали подозрительным запашком, но Угарцев решил, что от тухлятины в условиях Севера никто не умирал…

Специфика ходьбы по обширной тундровой равнине после странствий по увалам Чаанайских холмов оказалась в диковинку для Владимира. Он ощущал себя, как на качающейся палубе корабля, и, останавливаясь на отдых, чувствовал, как кружилась голова – то ли от недоедания (всё-таки полтора месяца мясной диеты нельзя назвать полноценным рационом человека, привыкшего к хлебу), то ли от попыток борьбы с уходящим из-под ног неверным субстратом.

Оказавшись на галечнике морского берега, Угарцев испытал подлинное потрясение.

Он попал в настоящее дровяное эльдорадо! Берег моря был усыпан бесчисленными стволами деревьев, высушенными до костяного состояния, и это было до того не похоже на тонкие былинки, которые приходилось жечь на Чаанае, что у Владимира едва слёзы на глаза не навернулись.

– Первое, что я сделал на берегу, – это сложил огроменный пионерский костёр и просушился. Я разделся практически догола и сидел возле пламени всю ночь. Хотя холодина стоял жуткий: достаточно было отойти на два метра в сторону, и ты уже понимал, что вот-вот – и тебя схватит своими когтями зима. Я съел последний кусок оленины, не думая, не гадая о том, что ждёт меня завтра. А завтра мне надо было дойти до охотничьей избушки, которая находилась в двадцати километрах к западу.

Утро застало Угарцева возле огромного кострища. От гальки несло жаром адовой печи. Ветер срывал с лагуны мелкую солёную пыль и, смешивая её с первым осенним снегом, нёс в глубину тундры. А со стороны косы раздавался дробный уверенный стук крохотного шлюпочного дизелька – работяги прибрежного плавания…

Но на этом приключения Угарцева не кончились: на судёнышке не оказалось резиновой лодки, с помощью которой Владимир смог бы добраться до него с берега. И не мудрено: предполагалось, что лодка есть у самого Угарцева. Поэтому катер совершил переход до внутренней стороны косы, где смог встать под приглубым берегом. Владимир же снова был вынужден делать обход – в тридцать один километр.

Возвращаясь из маршрута, Угарцев с трепетом ожидал неприятностей – за не полностью выполненный объём работ, потерю снаряжения и складирование образцов в тундре, что, в общем-то, не было предусмотрено планом работ. Однако неприятности Угарцева полностью затмила одиссея его коллеги по отряду Сани Киселёва, который потерял всё снаряжение во время тундрового пожара и чудом спасся, случайно наткнувшись на стойбище оленеводов.

Начальник отряда Костиков в результате был снят с должности и переведён обратно, в Южную Сибирь…

А образцы потом целую зиму собирали по тундре.

Золота на участке Угарцева в итоге не нашли, но корифеи управления посчитали сделанную работу удовлетворительной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.