Бруни Георгий Юльевич Стремление найти «цифровую формулу божества»

Из протокола допроса

Уполномоченный Бузников допрашивал в качестве обвиняемого гражданина Бруни Георгия Юльевича, 1870 года рождения, уроженца г. Ленинграда. Проживает пр-т Майорова, д. 31, кв. 9. Род занятий — аккомпаниатор, музыкант. Семейное положение: жена Любовь Александровна, рассказчица, дочь Татьяна — декоратор, сын Владимир — конторщик Ленкомтранса. Отец имел поместье и дом. Образовательный ценз — высшее, консерватория. Беспартийный, не судим, у белых не служил.

Судьба семьи еще одного участника собраний литературных и художественных кружков и салонов Георгия Юльевича Бруни повторяет судьбу многих иностранных семей, приехавших в Россию, постепенно укоренившихся в ней и верно ей служивших. Его прадед Антонио Бруни, реставратор и мастер декоративной живописи, в 1807 году оставил Милан в надежде покорить Петербург и получил в российской столице должность «лепного, живописного и скульптурного мастера при царскосельских дворцах». Сын Антонио Бруни, академик живописи Федор Антонович Бруни, окончивший Академию художеств и ставший одним из виднейших русских художников-академистов, известен как автор картин, фресок и мозаик Исаакиевского собора, замечательных портретов и картин на исторические темы, хранящихся в крупнейших музеях России. Он также занимал должности хранителя живописных коллекций Эрмитажа и ректора Академии художеств.

Отец Георгия Бруни, Юлий Федорович, был даровитым архитектором, сделавшим чертежи для возведения домов Г. Романова, Г. Струбинского и других, а также перестройки и надстройки двух этажей женской половины школы при Евангелической лютеранской церкви Св. Петра. Он считался мастером планировки и внутренней отделки дворцов; ценители восторгались его акварелями и работами в области прикладного искусства. Но весь Петербург знал Юлия Федоровича как гениального музыканта-импровизатора, и сын унаследовал этот выдающийся талант.

Георгий Юльевич Бруни родился в 1870 году в Петербурге. Как пишет в своих воспоминаниях художник А.Н. Бенуа, чья семья находилась в дружеских, почти родственных отношениях с семьей Бруни, Георгий Юльевич (Жорж) рос высоким, стройным и очень красивым мальчиком с типично итальянской внешностью. В детстве он несколько отставал в развитии, но родители предприняли все меры, чтобы ликвидировать этот недостаток.

Весной 1880 года десятилетнего Г.Ю. Бруни определили в гимназию императорского «Человеколюбивого общества», педагогический коллектив которой славился гуманным отношением к ученикам. Но, как пишет А.Н. Бенуа, «учился он отчаянно плохо. <…> Несомненно, что импровизации Жоржа служили известным отводом для страданий родительского самолюбия и компенсацией за то, что во всем прочем было трудно им гордиться. Впоследствии из Жоржа вышел вполне нормальный человек. После того как отец его, “знаменитый” Жюль Бруни, спустил не только все наследство, полученное от отца, но и большое приданое своей жены <…> Жорж женился и не без достоинства стал играть роль уважаемого отца семейства. <…> Его музыкальные способности нашли себе применение в том, что он по воскресеньям играл на органе в Швейцарской церкви на Большой Конюшенной»[164].

Мать Г.Ю. Бруни, Мария Александровна (урожденная Пель), принадлежала к семье знаменитых петербургских аптекарей.

После окончания гимназии Георгий Бруни поступил в Петербургскую консерваторию. Еще студентом он стал браться за разную работу: имел частных учеников (одним из его первых учеников был совсем юный Сергей Прокофьев), сотрудничал с киностудией, развлекал зрителей игрой на рояле перед началом киносеансов. Г.Ю. Бруни много работал преподавателем-аккомпаниатором: в 1908–1912 гг. в Обществе народных университетов и в консерватории; с 1912 по 1915 гг. — в школе Глассера в Петрограде. В 1915–1916 гг. он вернулся в консерваторию и начал работать сначала помощником инспектора научных классов, а с 1916 по 1932 гг. — преподавателем-аккомпаниатором.

Имя Г.Ю. Бруни впервые встречается в различных мистических и масонских кружках и объединениях еще в 1917 году, когда он вместе с фрейлиной императрицы, историком религии Ю.Н. Данзас, архитектором Е.Е. Баумгартеном и другими организовал «Союз соборной премудрости» — религиозно-философское общество, ставившее своей целью сближение православия и католицизма. После революции «Союз» распался: наиболее активных его членов выслали из Петрограда, другие успели уехать в эмиграцию.

В начале века в Петербурге жило много французов, открывших в столице разного рода организации, ведшие миссионерскую деятельность. Зыбкость политической системы, разложение православной церкви способствовали их успеху среди столичной интеллигенции. «Союз соборной премудрости» объединял религиозно-философскую интеллектуальную элиту Петербурга, склонную к экуменизму.

Из протокола допроса

<…> Незадолго до Октябрьской революции, уже во время «керенщины», в Ленинграде было основано мистико-философское общество под наименованием «Общество соборной премудрости», одним из основателей которого был я. Среди основателей общества были Елагин Н.А. (ныне сосланный), Орбели, Баумгартен Евгений Евгеньевич (ныне умер), Лотин (имя и отчество мне неизвестны), Данзас (умерла).

Общество имело пребывание в здании Екатерининского института на набережной Фонтанки, с разрешения начальницы института собирались в гимнастическом зале того же института.

В этом обществе принимали участие священник Философов (имени и отчества не знаю), бывший в то время епископ могилевский католический (фамилии, имени отчества не знаю). В состав этого общества входили священники православные и католические — кто именно, я уже не помню.

Деятельность общества: объединение православной и католической церквей на основе мистико-философских воззрений, но без всякой политической окраски.

С приходом Октябрьской революции общество это прекратило свое существование, так как большинство членов его, в том числе и я, ушли из общества.

Одной из самых известных деятелей «Союза соборной премудрости» была Юлия Николаевна Данзас (1879–1942) — историк религии, теолог, религиозный и общественный деятель, член Философского общества при Петербургском университете. В начале 1920-х годов она перешла в католичество, приняла монашеский постриг, но вскоре была арестована и осуждена на десять лет лишения свободы в числе других петроградских католиков. Ю.Н. Данзас отбывала срок на Соловках и на строительстве Беломорканала, освобождена в 1932 году по ходатайству А.М. Горького. По-видимому, Г.Ю. Бруни не был осведомлен о ее освобождении и дальнейшей судьбе и во время допроса считал Данзас погибшей. Между тем она прожила еще десять лет в Германии, Франции и Италии и умерла в Риме в 1942 году.

Евгений Евгеньевич фон Баумгартен (1867–1919) — архитектор, архитектурный критик. В 1891 году окончил высшее художественное училище при Академии художеств. Преподавал в Институте инженеров путей сообщения, Петербургском технологическом институте, на Женских политехнических курсах. Возглавлял строительное бюро «Е.Е. Баумгартен — А.М. Гусев». Среди построек: новый корпус Института инженеров путей сообщения, надгробие В.Ф. Габерцеттеля на Волковском кладбище и т. д. Приобрел известность благодаря историко-критическим статьям, посвященным классицизму и модерну в России, а также проблемам взаимодействия архитектуры и общества.

Могилевским католическим епископом в 1917–1919 годах был Эдуард Юльевич Ропп (1851–1939). Гайдебуров Павел Павлович (1877–1960) — актер, режиссер, поэт, театральный критик. Об участниках Елагине Н.А. и Лотине ничего найти не удалось.

О каком из братьев Орбели — Иосифе, Леоне или Рубене — идет речь в показаниях Г.Ю. Бруни, установить не удалось. Вполне вероятно, что о Леоне — он любил ходить к старцу в Вырицу и был очень набожным. Но это лишь наше предположение.

После распада «Союза соборной премудрости» Г.Ю. Бруни продолжали занимать вопросы религиозной философии и мистики. Однажды в начале 1920-х годов он познакомился с масоном Б.В. Ватсоном[165], недавно окончившим кинотехникум и принимавшим участие в съемках кинофильмов «Чудотворец» (1922), «Скорбь бесконечная» (1922) и «Красные партизаны» (1924).

Я столкнулся с масонством на чисто исторической почве. Желая углубить свои знания, я, познакомившись в киностудии с Б.В. Ватсоном, и слышавши о масонстве, и рассматривая его предметы, приносимые в студию в портфеле, выразил желание ближе ознакомиться с ним и был приглашен утром на его квартиру по Малой Московской. Рассматривал его вещи. Он предложил мне вступить в ложу. Обряд состоялся, и я сделался «товарищем мастера». Ватсон мне предложил за это уплатить за свет. Я отказался в мягкой форме. Тогда он предложил мне за уплату угощения сделать меня «мастером». Я наотрез отказался. В день регистрации РКП[166] я получил извещение, что я в проскрипционном списке, на что я обрадовался и совсем отошел от желания объединения с масонством. В это время, когда я был в таком общении с Ватсоном, ко мне зашел Н. Сверчков, который просил познакомить с кем-либо из масонов. Я это исполнил, взяв с него слово не вступать в какие-либо сношения с ними[167].

Художник Николай Георгиевич Сверчков (1898–?) служил на Фарфоровом заводе в Петрограде и в Художественно-промышленном техникуме. Впервые арестован в 1926 году по «Делу масонов». Выслан в Нарымский край на три года. По возвращении жил в Новгороде, откуда вновь был выслан сроком на три года в апреле 1931 года. Во время войны перешел на сторону немцев, занимал высокие административные посты в нескольких оккупированных городах. После окончания войны жил в Австрии.

Следствие по «Делу масонов» стало первым прямым столкновением Г.Ю. Бруни с чекистами, и оно обошлось для него сравнительно благополучно. Но через пять лет его имя всплыло на допросе поэта А.И. Введенского в связи с делом обэриутов:

К нашей группе, как к активному в антисоветском плане ядру, примыкали различные лица из среды гуманитарной интеллигенции, политически близкие нам по своим антисоветским и мистическим настроениям. Из названных лиц могу назвать следующих: Калашникова Петра Петровича, на квартире которого происходили систематические сборища, сопровождаемые развратными оргиями, Бруни Георгий Юльевич, художник Эйснер Алексей Петрович, проживающий по Октябрьскому проспекту, Воронич, Лорис-Меликов, художницы Порет и Глебова, работающие в области детской литературы и определяемые как приспособленцы в своем художественном творчестве, художница Сафонова Елена Васильевна, на квартире которой происходят сборища антисоветских лиц, Лихачев Иван Алексеевич и другие[168].

Фамилия Бруни упомянута здесь только вскользь, но на следующий год, весной 1932-го, настал и его черед. В Ленинграде разворачивалось очередное дело, направленное против интеллигенции.

Из дополнительных показаний

<…> В 1925 г. на концерте, устроенном в бывшем здании реального училища на 12-й линии Васильевского острова, я познакомился с артисткой Любовью Юльевной Моор, женой врача Вильгельма Рудольфовича Моора. В доме я встретил Ватсона и доктора Зиккеля. Как известно, Ватсон имел связь с католическими и неокатолическими кругами. В доме у Моор я узнал от Юлии Моор, что у них в доме бывает б. адмирал Михаил Беклемишев, с которым я встречался в обществе «Соборной премудрости». Он меня просил еще ранее, до моего знакомства с Моорами, перевести с французского катехизис неокатоликов. Узнав по содержанию некоторых глав об общности с масонством, я в переводе ему отказал, отослав книгу. Бывая у Моора, я убедился, что Любовь Юльевна окружает себя молодежью, которая собирается как бы для литературной цели. Среди молодежи я встречал: Фитингофа (имя и отчество не знаю), братьев Бронниковых — одного называют Михаилом Дмитриевичем Бронниковым (б. лицеист), Пестинского (имя и отчество не знаю), Приселкова (имя, отчество не знаю), ныне сосланного его племянника Приселкова (имя, отчество и фамилии не знаю) и некоего Михаила, с которым имел разговор о масонстве. Сам Моор чуждался молодежи, но беседовал с Беклемишевым. Пестинский (жил у Петра Петровича Калашникова, в настоящее время арестован) привел Калашникова в дом к Моорам. Калашников, в свою очередь, был хорошо знаком с католическими священниками, возглавляемыми французским аббатом Амудрю, настоятелем французской церкви на Ковенском переулке[169].

Из протокола допроса от 29 марта 1932 г.

В антисоветском салоне Моор, в котором, как я показывал, я принимал активное участие, вопросы мистики <…> занимали весьма значительное место. Руководил этой мистической деятельностью салона сам д-р Моор, группируя для этих целей вокруг себя особо доверенных участников салона. <…>

Доктор Моор, убежденный мистик и спиритуалист, неоднократно в разговорах со мной давал мне доказательства принадлежности своей к организации белого масонства. Об этом также свидетельствовал и подбор литературы в его библиотеке, часть из которой он специально выписывал из-за границы. От него я получил секретную масонскую гравюру «Синахия». Стремление некоторых участников его мистического кружка математически найти цифровую формулу божества является типичным масонским явлением. Сам я неоднократно являлся соучастником Моора в организации спиритических сеансов. Мы вызывали духов…

Из протокола допроса от 31 марта 1932 г.

<…> Высказываясь на собраниях салона постоянно крайне антисоветски и пораженчески — я сторонник вооруженной интервенции, — я заслужил особое доверие со стороны д-ра Моора В.Р., который вовлек меня в свои мистические занятия: спиритические сеансы, знакомство и изучение мистической литературы и проч. Он знал о моей принадлежности к масонской ложе «Полярная звезда»; а затем в середине 1930 г. предложил мне сообщать ему разведывательно-шпионского характера сведения за соответствующую плату: во 1) о положении религии церковной и сект в СССР и во 2) о настроениях политико-нормального характера музыкально-литературной среды. Я ответил на это предложение Моора согласием — и с того времени стал регулярно освещать Моору указанные вопросы, каждый раз передавал последнему о посещаемости церкви, сектантских молебствий, о настроениях верующих, о материальной обеспеченности культов, а также отдельно о политических настроениях слушателей и профессуры музыкальных учебных заведений, в которых я работал, и обывательской среды, с которой я соприкасался. Сведения о росте или уменьшении очередей перед продовольственными лавками, о настроениях очередей и вообще улицы также входили в мою обязанность. На этих моментах я останавливался в каждом своем докладе доктору Моору.

Кроме того, от доктора Моора я получал специальные задания. Одно из таких заданий, я помню, касалось баптистской организации в Ленинграде, деятельность которой я осветил в специальном докладе Моору. За свою шпионскую работу я получал от Моора денежные вознаграждения в общей сумме 400–300 руб. Получение Моором от меня указанных сведений обычно проходило следующем образом: опасаясь принимать меня по делам такого рода дома, когда присутствовал в его квартире кто-либо из посторонних, он вызывал меня к телефону, и, встречаясь на улице, мы уезжали с ним за город, или на берег залива, или в лесной парк, где беседовали по интересующим Моора вопросам.

Передаваемые мною сведения Моор обычно заносил очень мелко и сокращенно по-немецки в маленькие блокнотики, специально используемые им для записи разведывательных данных.

На вопрос: кто еще информировал Моора по другим интересующим как шпиона вопросам — положительного ответа дать не могу, т. к. Моор тщательно конспирировал от меня других своих информаторов. Могу лишь высказать предположение, что в связи с его прежним родством с академиком Радловым (Моор был женат на дочери академика — в настоящее время Радлов и его дочь, первая жена Моора, умерли) у Моора были тесные связи с некоторыми работниками Академии наук и научно-исследовательских лабораторий Ленинграда. Сам Моор также занимался в лабораториях Академии, а его пасынок Зеленецкий, уличенный в шпионаже и сосланный ныне, был работником Академии. Во всяком случае, Моор в разного рода беседах проявлял всегда исключительную осведомленность о работе Академии наук и исследовательских лабораторий, имея при себе такие материалы, которые, как правило, не выходили за стены этих учреждений. Моор мне показал однажды стенограмму речи академика Деборина, в которой Моором были отчеркнуты и проработаны места, свидетельствующие о переходе этого академика на позиции постепенного идеализма.

На вопрос: в пользу какой страны д-р Моор вел на территории СССР шпионскую работу — отвечаю, что, хотя последний при вербовке меня не сообщил мне, в пользу какой страны я буду работать, но по всем данным Моор работал для Германии. Это, в частности, подтверждают исключительно близкие связи Моора с германским консульством, через посредство которого он нелегально пересылал свои научные и иные письменные работы за границу. Характер его заданий, например, спецзадание о баптистах, также говорит о том же.

ОТ ГЕОРГИЯ ЮЛЬЕВИЧА БРУНО[170] — ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ПОКАЗАНИЯ

Уже в первые годы Октябрьской революции (точно года не припомню) были основаны: нелегальная группа монахинь при Пантелеймоновской церкви (ул. Пестеля), где в примыкающей к церкви комнате проживала возглавлявшая эту группу монахиня по имени, кажется, Феофания (в состав этой группы я не входил). Кроме того, образовалась и вторая группа, так называемых неокатоликов, основательницей которой была Данзас. (Церковь эта французская и основалась в Лионе, Франция.) В состав этой группы я также не входил.

Сфера деятельности этой группы «масонская», с характером политическим в интересах Франции. О существовании первой группы (монашеской) я узнал от встреченной мною в Консерватории Ольги Альфредовны Плодовской и из последующих разговоров узнал от нее, так как она была очень хорошо знакома с монахиней, возглавляющей первую группу. На предложение Плодовской поехать к монахине я ответил отказом и не ездил к ней. В то время я о второй группе ничего не слышал. <…>

Бывая у Моор, я убедился, что их дом являлся как бы передаточным пунктом между СССР и иностранными державами. Моор лечил американцев и бывал в германском консульстве, куда, по его словам, носил рукописи для переправки за границу, помимо установленного законом порядка. Книга была написана на немецком языке и, по его словам, представляла труд по специальным вопросам. У Калашникова мне пришлось быть один раз, там происходило собрание, носившее характер оргий, у Калашникова я встречал одного поэта, имя и фамилию я забыл, ныне арестован.

Признаю себя виновным, в чем глубоко раскаиваюсь перед Советской властью. Именно, что я разбалтывал обывательские отзывы о настроениях масс, религиозном подъеме некоторых сект, увлекался мистикой и состоял членом масонской ложи в качестве ученика, организации, идущей вопреки советской власти, содействовал Моору в обсуждении зарубежных сочинений с английского, которые мне переводил Моор, выносил упаднические мысли каждому встречному, не обдумывая вреда, который я причинял Советской власти. Добавляю, что Пестинский очень интересовался мистикой, исполнял рисунки мистического характера. Ставлю себе в вину, что я пользовался материальной помощью у Моора в виде единовременных небольших денежных получек, лечения, обедов, что в общей сложности составила за период времени около года 300 рублей, считая лечение.

Что только не наговорил о себе и других бедный Г.Ю. Бруни! Настоящим шпионским гнездом оказался салон Мооров, да и мистическим центром в придачу. Есть вероятность, что и следователь Бузников раздул показания до почти космических размеров, так что теперь можно было с легкостью писать обвинительное заключение: материал собран достаточный.

Из обвинительного заключения

Бруни Георгий Юльевич, гражданин СССР, 1870 года рождения, уроженец Ленинграда, потомственный дворянин, образование музыкальное высшее, аккомпаниатор-музыкант, беспартийный, женат, имеет дочь Татьяну 24 лет и сына Владимира 22 лет, привлекался органами ОГПУ по делу контрреволюционной масонской организации Астромова:

а) являясь монархистом и сторонником вооруженной интервенции по убеждению и состоя членом нелегальной масонской ложи «Треа Стэлла Нордика», был участником руководящей группы антисоветского салона Мооров;

б) вел систематическую антисоветскую агитацию внутри контрреволюционной группировки и вне ее, призывая к свержению Соввласти и намеренно распространяя различного рода пораженческие слухи;

в) по собственному желанию за соответствующую плату собирал для доктора Моора В.Р., бывшего американского подданного, различного рода шпионские сведения и выполнял специальные задания разведывательного характера, будучи завербован на эту работу Моором в 1930 г. За шпионаж Бруни получил разновременно от доктора Моора 400 рублей;

г) принимая активное участие в мистико-спиритуалистической деятельности контрреволюционной организации, участвуя в антисоветских спиритических сеансах с вызыванием духа Ленина, в черных мессах и прочих мистико-спиритуалистических действиях.

Означенные преступления предусмотрены статьями 58-6 и 11 Уголовного кодекса.

Виновным себя признал.

В результате Г.Ю. Бруни был вынесен приговор: три года концлагерей. Вернувшись в Ленинград, Г.Ю. Бруни продолжил преподавательскую и аккомпаниаторскую деятельность.

О судьбе его жены ничего неизвестно.

Дочь, художница Татьяна Георгиевна Бруни, продолжила семейную традицию. Более полувека ее имя не сходило с театральных афиш ленинградских театров. В двадцатые годы Т.Г. Бруни стала одним из художников «Молодого балета», созданного Георгием Баланчивадзе (будущим Джорджем Баланчиным). Выполненное ею в 1932 году оформление балета Д. Шостаковича «Болт» стало превосходным образцом русского художественного авангарда. Бруни успешно оформляла большое количество спектаклей в театре оперы и балета им. Кирова (ныне государственный академический Мариинский театр).

Г.Ю. Бруни скончался от голода в Ленинграде в апреле 1942 года Похоронен на Пискаревском кладбище.