На правильной стороне истории Владимир Разводов

В июне 2015-го в Литве неожиданно прорезался голос разума — когда судья Аудрюс Цининас вынес оправдательный приговор бывшему командиру вильнюсского ОМОНа Болеславу Макутыновичу и начальнику штаба Владимиру Разводову, которых судили заочно. «С обвинительной точки зрения в 1991 году не было ни военного положения, ни вооруженного конфликта, ни оккупации, тем самым не было условий для вступления в силу положений Женевской конвенции», — прокомментировал свое решение судья, признав очевидное: пытаться переводить подследственных в категорию военных преступников — юридический нонсенс.

Чем закончится этот процесс, один из подсудимых (Макутынович) уже никогда не узнает. На его «подельнике» Владимире Разводове попытаются отыграться по полной программе — надо же литовской прокуратуре как-то отчитаться за 25 лет безрезультатной работы. Кроме бесконечных белых пятен вокруг трагедии 13 января, есть в литовской истории еще один неразгаданный ребус — убийство таможенников в местечке Мядининкай ранним утром 31 июля 1991 года, аккурат в день визита в Москву Джорджа — Буша-старшего. Литовских стариков коммунистов Бурокявичюса и Ермалавичюса, напомню, выкрали из Минска в день прилета Билла Клинтона. Видимо, такой в те времена была политическая мода. Официальный «козел отпущения» за расстрел таможенного поста уже найден и приговорен к пожизненному заключению. Им, несмотря на отсутствие доказательств, стал бывший боец рижского ОМОНа Константин Никулин (Михайлов). Но одного человека для совершения «преступления века» явно маловато. Поэтому в литовской прокуратуре ему активно подыскивают приятную компанию. Экс-начальник штаба вильнюсского ОМОНа Владимир Разводов в качестве компаньона всех устраивает.

Командир вильнюсского ОМОНа Болеслав Макутынович. Фото из архива Г. Сапожниковой.

Как ни старайся перечертить линию его судьбы по-новой — встречи с ОМОНом ему явно было не избежать. Десантник, кандидат в мастера спорта по самбо, который служил во Внутренних войсках и командовал ротой специального назначения, — на какой стороне он еще мог оказаться в 1991 году, если не на этой? Когда начались смутные времена, вариантов было два: либо идти в бандиты, либо к тем, кто с ними борется. Поначалу ОМОН все так и воспринимали — как борцов с бандитизмом. Теоретически симпатии населения должны были быть на их стороне, потому что от вакханалии преступности в то время страдали все вне зависимости от национальности. Но получилось иначе.

«Наши и не наши»

— Каким образом вы из друзей народных масс превратились во врагов?

— Началось деление всего населения на «наших и не наших». В 1990 году, когда к власти пришел Витаутас Ландсбергис, шли митинги, которые постепенно перерастали в массовые беспорядки. А специальность, которую я получил в спецшколе, так и называлась: «Борьба с групповыми неповиновениями и массовыми беспорядками». ОМОН Литовской ССР обеспечивал безопасность всех государственных учреждений — Верховного Совета, Совета Министров, министерства внутренних дел. 8 ноября 1990 года многотысячная толпа русских и поляков рванула в Верховный Совет разбираться с властями. Нас, 30 омоновцев, поставили живым щитом между Верховным Советом и народом. Как только они нас не обзывали, чем только в нас не кидали… Мы провели двоих человек вовнутрь, чтобы объяснить, почему их не пускаем: внутри сидели боевики, которые были вооружены не только ножами и арматурой, но и реальным оружием, и только и ждали того, чтобы сделать из них мясо… После чего митингующие сами начали помогать сдерживать толпу. Но «внутренние боевички», сидевшие внутри здания, стали провоцировать людей через наши головы. Кто-то схватил брандспойт с горячей водой и начал поливать толпу. Та взревела… По правде говоря, тогда мы народ от столкновения удержали с трудом.

— Вы доподлинно знали про оружие?

— Конечно. Я своими глазами видел в их руках пистолеты, наганы, винтовки Мосина и ТОЗовки (спортивные малокалиберные винтовки. — Г. С.)…

— …из которых, вероятно, пару месяцев спустя неизвестные снайперы и выстрелят с крыш в ночь январской трагедии? Как же вы, профессионалы, пропустили то, что готовится провокация?

— И материалы посылались начальству, и отчеты. Но пока в руководстве вильнюсского ОМОНа стоял националист Эрикас Калячюс, все было бесполезно.

— Так отряд раскололся по национальным причинам?

Начальник штаба вильнюсского ОМОНа Владимир Разводов был судим заочно за военные преступления и… оправдан! Потому что никакой войны между Литвой и СССР в 1991 году не было. Фото Г. Сапожниковой.

— Не совсем. Вильнюсский ОМОН был многонационален, служили у нас и литовцы, и поляки, и русские, и армяне. Большинство было не согласно с тем, что происходило в республике, но были и сторонники «Саюдиса». В новогоднюю ночь, когда нас подняли по тревоге, потому что начались погромы ресторанов и магазинов, среди нас самих едва не дошло до рукопашной: литовцы били русских и поляков, а поляки и русские — литовцев. В ночь на 12 января 1991 года в вильнюсском ОМОНе произошел окончательный раскол, но скорее по политическим соображениям — кто-то остался верен Советскому Союзу, а кто-то Литве. Всю технику и оружие мы забрали с собой и переместились в школу милиции, которая находилась недалеко от базы. Поначалу ребят с нами ушло достаточно, но потом люди начали разбегаться — у одних семьи, у других литовские родственники. В итоге нас осталось всего-навсего 12 человек. Откровенно говоря, у меня было состояние оцепенения… Националисты начали нас окружать. Мы подняли всех людей в ружье, выставили посты, и Болеслав Макутынович начал звонить военному коменданту города полковнику Белогородову: выручай, нужна охрана. А тот говорит: меня самого окружили со всех сторон, сейчас попробую дозвониться до десантников. И тогда десантники из Алитуса (город в 100 км от Вильнюса, в котором в то время базировался 97-й гвардейский парашютно-десантный полк. — Г. С.) пришли нам на помощь — они подняли спецбатальон, вошли в Вильнюс и передали нам взвод с двумя бээмдэшками. За четыре часа, как на крыльях, прилетели! Мы благодарны были им безумно. Потом все немножко стабилизировалось, народ начал постепенно возвращаться, и к концу месяца в отряде было уже 80 человек. Так что в событиях 13 января 1991 года мы не могли участвовать при всем желании — мы были блокированы у себя на базе толпой агрессивно настроенных людей, которые кричали нам, что мы — враги… Я тогда указывал Невзорову на двусмысленность его репортажа, из которого могло показаться, что мы героически отстреливались на вильнюсской телебашне, а он отмахивался — это-де всего лишь телевизионный сюжет, люди сами разберутся… Люди не разобрались: прошло уже 25 лет, как нам все время приходится доказывать, что нас там не было.

Возраст агрессии

— Литовское общество после тех событий изменилось? Как правило, на фоне опустошения и шока люди становятся человечнее…

— Наоборот, стало агрессивнее. Особенно это проявлялось среди представителей моего поколения и моложе. Люди среднего и пожилого возраста реагировали иначе, потому что знали, что такое Советский Союз и нормальная человеческая жизнь. Когда все более-менее устаканилось, мы начали отпускать бойцов навестить семьи. Поехал и я. Выхожу из квартиры, навстречу мне поднимается сосед, Альгис, он служил в Департаменте охраны края и жил прямо напротив нас. Они с женой были к нам настроены настолько враждебно, что, когда мы случайно встречались с ним на лестнице, аж дрожал. Потом к моей жене постучался отец этого Альгиса, извинился и сказал: передайте своему мужу, чтобы он так открыто больше не приезжал, потому что мой сын отдал приказ устроить здесь засаду. Замечательный был старик! Я его даже попросил потом в случае чего присмотреть за семьей — потому что и двери поджигали, и стекла выбивали… Но не все: другие литовцы, наоборот, нас поддерживали. Незнакомые люди собирали деньги и продукты, потому что только в марте приказом Бориса Громова, который был тогда первым заместителем министра внутренних дел, нас прикомандировали к 42-й дивизии Внутренних войск. И тогда у нас появилась и форма, и обеспечение, и питание нормальное. И народу прибавилось. Были по-настоящему ценные приобретения — к нам в ОМОН перешел, например, майор уголовного розыска Алексей Антоненко, который возглавил оперативное отделение отряда. Позже благодаря ему многих удалось спасти.

Игра в войнушку

— В 1991 году на информационные ленты больше попадал рижский ОМОН, а не вильнюсский.

— Исключительно благодаря командиру рижского ОМОНа Чеславу Млыннику. Я — человек военный, и милицейские штучки для меня неприемлемы. Я всегда говорил: боевое подразделение должно действовать четко и по уставу. А Макутынович и Млынник — милиционеры, один замполит, другой участковый, — для них это была бравада, игра в войнушку, потому они и сдружились с Александром Невзоровым, и вместе с ним фильмов накрутили будь здоров. Мы с Алексеем Антоненко вздыхали: циркачи, им же все это боком выйдет! Болеславу напрямую говорили — не надо светиться, потом плакать будешь. Нет, — отвечал он, — мы должны быть на первой полосе…

— Вы и были — особенно когда с энтузиазмом начали громить таможенные посты. Это был приказ или вы таким образом понимали свой долг?

— На самом деле обитатели этих разрисованных вагончиков со шлагбаумом на несуществующей границе, на которых по-литовски было написано «таможенный контроль», только грабили народ. Люди гурьбой ходили к нам жаловаться. Мы доложили в Москву. Оттуда пришел четкий и конкретный приказ: чтобы никаких таможенных постов не было, потому что это территория Советского Союза. Не вопрос: мы небольшими группами проехались по всем постам и навели порядок. Позже нас пытались обвинить в том, что мы избивали людей, но у нас было все зафиксировано, мы же не дураки… Каждый свой шаг снимали на пленку, потому что знали, чем это может аукнуться. Выглядело это так: отбирали у «таможенников» оружие, срывали знаки отличия и говорили — двигайте отсюда, пока вам не дали по шее. Ну а тот, кто сопротивлялся, получал пожестче. Вагончики сжигались, территория освобождалась. Жаловались нам и на Мядининкайский пост, говорили, что у водителей отбирают все ценное. Мы разработали операцию, послали туда своих людей с видеокамерами. Но это все! Кассеты, которые мы потом передали в прокуратуру, из уголовного дела исчезли.

— Вы помните ночь убийства «таможенников»?

— Прихожу на работу, дежурный докладывает: в Мядининкае расстреляли пост, но наши все были на месте, никто никуда не уезжал. У меня было такое оцепенение… Я к командиру — тот тоже в шоке. Первое, что подумал, — что все теперь посыплется на нас. Так и есть: в первом же выступлении во всем обвинили омоновцев. Сказали, что будто бы есть свидетель, который выжил. Что у него полная потеря памяти, но он якобы узнал по — разговору Разводова, Макутыновича, Никулина-Михайлова и еще ряд рижских омоновцев… Что за бред? — говорю. Он сам себя-то помнит, этот парень? Ни я его, ни он меня в глаза никогда не видел, как он по разговору мог узнать, что это был я? Я в эту ночь был дома. Хотите проверить? Пожалуйста. У меня есть сторож — сосед, начальник отдела Департамента охраны края, — у него спросите, где я был. Тот потом подтвердил: я проверил, Разводов был дома. Шумиха была страшная! Никто ничего не понимал. Омоновцы до этого таможенные посты громили? Громили. И тут — бац, убийство… Поди докажи, что ты не верблюд. Я так понимаю, что Ландсбергису и компании нужно было подогреть общественность, поэтому обвинения против нас лились рекой.

— В какой момент и почему в этом деле замаячила тень рижского ОМОНа?

— Мы поддерживали контакты, ездили друг к другу — надо же было как-то обмениваться опытом, тем более что я сам родом из Латвии. Может быть, просто подкараулили момент и доложили куда следует, что рижские омоновцы ночевали у нас на базе? У нас в отряде так называемых разведчиков было до фига, только мы выявили четверых, — а скольких еще не выявили?

Я знаю, что это сделали не омоновцы. У нас была информация про контрабандистов — якобы белорусские бандиты хотели перетащить через границу большую партию меха, а литовская группировка — партию наркотиков, и что-то не поделили. Судя по фотографиям и видео, сделанным сразу после убийства на таможне, можно сказать определенно: мы так не действуем. Мы бы вошли, вытащили таможенников во двор, положили на землю и уехали. Да, и я хорошо знаю своих ребят — они все бы разнесли к чертовой матери. А там, судя по фотографиям, на столе осталась даже бутылка водки с нетронутой закуской, а сами «таможенники» лежали аккуратненько штабелями с дырками в затылках.

«Милиция ловила нас, как преступников»

— До роспуска вильнюсского ОМОНа оставались считанные недели. Как выглядели последние дни отряда в Литве?

— В конце августа, после неудавшегося путча, к нам начали наведываться начальники. Вместо генерала Усхопчика руководить мотострелковой дивизией в «Северном городке» прислали полковника Фролова. Тот несколько раз приезжал в отряд и ультимативно требовал, чтобы мы сложили оружие и покинули территорию базы. Я терпел, терпел, а потом сказал: полковник, иди отсюда и больше сюда не приходи! Мы тогда с ним здорово поругались. Из Москвы приехал замминистра внутренних дел генерал-майор Демидов. Вопрос стоял либо о выводе отряда, либо о его расформировании. Фролов говорил: надо отряд расформировать, омоновцы — преступники… А в «Северном городке» был Союз офицеров, председателем которого был полковник Масхадов. Знаете такого? Я потом в Чечне воевал против него, а тогда пил с ним водку. Отличный мужик, замечательный офицер. И все они были за Советский Союз, все стояли хором. И он сказал: если нужна помощь — территория «Северного городка» в вашем распоряжении. Мы собрались, погрузились на машины и всю технику с имуществом перевезли туда. Отряд в конце концов расформировали. Основную массу людей — порядка 89 человек — вывезли на самолете в Москву. Технику и оружие отдали Литве.

— Как вас встретила родина?

— Это отдельная тема. Вернулись мы совсем не героями. Большинство из нас были родом из Прибалтики и в России до этого не жили ни дня. Меня определили в Академию внутренних дел. Через некоторое время курсовой вызывает меня к ректору и говорит на ухо: аккуратней, там твои соотечественники приехали. Какие еще соотечественники? Литовцы из прокуратуры. Захожу в кабинет, сидят двое: «Лаба дена, лаба дена» (добрый день — лит.)… Дознаватель и следователь, один из них знал меня лично, специально приехал, чтобы опознать. И ректор мне говорит: товарищ майор, вам следует поехать в Литву, дать показания, чтобы снять с себя подозрения. «Вы понимаете, что я оттуда уже не вернусь?» — спрашиваю. «Как это — не вернетесь?» — он, человек науки, просто не понимал, как это может быть… Я вышел в коридор, подошел к стеклу и вижу: у входа стоят три черные «Волги» и шесть мальчиков в гражданском, а на первом этаже караулят еще трое. Выпрыгнул из окна туалета на втором этаже, через заднее КПП перебрался в общежитие, быстро переоделся и ушел. Потом Алексей Антоненко мне сказал, что из Литвы в Москву было направлено 70 человек, чтобы нас всех выловить. Мало того что литовцы — московская милиция тоже ловила нас, как преступников.

В начале 1992 года Ельцин отдал распоряжение о том, чтобы восстанавливать в армии офицеров, желающих продолжать службу на благо России. Меня позвали в новосибирский ОМОН. Потом появился эмиссар с предложением помочь Абхазии. Был сформирован отряд из вильнюсских и рижских сотрудников, и мы поехали. Там нас снова предали и вывели на минное поле. Покосило нас тогда очень многих. Я получил серьезную контузию.

Перевелся в Санкт-Петербург, поступил на службу во ФСИН (Федеральная служба исполнения наказаний. — Г. С.) и стал заместителем командира отряда «Тайфун» (Отряд специального назначения Внутренних войск). Две командировки в Чечню, СОБР и наконец отставка — контузия давала о себе знать. Все было хорошо до того момента, пока не позвонили из Интерпола и не сказали: ты под колпаком. Если выедешь за границу, тебя возьмут. Так я узнал про заочный суд.

Своих не бросаем?

— Назвать это международным цирком было бы нетактично. Политический фарс! То, что нас пытаются выставить военными преступниками или уголовниками, — это просто нонсенс. Почти 25 лет мне присылают документы на мою экстрадицию. Несколько раз приезжали ребята из милиции: вы, как гражданин Литвы, должны уехать. Я говорю: я подполковник милиции в отставке, служил в России — почему же я гражданин Литвы? Они в изумлении смотрят паспорт, извиняются и уходят. Лично сам был у начальника управления экстрадицией Генпрокуратуры, он мне сказал: можете не переживать, своих мы не выдаем. Несколько лет была тишина. Потом, видимо, пошла опять какая-то политическая волна, и опять… Недавно в шесть утра стук в дверь — открывай! Стоят три человека, мальчишки, года по 22–23, судебные приставы. Говорят: есть предписание председателя суда о том, что меня нужно доставить в суд Кировского района, и пытаются меня скрутить. Я говорю: ребята, не делайте глупостей, не смотрите, что я старый, я сейчас повыкидываю вас отсюда вместе с дверями, и будет прецедент. Давайте миром! Короче, пришлось их выкинуть… Договорились, что в суд я приеду сам. Но моя жена, перепугавшись, позвонила моим бывшим сослуживцам. Пока я приехал, там уже стоял целый отряд бывших наших. Заместитель председателя суда очень долго потом извинялся.

Я ничего противозаконного не совершал. Я был верен присяге, выполнял конкретные приказы, поставленные руководством. Если руководство от этого отказывается, то пусть это будет на его совести. Я своих ребят до сих пор воспринимаю как пацанов, за которых буду стоять горой. Самому старшему из всех было тогда 27 лет. А сейчас они седые все…