«За все в ответе» Станислав Цаплин

Есть в Вильнюсе музей того, чего в истории не было, — музей геноцида литовского народа. В смысле — музей доказательств того, как плохо литовцам жилось при СССР.

В столицах соседних Латвии с Эстонией поступили чуть-чуть мудрее, назвав свои музеи музеями «оккупаций», которых тоже не было. Но в применении этого термина («занятие вооруженными силами государства не принадлежащей ему территории») все-таки было меньше ошибок, чем в употреблении по отношению к литовцам слова «геноцид» («действия, совершаемые с намерением уничтожить какую-либо национальную, этническую, расовую или культурно-этническую группу»).

Музей геноцида расположен в самом центре Вильнюса, в здании бывшей тюрьмы КГБ. Среди множества человеческих портретов, которыми увешаны стены, выделяется стенд с фотографиями тех, кто, по задумке организаторов, в этом «геноциде» виноват. А именно — руководители НКВД и КГБ за все 50 с лишним лет, которые Литва находилась в составе Советского Союза. Последний по счету в этом ряду — генерал-майор Станислав Цаплин, который исполнял обязанности председателя КГБ Литовской ССР до конца августа 1991-го.

Не было, пожалуй, в Литве другого такого человека, о котором даже спустя четверть века рассказывали бы столько легенд.

Формально он был заместителем председателя литовского КГБ. Фактически — первым лицом и главным, поскольку первые лица, его непосредственные начальники, в самый острый момент дружно выходили из игры. Почему же Цаплин остался? В интервью газете «Известия», которое он дал в октябре 1991-го, он ответил так: «Потому что это было бы похоже на дезертирство».

В газетах его пытались представить эдаким литовским Пиночетом. Вот уж что было абсолютной неправдой!

«Я не был литовским Пиночетом хотя бы потому, что происходившим руководили люди такого уровня, что мне, скажем, они и руки бы не подали. Если в этой истории кому-то и отводились особые роли, то на литовский КГБ, где я был, кстати, не первым человеком, были возложены второстепенные функции.

Генерал КГБ, заместитель председателя КГБ Литовской ССР Станислав Цаплин был убит в Москве через три года после возвращения из Литвы. Преступление до сих пор не раскрыто. Фото из архива Г. Сапожниковой.

— А вы не пытались узнать, кто стрелял там, у телебашни, почему были жертвы? — старался вывести его на откровенный разговор журналист «Известий».

— Нам в республике запрещено было предпринимать какие-либо следственные действия — вести допросы и так далее. Только сбор оперативных данных. Мы помогали потом союзной прокуратуре, когда они приехали в Литву: им же пуль не показали, не дали осмотреть трупы, а это — главное. Ну, мы подобрали свидетельскую базу, нашли записи переговоров экипажей боевой техники, кое-какие видеоматериалы. Все отдали. Окончательные выводы — уже дело следствия».

Зато отвечать Цаплина за то, в чем он не участвовал, заставили по полной программе, не считаясь, какой он комитетчик — рядовой или ведущий.

«Из Вильнюса Станислав Цаплин приехал в Москву ждать решения своей судьбы. Новое руководство КГБ пока с ним не определилось: оно проводит внутреннее расследование, пытаясь разобраться в причастности сотрудников комитета к январским событиям в Вильнюсе. Кроме этого, Станислав Цаплин будет допрошен следователями литовской прокуратуры, находящимися сейчас в Москве», — «обрадует» читателей напоследок журналист.

…Непонятное это было время. То в огонь страну кидало, то в прорубь: то человек чувствовал себя королем, потому что вывез секретные документы и сберег людей, то раздавленной пешкой — когда представал перед фактом, что на собственной родине его будет допрашивать идейный враг. А разрешение на допрос даст не кто иной, как новый начальник, председатель КГБ СССР Вадим Бакатин…

Засада

Что ждало Цаплина по возвращении в Москву? Жизнь в двухкомнатной квартире вместе с семьей младшей дочери. Попросить отдельную жилплощадь он долгое время стеснялся. Приходили друзья, говорили: боже мой, неужели здесь проживает генерал? Да у нас лейтенанты не живут в таких квартирах…

С утра до вечера Цаплин обзванивал всех своих знакомых и просил принять на работу выходцев из Литвы. Счета за междугородние переговоры приходили баснословные. Однажды сообщил семье, что ему надо срочно скрыться, и друзья его устроили на конспиративную квартиру, где он и прятался. Чувствовал, что за ним идет охота? «Литовские друзья ему сказали, что его хотят вывезти в Литву и там судить. Мама рассказывала, что в нашем подъезде на папу была организована засада. И он несколько недель не приходил домой и не звонил», — вспоминают дочери.

Ни квартиры, ни славы, ни пенсии — только бег по расшатанным досочкам старого моста, который связывал прошлую жизнь с нынешней. А потом вдруг этот бег на середине пути оборвался…

3 января 1995 года генерал-майор Цаплин был найден мертвым. Он лежал на льду Москвы-реки, на самой ее середине, у полыньи. По официальной версии — скончался от сердечной недостаточности. По неофициальной — был убит.

Все вздрогнули, но по-разному. В Вильнюсе кое-кто вздохнул с облегчением. Не исключено, что с облегчением перекрестились и в Москве, — знал Станислав Александрович много. Реально много — для того, чтобы прочертить биссектрисы от контрабанды оружия до наркотиков, от Москвы до Вильнюса, от Литвы до Чечни.

«Его смерть для меня была шоком. Я уже сидел в тюрьме, когда мне литовцы подкинули газету, и охранник с издевкой сказал — смотри, вашего Цаплина долбанули сами же ваши русские», — годы спустя рассказывал политзаключенный Александр Смоткин.

В Москве, наоборот, подозревали литовский след. Были ли для этого основания?

«Я был бы рад, если бы это были литовские спецслужбы. Было бы чем гордиться. Но я не знаю, кто в Литве был бы — способен на такие блестящие подвиги…» — цинично прокомментировал смерть Цаплина серый литовский кардинал Аудрюс Буткявичюс.

Зачем Цаплин вообще согласился поехать в Литву перед самым началом «поющей» революции? Семье объяснил так: «Я согласился на самую трудную республику, передо мной два или три человека отказались туда ехать, а я согласился». Старшая дочь, Рита, приехала на день рождения матери в декабре, когда до январских событий оставались считанные недели, он с грустью ей рассказывал: «Сожгли чучело советского солдата в форме. Идет ужасная антисоветская пропаганда по телевидению. Атмосфера сгущается. Что-то будет»…

— В начале лета 1991-го он зашел ко мне в гости, — вспоминает бывший редактор газеты «Советская Литва» Станислава Юонене. — Я такого отчаяния на его лице никогда не видела. Он только что вернулся с совещания в КГБ, в Москве, где делал доклад о процессах, которые идут в Литве. И никто, никто на это — даже Крючков — не обратил внимания! Такого безразличия ко всему тому, что он рассказывал, Станислав Александрович не ожидал. Он был в такой растерянности…

Кроме Буткявичюса, не нашлось среди моих собеседников ни одного человека, который сказал бы о Цаплине хоть что-то плохое. Всем запомнилось одно — как он страдал от того, что не может остановить колесо, которое уже вовсю катилось с горы, сметая на своем пути целую страну.

Из воспоминаний старшей дочери Станислава Цаплина Маргариты

— Я начну с конца. 30 декабря 1994 года мы с папой встретились в последний раз. Они с мамой приехали ко мне в Петрозаводск, и мы собирались вместе встретить Новый год, но папа внезапно засобирался в Москву. Мы привыкли не задавать лишних вопросов: раз папа говорит, что надо, значит, это действительно надо. Я стояла на перроне и грустно махала вслед уходящему поезду. Только с папой бывает настоящий праздник — теплый, веселый, искрящийся. Только рядом с папой испытываешь какое-то необъяснимое счастье, даже если он занят, молчит или сердится.

Вдруг поезд остановился. Тронулся и опять остановился. И долго стоял. Мы часто провожали друг друга, но такого никогда не было, особенно с нашим фирменным поездом «Карелия». Вот он снова тронулся… и опять встал! Мы стали смеяться и знаками показывать друг другу: вот, поезд не хочет везти папу в Москву! Если бы я только знала…

Дочери генерала Цаплина Маргарита и Виктория вспоминают, что больше всего их отца убило предательство не в Вильнюсе, а в высших эшелонах московской власти. Фото из архива Г. Сапожниковой.

Если бы я знала, что через четыре дня снова буду стоять на этом же перроне. Я поеду хоронить моего папу.

Что в папе притягивало? Наверное, его невероятное обаяние, но главное — порядочность, тоже невероятная. Я не знаю ни одного некрасивого папиного поступка. Он никогда никого не подвел, не остался равнодушным. Никого не предал. Рядом с ним было спокойно и надежно. И он притягивал к себе таких же надежных и честных людей. Его порядочность еще заключалась в том, что он никогда ничего не старался получить для себя: привилегии, звания, более комфортные места для службы. Ему претило само понятие — лучше устроиться, удобнее пожить.

Когда в Литве настали трудные времена, папа постарался сделать все, что было в его силах, для своих сотрудников. Я знаю немного, но две вещи я знаю наверняка: папе удалось вывезти из оцепленного здания КГБ архивы, в которых были судьбы живых людей. И второе: он устроил всех до одного своих сослуживцев, кто покинул Литву после событий 1991 года. Сидя дома на — диване, с утра до вечера звонил в города бывшего Советского Союза, договаривался о жилье и работе для них, будучи сам без работы и с клеймом литовского Пиночета.

Тучи над папиной головой сгущались, друзья предлагали ему спрятаться и отсидеться, нашли несколько вполне надежных мест, но папа отказался. Он никогда не был трусом и не чувствовал, что в чем-то виноват, он просто выполнил приказ. Он, наверное, просто не ожидал, что его и многих других предадут, и предадут на таком высоком уровне. Мне кажется, он чувствовал, чем все закончится, но прятаться не стал. Может показаться, что ему все надоело, он устал и, чувствуя безысходность, сам пошел навстречу своей судьбе.

Младшая дочь Цаплина Виктория

— Мама считала, что вызвал его на встречу один папин сотрудник из Литвы, с литовской фамилией, и даже называла конкретного человека, который звонил ему весь день 2 января и — пытался вытащить его из дома. И наконец-то вызвал! Но папины друзья сказали: нет, нет, что вы, это не он…

Папа уехал на встречу и не вернулся. Я знаю, что он зашел проведать коллегу в госпиталь, и тут след теряется. Такое впечатление, что за ним следили: остановилась машина, его туда посадили и увезли. Его нашли где-то за парком, на льду Москвы-реки, около проруби. Место очень безлюдное, вряд ли ночью там просто так кто-то гуляет.

Нам сказали, что причина смерти — сердечная недостаточность. Дали медицинскую справку, что он упал с берега и ударился об лед. Как он мог скатиться и выкатиться на середину реки через заросли кустов и деревьев? У него был черный синяк во весь лоб. И он был мокрый весь. Рядом лежал раскрытый дипломат. Но все документы были на месте и деньги. Ему было 58 лет.

Маму несколько раз вызывали на допросы, но у нее было ощущение, что дело спускают на тормозах и его смерть хотят представить, как естественный уход. На поминках было огромное количество народа, я подумала: неужели столько народу его знало? Были литовцы, по крайней мере несколько человек. Для меня он просто открылся на поминках. Я подумала: боже мой, какой, оказывается, у меня был папа…

Игорь, близкий друг семьи:

— Жена Станислава Александровича, Зоя Ивановна, позвонила и сказала, что нужно ехать на опознание. Я поехал. Оказалось, это действительно был он. Причем на теле явно были следы волочения. То есть он пошел на встречу с кем-то, отказался от сопровождающего его сотрудника, сказал, что встречается с близким человеком, и после этого пропал… Кто-то его привез к реке, столкнул и выволок на лед. Чтобы попасть на то место, где он лежал, надо спуститься с обрыва и пройти метров 15 от берега. Не то чтобы это походило на почерк спецслужб, но… Замаскировано было под то, что он будто бы случайно упал. Наверное, расчет был на то, что к утру тело уйдет под лед.

Может быть, он кого-то подозревал в предательстве или в двойной игре уже тогда. Потому что не раз говорил, что доверять приходится только самому себе и самым близким.

После смерти прошло то ли 9 дней, то ли 40, и его дочь Вика нашла на ручке квартиры записку, склеенную из газетных букв, из которых были выложены слова: «За все в ответе».

Был ли у него после возвращения из Литвы синдром про-игравшего?

Скорее ощущение проигрыша от того, что развалилась вся страна. Он очень переживал, что они, офицеры КГБ, не смогли ничего сделать, чтобы как-то ее удержать. Удивлялся, как можно было, будучи руководителем великой державы, все сдать? Часто задавал себе вопрос: «Почему, когда эти ребята собрались в Беловежской Пуще, Горбачев, как руководитель СССР, не сказал, что это заговор? Все же просто: выдвигается группа, эти ребята арестовываются и спрашивается: а чего это вы тут понаписали, как это так вы между собой разделили Союз?»

Но ни он и никто другой этого не сделал.

У Станислава Александровича была своя война: он помогал своим бывшим подчиненным удержаться на плаву и вытаскивал их с самых низов — и прапорщиков, и оперработников, и сотрудников оперативно-технических служб. Он постоянно сидел на телефоне и всех обзванивал. Почему я и говорю, что это был настоящий генерал, — потому что он никого не бросил.

Но тем, кто остался в Литве, он помочь был не в силах…