Сходка 14 июня

Грачев Николай. Товарищи, мы были у губернатора, и он нам разрешил собираться здесь завтра и послезавтра, т.е. на два дня. Дунаев. Товарищи, а мы разве просили, чтобы собираться два дня? Нет, товарищи, мы не просили. Мы будем собираться здесь все время забастовки.? Грачев Николай. Потом вот еще что: губернатор сказал, чтобы в городе грабежей и поджогов не было. Я ему не дал договорить и сказал, чтобы у вас не было больше пуль и нагаек. Он замахал руками и не стал больше разговаривать. Товарищи, вчера мы просили вас подписаться на нашем заявлении, многие не подписались, потому что боятся, но это заявление очень важное: тут написано обвинение Кожеловского и требование выпустить арестованных наших товарищей. Так поэтому, кто вчера не подписал, подпишитесь сегодня, потому что вчера подписались три тысячи человек (к некоторым подходили, и они подписывались пять раз разными фамилиями, смеясь). Дунаев. А вот тут люди говорят, что социал-демократы делают нам какую-то ловушку. Нет, товарищи, это неправда. Мы хотим освободить наших товарищей, которые сейчас томятся в тюрьмах за прокламации, мы хотим арестовать Кожеловского и судить народным судом. Оратор-мальчик сразу сказал: «Долой самодержавие!» Далее говорил: «Я был в тюрьме. Расскажу вам, как было нам в тюрьме. В тюрьме было очень плохо. Мне передали туда газету и я узнал, что в Иванове забастовка продолжается. Мне стало известно, как тут пороли эти проклятые пьяные казаки, как стреляли с насыпи в людей, как наши братья потащили раненых, и их казаки стали пороть. Тогда у меня забилось сердце, и я хотел было перелезть через стену, но стены были очень высоки: но я узнал, как тут боролись ивановские рабочие. Теперь вы, наверно, не боитесь этого слова «долой самодержавие» (рабочие кричат: «нет, не боимся»). Товарищи, наши братья сидят арестованными, нужно их освободить или нет? (рабочие кричат: «нужно»), но, ведь, вы вчера требовали, почему же их не освободили? (рабочие молчат). Есть ли у вас оружие? (рабочие кричат «нет»). Нужно вам запастись оружием, топорами, молотками и клещами. Если бы у меня был клинок, то я первый бы бросился на казаков. Проклятие им всем. Проклятие фабрикантам, правительству, самодержавию и всякой сволочи! Товарищи, я скажу, что тут пишут в этой газете («Русский Листок»). Товарищи, корреспондент и шпионы передают и пишут в газетах. Если он тут, так чтобы вышел и все шпионы чтобы вышли отсюда. Вот в этой газете пишут, что мы первые нарушили тишину и первые стали стрелять. Они говорят, что у казаков в винтовках не может быть свинцовых пуль, но, ведь, они могут стрелять из револьверов, а там пули свинцовые. Я этой газете не верю, я рву ее и вы, товарищи, рвите эти газеты» (рвут). Оратор ив Глинищева. Товарищи, мы не будем работать, если они не выгонят всех шпионов. У нас работа будет не работой, если наши братья будут томиться в тюрьмах. Мы будем требовать, чтобы над нами не издевались и не трогали нас. Нас разогнали и стреляли за то, что мы будто 2 июня обсуждали политические вопросы, но мы их обсуждали с первых же дней на площади. Мы обсуждали там все вопросы, и политические и экономические. Нас тогда не трогали, потому что нас было много. Мы все организовались. Но в последнее время, когда нас стало меньше, они увидали это и не знают, как придраться, и вывесили объявление, чтобы на Талке не собираться, потому что мы обсуждали политические вопросы, а не экономические. Но мы все равно обсуждали все те вопросы, которые нам нужны. Нам нужно требовать свободы, чтобы над нами не издевались, как 3 июня. Мы требуем, чтобы могли собираться, когда нам нужно, чтобы не пугаться никакой сволочи и никакой полиции. Пожертвование в пользу голодающих пришло от московских рабочих —150 руб. Полушин С. Н. дал своим рабочим 30 руб., а они передали в пользу голодающих. Какой-то студент и на этой сходке передал ораторам какую-то бумагу. Прокламации раздавались.