Ф. Молевич, полковник внутренней службы. Никогда не поздно

Ф. Молевич, полковник внутренней службы.

Никогда не поздно

Кто-то совершил преступление… Как выражаются юристы, человек вступил в конфликт с законом.

Причины, побудившие его к этому, становятся предметом обсуждения не только криминалистов или социологов. В горячую дискуссию включаются многие люди, по роду своих занятий стоящие подчас очень далеко от борьбы с преступностью. Это и понятно. У нас в стране общественность не может равнодушно мириться с правонарушениями.

Одни говорят: «Зеленый змий» повинен». И с ними можно согласиться. В самом деле большинство правонарушений совершается в той или иной степени опьянения. Другие утверждают: «Семья, школа, коллектив недоглядели, недовоспитали». И они тоже зачастую правы. Третьи склонны многие вывихи в человеческом поведении приписывать дурной наследственности, то есть биологическим факторам. Этот вопрос требует еще своего окончательного разрешения в свете новейших достижений науки, но и теперь уже ясно, что было бы непростительной слепотой валить все на наследственность. Четвертые видят зло в несовершенстве уголовного законодательства, требуют применять более жестокие наказания. Такая позиция вызвала широкую дискуссию в «Литературной газете»; тяжелая кара тоже далеко не всегда способствует искоренению преступности и перевоспитанию преступника.

Можно было бы еще сослаться и на низкий общеобразовательный и культурный уровень значительной части правонарушителей. Достаточно сказать, что, как установили криминологи, среди людей, совершивших преступления, около 40 процентов имеют образование в пределах 3–5 классов, 30 процентов не посещали кино, 37 процентов не читали газет, не смотрели телевизионных передач, 70 процентов не бывали в театрах, почти никто из них не участвовал в общественной жизни.[11]

Среди лиц, совершивших преступления в Казахстане в 1968 году, свыше 21 процента малограмотны или с начальным образованием.

Отдавая должное попыткам разобраться в истоках преступности, в причинах и условиях, ей способствующих, нельзя не заметить, что жизнь многогранна и сложна, и в этих кратких заметках автор не ставит непосильную задачу создать общую картину. Его намерения гораздо скромнее: на отдельных примерах исковерканных судеб преступников показать пагубность их жизненного пути и возможность исправления с помощью общественности, исправительно-трудовых учреждений, а также с помощью волевых усилий самих заключенных, их страстного желания покончить с тягостным прошлым. И, как убедится читатель, сделать это не поздно, даже если тебе уже за тридцать — было бы желание стать честным человеком, равноправным гражданином.

По понятным соображениям имена собственные в этих заметках изменены. Но факты — строго документальны.

МАРИЯ

Марию Рыжову вызвал к себе начальник колонии Борис Павлович Бокаушин.

— Я вот все думал, — начал Бокаушин, — какая это Маша Рыжова, о которой постоянно говорят, как о нарушительнице режима? А она, оказывается, самая что ни на есть обыкновенная… Ну, как живете, Мария Григорьевна?

— Живем помаленьку, — нехотя ответила Рыжова.

Всем своим видом она давала понять, что отнюдь не расположена к «душевным» разговорам. Бокаушин все же решил спросить, была ли она вчера на встрече с товарками, недавно освободившимися из колонии.

— Нет, — равнодушно ответила она. — Делать мне там нечего. Эти вертихвостки крутятся здесь, чтобы начальству угодить.

— Это вы зря на них наговариваете, — возразил Бокаушин. — И зачем, освободившись, они станут нам угождать? Какие мы теперь для них начальники?

Рыжова сдержанно улыбнулась.

— А я вам скажу — зачем, гражданин начальник. Кто хоть раз побывал здесь, все равно снова сюда же и вернется. Раз сломался человек, — у него этот разлом уже навсегда.

— Видел я таких, — сказал Бокаушин. — Но есть ведь и другие. Те, что отбывают свой срок, выходят на свободу и становятся вполне уважаемыми людьми.

— Так я и знала, что вы меня для «морали» вызываете, гражданин начальник, — вздохнула Рыжова. — Подумайте сами, — как же это я — я, и вдруг стану уважаемым человеком?! Оставили бы вы меня в покое! А то — еще лучше отправили бы в тюрьму, в одиночку!

И она уставилась в окно. Бокаушин понял, что бесполезно продолжать этот разговор, по крайней мере, сейчас. Он отпустил Рыжову, но не забыл об этой заключенной с трудной и сложной судьбой.

Как-то, читая личное дело Рыжовой, Бокаушин обратил внимание на один рапорт. В нем говорилось, что когда Рыжову конвоировали в суд, какой-то молодой человек пытался передать ей носовой платок и плитку шоколада… Как выяснилось потом, этот человек жил неподалеку от Джамбула, а работал комбайнером.

Факт не такой уж примечательный. Однако опытный воспитатель разыскал парня и написал ему письмо. Так и так, мол, дорогой товарищ, ваша уважаемая Мария Рыжова содержится в колонии, трудно ей, она нуждается в моральной поддержке, если вам не безразлична ее судьба.

Ответное письмо пришло быстро. Но Борис Павлович не сразу показал его Рыжовой.

Марии и в самом деле было худо. Она гнала от себя воспоминания, но никуда не могла уйти от той роковой ночи.

…Окровавленная и избитая, Мария еле пришла в себя. На узкой кровати лежал ее муж, Тимофей, пьяный, в грязных брюках.

Избив ее, он, как был, свалился и уснул. А их маленький сын оказался под ним. «Мальчик же задохнется!» — с ужасом подумала она и начала тормошить тяжелое бесчувственное тело, чтобы высвободить ребенка. Тимофей пошевелился, открыл глаза. Чугунные кулаки, те самые кулаки, которые столько раз оставляли кровоподтеки на ее теле, с хрустом сжались. Муж снова готовился бить ее жестоко, исступленно. «Больше так жить нельзя», — мелькнула у нее отчаянная мысль, и тут Мария увидела на постели нож, очевидно, выпавший из кармана мужниных брюк. Рука сама потянулась к финке, и молодая женщина с силой ударила его, Тимофея, но острие, напоровшись на что-то твердое, скользнуло и нож вонзился в тельце ребенка…

Здесь, в колонии, начальник все время внушает ей, что люди простят, если она изменит свое поведение, станет другой. Ну, а кому, кому это нужно, если она, Мария Рыжова, станет на путь исправления? Мужу? Он ею давно проклят, и нет его больше в ее жизни. Сыну? Его не вернешь. Людям? Они все равно не поверят. Так теперь — чем хуже, тем лучше! И пропади оно все пропадом!

В зарешеченное окошечко ровными струйками проникают солнечные лучи. Где-то она уже видела такую картину, когда вот так же осторожно солнечные стрелы били в окно. Ах, вон когда! В доме у стены, на чердаке, где она жила после смерти матери, оказавшись совсем одинокой. Степа тогда сказал: «Будешь жить у нас на чердаке. Там настоящая комната».

Мария согласилась. Но прожила здесь недолго. Ее удочерила тетя, и встретились они со Степаном через несколько лет уже в техникуме…

А странный какой-то этот Степан. Однажды сказал, что любит, а сам тут же убежал и долгое время на глаза не показывался.

…Когда Рыжова, отбыв очередное наказание опять-таки за нарушение режима, пришла в бригаду, все почему-то с ней были обходительны. А бригадирша как-то очень просто сказала: «Давай, Марийка, за работу. Мы здесь без тебя решили в передовиках ходить».

В тот день они штукатурили стены будущей швейной фабрики. Рыжову поставили просевать песок. Сначала дело шло хорошо, но к обеду Мария с непривычки утомилась. Присела отдохнуть. Подошла бригадирша.

— Устала?

— Да. Спина разламывается, повернуться не могу.

— Это хорошо, — успокоила ее пожилая женщина. — Я тоже поначалу уставала, а потом ничего, втянулась.

Вечером, когда они вернулись в общежитие, ее позвали к начальнику колонии. «Ну, опять…» — громко сказала она и пошла к выходу.

На этот раз Бокаушин не стал расспрашивать о жизни. Он только, подавая письмо, сказал:

— Здесь вас касается, Мария Григорьевна. Прочитайте.

Рыжова почему-то покраснела и, даже не присев на предложенный стул, стала читать.

В письме говорилось: «Уважаемый товарищ Бокаушин! Очень рад, что Маша честно искупает свою вину… Вчера я разговаривал с председателем колхоза, он пообещал мне отпуск. Так что я, возможно, приеду в колонию…»

Дальше Рыжова уже не могла читать. Комок подступал к горлу, а глаза застилал туман. И снова она услышала голос начальника:

— Чего же теперь плакать?.. Теперь-то плакать нечего. Вам другие женщины могут только позавидовать… Каждая хотела бы иметь такого Степана. Только не у каждой он есть. Ну, а уж все остальное, вся ваша будущая жизнь зависит от вас…

МАТЕРИНСКАЯ ТАЙНА

«Здравствуйте, дорогая Ольга Петровна! Получили мы ваше письмо. Спасибо. Мы очень рады, что нашлась наша мама».

Это пишут о заключенной Балашевой. Долгое время она скрывала, что у нее есть дети. Даже самые близкие подруги ничего не знали об этом.

Присматриваясь к Балашевой, воспитательница О.П.Давлетшина обратила внимание: читает она только Чехова и неплохо разбирается в медицине. Правда, последнее она тоже всячески скрывает, видимо, не хочет говорить о своей профессии. Но один раз все же выдала себя. Как-то в общежитие вбежала заключенная, которая нечаянно поранила руку. Балашева тотчас бросилась к ней. Ольга Петровна заметила: перевязку она делает ловко и умело профессионально. Казалось, что она только и занималась всю жизнь тем, что перевязывала раны.

Однажды Балашева пришла сдавать в библиотеку числящиеся за ней книги Чехова. Ольга Петровна решила посмотреть их. На той странице, где начинался рассказ «Невеста», Давлетшина заметила карандашом написанные имена: Света Оля — Витя. Чехова читают, конечно, многие, поэтому трудно сразу сказать, кто сделал эти пометки. А все же, что, если Антон Павлович Чехов — земляк Балашевой? Может быть, она работала в какой-нибудь таганрогской больнице?

Догадка казалась, мягко говоря, фантастичной, но ничто ведь не мешало проверить это. Нет, так нет… О.П.Давлетшина послала в Таганрогский горздравотдел письмо, приложила фотографию. В полученном ответе говорилось, что на фотографии не Балашева, а Климова Елена Степановна, работавшая медсестрой в одной из городских больниц. Несколько лет назад, бросив детей и мужа, Климова исчезла неизвестно куда.

— Это правда, что у вас дети и вы носите чужую фамилию? — прямо спросила Ольга Петровна, когда снова пригласила к себе Балашеву.

— Нет, начальница, одинокая я. Босячка. Вы же все знаете про меня.

— Вот слушаю вас, Нина Сергеевна, — перебила ее Ольга Петровна, — и ни одному слову не верю.

— А где это писано, что преступникам верили?

— Зря вы так, — продолжала Давлетшина. — Я думаю, Нина Сергеевна, что вы внутренне честный человек, когда-то были хорошей матерью, женой, была у вас своя жизнь, жизнь, а не…

— Я — мать? — Балашева захохотала. — Нет, где это видно, чтоб беспутная баба была матерью?

— Неужели и теперь вы будете скрывать свое прошлое?! — не то спросила, не то упрекнула заключенную Ольга Петровна и достала из папки письмо, Нате, читайте! Это ваши дети пишут.

Балашева равнодушно отнеслась к этой новости. Ока взяла письмо, спрятала в карман. Дескать, на досуге почитаю, разберусь, кто это там пишет…

Но вскоре она снова появилась на пороге. Она плакала, прижимая к груди то самое письмо из Таганрога.

Старшую медсестру Климову ценили и уважали на работе, считались с ней. Но вот случилась беда: она заболела, а после по совету врачей поехала в санаторий. А спустя месяц после возвращения в минуту очередной размолвки муж вдруг швырнул ей в лицо какое-то письмо. Оно было без подписи и обратного адреса, анонимное. Какой-то «благодетель» призывал мужа к бдительности и говорил о ее неверности.

Елена Степановна пыталась доказывать мужу, что это гнусная ложь, клевета, что она верна ему. Но не так-то просто было опровергнуть анонимку, рассеять сомнение.

Муж страдал, а еще больше страдала Елена Степановна. Никого не оказалось поблизости, чтобы поддержать оскорбленную женщину. Муж не прощал ей. И Елена Климова тайком ушла из дома. Навсегда…

После долгих скитаний она оказалась в Казахстане. Работать не хотелось. Зачем? Для кого? Попала в сомнительную компанию, начала красть. Кончилось все тем, что Климова оказалась в колонии.

И вот сейчас письмо детей вернуло ее к настоящей жизни, к мыслям о прошлом, к желанию стать человеком…

ВСЕ ТОТ ЖЕ КОХАНЕНКО

Лейтенанту Голубеву доложили, что вечером окно в изоляторе выломал заключенный Коханенко. Лейтенант распорядился продлить ему штрафной срок и вернулся к себе.

Он выбрал из стопки папок дело Коханенко и начал листать, мельком пробегая давным-давно знакомые строки: подробный словесный портрет, особые приметы и другие данные, относящиеся к личности заключенного. Но, к сожалению, в подобных делах мало что говорится о душевных качествах. Кто он, в сущности, этот человек? Какие помыслы им руководят?

Вот Коханенко, тот же Коханенко, о котором только что был неприятный разговор. Он очень трудный человек. Им занимались и другие воспитатели, но махнули рукой, отказались. Голубев тоже был не в восторге, когда начальник колонии приказал ему заняться этим заключенным.

Впервые встретившись с Коханенко, лейтенант почувствовал, что перед ним закоренелый преступник, отпетый, душа у него — потемки. Разговор был тяжелый и нудный. До сего времени в ушах лейтенанта звучал скрипучий, озлобленный голос:

— Бросьте, начальник! Не лезьте в учителя к Коханенко. Bee равно жизнь дала трещину… И не вам ее склеивать.

Голубев молча ходил по кабинету, терпеливо слушал.

Первый раз Коханенко судили за избиение своего сверстника. Пострадавший надолго попал в больницу, а Коханенко — на пять лет в колонию. В чем причина такой зверской драки, Голубеву не было известно. И он спросил:

— А за что тогда парня избил, Коханенко? Неужели не жалко, что тот на всю жизнь калекой остался?

— На суде объяснял. Хватит! Надоело исповедоваться.

Вечером на совете обсуждалось поведение Коханенко. Лейтенант сидел в стороне, не вмешиваясь в работу активистов колонии.

У Коханенко спросили:

— Как дальше ты жить думаешь, Володя? Ведь в тягость всем становишься… Бездельник, нарушитель режима, грубиян…

— Хватит! — оборвал Коханенко, тяжело подымаясь со стула. — Какой есть, таким и останусь. Старая эта песенка.

В эту минуту Голубев подумал о нем: «А, впрочем, не глупый парень. Видно, что самолюбив, о человеческом достоинстве понятие имеет. А это не так уж мало».

С заседания совета Владимир Коханенко ушел, провожаемый любопытными взглядами своих товарищей. А когда за ним захлопнулась дверь, кто-то из активистов вздохнул:

— Тяжелая судьба у этого парня. Особенная.

— Это какая такая?

— Он рассказывал мне, что от немца в войну родился.

Для Голубева это было новостью. Он снова взял личное дело заключенного. Да, Коханенко действительно был родом из краев, оккупированных в годы войны. Заставляло задуматься, почему в своей анкете Коханенко не написал имени отца. Что же, и такое бывает. Сколько сирот пооставалось в войну!

Матери у Владимира Коханенко тоже не было. В автобиографии он написал: «Мать забыл, не знаю, где она. Дошли слухи, что покончила с собой. Причины смерти мне неизвестны».

Голубев написал в школу, где учился Владимир Коханенко. Вскоре пришел ответ. Письмо бывшей учительницы Коханенко было длинным, на пяти страницах. Она писала:

«Володя отличался мирным характером и усидчивостью. В учебе не отставал от своих товарищей. Все шло хорошо. Но вот по селу пошли слухи: «Володя прижит от немца». Как теперь выяснилось, эту злую версию пустил бывший немецкий прихвостень полицай Калганюк, чтобы скомпрометировать доброе имя матери Володи, в прошлом отважной разведчицы Василины Коханенко. И коварный враг своего добился. Не выдержав клеветы, Василина покончила с собой. Недавно об этой отважной женщине рассказала наша районная газета. Пусть прочтет этот рассказ Володя».

В конце письма учительница приписала:

«А еще скажите Володе, что его отец нашелся. Он вернулся после долгого отсутствия. Судьба его почти такая же, как и у Василины. Он был тоже разведчиком, ходил на задания со своей женой. Но нашлись злые люди и оклеветали его… Теперь его доброе имя восстановлено».

Случилось так, что вскоре Коханенко сам зашел в кабинет к начальнику.

— А-а, Коханенко! А я только что за тобой посылать собрался. Проходи, присаживайся. Ну как, та книга понравилась?

— Не верю я писателю Проскурину, гражданин лейтенант. Выдумал он этих добреньких людей.

— Что же, ты и писателям не веришь? Хороших людей нечего выдумывать, Коханенко, их в жизни и так много.

— Не убедил, гражданин начальник. Двадцать пять лет прожил на свете, а таких людей, как в книге у Проскурина, не встречал. Брехня все это! Натерпелся я всякого в жизни… А добра что-то мало видел.

Лицо воспитателя помрачнело. После минутного молчания Голубев спросил:

— Так все же, кто такой Бабич, за которого ты свой первый срок получил?

В глазах заключенного мелькнуло любопытство:

— В корень смотрите, гражданин лейтенант. Считаю, что политика ваша правильная. Оттуда все и началось. Вам приходилось когда-нибудь ненавидеть? — неожиданно спросил он воспитателя.

— А как же! Все приходилось…

— Так вот слушайте, коль желание имеете.

Это было в годы войны. Одна непутевая женщина связалась с гитлеровцем и от него родила сына. За это люди, односельчане, возненавидели ее лютой ненавистью. Они даже советовали ей задушить своего ублюдка… Но шло время, мальчишка вырос и пошел в школу. Тогда-то он все и узнал о своем происхождении. Ребятишки в классе шептались: «Смотрите, он и вправду на фрица похож…»

Придя из школы, мальчик спросил свою мать, почему его зовут «фрицем». Мать не ответила, слезы ее душили.

Вскоре случилось самое страшное и непоправимое. Как-то, прибежав с улицы, мальчишка увидел в сенцах свою мать в страшной позе. Сбежались люди, но было уже поздно: мать повесилась два часа назад.

С того дня все и началось. Мальчишка тот понял, что нет правды на земле, нет на ней и добрых людей.

Коханенко замолчал и отвернулся. Наступило молчание. Лейтенант поднялся, прошелся от стола к двери. Потом он спросил:

— И ты веришь в эту злую клевету на свою родную мать, Володя?

Коханенко поднял на него глаза:

— А вам откуда известно, что это была моя мать?

— Земля слухом полнится, — неопределенно ответил лейтенант. — Василину Коханенко оклеветали злые люди. На, почитай, здесь о ней все написано, — и лейтенант подал Коханенко газету, которую прислала ему старая учительница.

* * *

Мы ознакомили читателей с судьбами людей, ставших на скользкий путь преступлений в силу некоторых обстоятельств. При этом мы вовсе не собираемся оправдывать их, придерживаясь принципа «понять — значит простить». Никакое умышленное, сознательное преступление не может быть оправдано даже исключительными обстоятельствами. Преступление есть преступление и должно караться по закону с учетом отягчающих и смягчающих вину признаков.

Мы хотели на конкретных примерах лишь подтвердить тот, впрочем, общеизвестный тезис, что нельзя все условия, способствующие правонарушениям, укладывать в прокрустово ложе раз и навсегда определенных закономерностей, ибо жизнь гораздо шире и многообразнее.

Вот, к примеру, некий Генка Федоренко, молодой паренек. Отец его — вор, переходил из колонии в колонию, мать скончалась, когда Генке исполнилось три года. Хорошие люди усыновили сироту. Все шло нормально. А потом нашлась «сердобольная» соседка и поведала ему, что он вроде подкидыш. И с тех пор пошло и пошло, не стало с ним сладу…

Как видим, только слабые духом, плохо закаленные и невоспитанные люди могут плыть бездумно по течению жизни. Упорно преодолевать любые невзгоды и случайности — удел мужественных. А таких подавляющее большинство в нашей стране, где люди знают радость творческого труда, любят жизнь и где ликвидированы социальные условия, порождающие преступность.