8. Рост политической активности и сознательности рабочих после событий 3 июня

Требование Народного Суда над виновниками 3 июня. Мы, рабочие фабрик и заводов г. Иваново-Вознесенска, собравшиеся на общее собрание 13 сего июня, постановили заявить: Начавши 12 мая всеобщую забастовку, мы в числе прочих требований выставили требование невмешательства военной силы, полиции в дело рабочих, в противном случае за последствия мы не ручались. Три недели продолжалась мирно наша борьба, порядок в городе был образцовый, три недели мы пользовались свободой собраний, слова, союзов, печати, стачек, неприкосновенностью личности. С первых же дней, кроме вопросов чисто экономических, мы все обсуждали вопросы политические, так как одно с другим связано непосредственно. Вопросы политического характера обсуждались открыто на площади, и мы все единогласно поднятием рук, в присутствии владимирского губернатора, еще 15 мая приняли требование Учредительного Собрания, выбранного на основе всеобщего, прямого, равного для всех и тайного избирательного права. Мы все считали, что несправедливо, если І5 это собрание будут выбираться только богатые. Несмотря на то, что мы все три недели обсуждали вопросы политического характера, — нас не трогали, никого из нас не арестовали. Трех арестованных по нашему требованию выпустили. Но вот 2 июня вывешивается неожиданно объявление губернатора, которым нам запрещается собираться на Талке — последнее место, где мы могли беседовать. Основанием запрещения послужило то, что мы, якобы, начали в последнее время обсуждать вопросы политического характера. Да мы же обсуждали и голосовали эти вопросы с первого же дня! Недоумевая, в чем дело, мы все-таки собрались 3 июня на Талку. Здесь были уже казаки. Мы спокойно сели у леса. Наши депутаты отправили с четырьмя казаками, стоявшими патрулем, бумагу, где от нашего лица требовали разрешения собираться. Какова судьба этой бумаги, — неизвестно. Говорят, будто казаки ее потеряли. В ответ на наше требование, появились астраханские казаки, во главе с полицеймейстером Кожеловским, и прежде чем мы успели опомниться, не то что разойтись, по крику Кожеловского, казаки бросились на сидящую толпу с гиком и свистом. Нельзя описать той ужасной, невероятной картины, которая произошла. Лес оглашался стонами, рыданиями, криками злобы и проклятья, улюлюканьями пьяных казаков на пьяных лошадях. Голос неистовствовавшего полицеймейстера выделялся: «бей их, сукиных детей, руби, режь, Дунаева мне, Дунаева!» и т. д. Он злорадно хлопал в ладоши и сатанински хохотал. Зверски, бесчеловечно избивались мы тяжелыми, со свинцом на конце, нагайками. Зверски расстреливались поодиночке. Казаки выезжали из леса и снимали, как куропаток, людей с насыпи. Сил не хватает описывать всего. Тут же сотнями захватывали в плен и снова избивали, сильно избитых оставляли на месте. В числе прочих арестовали и надругались над секретарем собрания — депутатом Н. Грачевым. Толпа подхватила двух раненых с насыпи и понесла к фельдшеру Витовскому; когда последний вез их после перевязки в больницу для чернорабочих, толпа на улицах навзрыд рыдала. Судорожно сжимались кулаки, со всех сторон неслись проклятья убийцам. Сдержать прорвавшееся чувство злобы и мести не было никакой возможности. Толпа рвала, ломала, жгла на своем пути. Так продолжалось с 3 по 11 июня, когда вновь разрешили собрания. За все это время город был в осадном положении: казаки и драгуны хватали встречных и поперечных, обыскивали и избивали ни за что ни про что, как например, двух почтенных жителей Боголюбовской слободы. Насильники не останавливались перед тем, чтобы врываться в наши жилища и там надругаться над нами. Никто не был уверен за свою жизнь и безопасность. И после всего этого появляется объявление губернатора, извещающее нас о том, что мы первые нарушили мирный ход забастовки грабежами и насилиями. Объявление это говорило также, будто кучка людей, не останавливающихся перед преступлением, не давала работать большинству благонадежных, тяготившихся вынужденной безработицей. 9 июня, когда уныло, безрезультатно свистели свистки, призывавшие встать на работу рабочих на старых условиях, доказало противное. Мы все, озлобленные насилиями, не хотели работать после 3 июня, более чем когда-либо, на старых условиях. И вот мы избиты, над нами надругались, нас они обвиняют во всем, наши братья томились и томятся в тюрьме, их же обвиняют в вооруженном сопротивлении и других преступлениях. В это же время насильники и настоящие преступники ходят по воле. Кожеловский, астраханские казаки и высшее начальство, приказавшее им расправиться с нами, те ходят с сознанием исполненного долга. Где же тут справедливость? Чувство обиды, злобы, мести глубоко затаилось в сердце у каждого. До тех пор оно не изгладится, пока мы не отомстим. Пока виновные не потерпят должного возмездия, невинные не будут освобождены и не падет с них обвинение. Мы требуем все освобождения наших томящихся в злой неволе братьев. Говорят, у них были или они распространяли прокламации. Да у кого их не было? Кто их не распространял? Мы ничего в них, кроме правды, не видим. Нам говорят, что арестованы за то, что произносили политические речи. Но мы все были согласны с ними. Мы все говорили то же самое. Мы слушали, что по поводу 3 июня назначено следствие, будет суд. Но мы видим по началу, каков будет этот суд: пострадавшие томятся в заключении, их же обвиняют, виновники гуляют. Мы требуем настоящего суда над виновниками 3 июня, мы требуем открытого, гласного народного суда, при условии полной свободы устного и печатного обсуждения всего происшедшего. Иначе мы будем считать суд не судом, а комедией, шемякиным судом. Чувство обиды никогда не уляжется в нас. Никто из нас не поручится тогда за неприкосновенностъ насильников, за порядок и спокойствие. Иваново-Вознесенская группа Северного Комитета. (На листовке охранкой помечено: «раздавал В. Белов».) /Смирнов. «Стачечное движение в Иваново-Вознесенске в 1905 г.», стр. 49 — 51./