ВЛАДИМИР КИСЕЛЕВ ОТРЯД «ХРАБРЕЦЫ»
ВЛАДИМИР КИСЕЛЕВ
ОТРЯД «ХРАБРЕЦЫ»
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
Н. Тихонов
С июля 1942 года по июль 1944 года на территории оккупированной Белоруссии действовал отряд специального назначения «Храбрецы» под командованием Александра Марковича Рабцевича. За время боевых действий отряд совершил сотни диверсий, подорваны были бронепоезд, десятки эшелонов, танков и бронемашин, около сотни автомашин, катера, сожжено несколько шоссейных мостов и т. д. Кроме этого, Центр регулярно получал сведения разведывательного характера, касающиеся замыслов и действий оккупационных властей, передвижения фашистов, их численности и размещения... Неоднократно советская авиация, используя данные отряда, бомбила скопление фашистских сил и техники в городах Осиповичи, Бобруйске, Жлобине, Калинковичи и их окрестностях. Потери отряда за весь период действий составили двадцать один человек.
— Я вас вызвал, Александр Маркович, — сказал Рабцевичу генерал, — чтобы сообщить о решении руководства направить вас в тыл врага со специальной группой... Так что принимайте командование и начинайте подбирать людей. Надеюсь, подготовка займет немного времени... — Он говорил и следил за реакцией капитана.
В ответ прозвучало сдержанное «спасибо».
Это не удивило генерала. С капитаном он встречался дважды: сразу после начала войны, когда получил рапорт Рабцевича с просьбой направить его в тыл врага, и потом, спустя несколько месяцев, когда разгромили немцев под Москвой и Рабцевич, уже будучи командиром роты, вновь обратился к генералу с просьбой направить его в тыл врага.
Капитану исполнилось сорок четыре года, за плечами немалый опыт, опыт войны и работы в тылу врага.
После первой встречи генерал в своем отчете написал:
«Рабцевич производит впечатление исключительно сильного и волевого человека».
Сейчас он еще раз убедился в правильности своего первоначального впечатления.
— Когда подберете людей, доложите, — после небольшой паузы сказал генерал. — А сейчас я попрошу вас познакомиться вот с этим материалом. — Он протянул Рабцевичу тоненькую папку — личное дело Карла Карловича Линке.
Линке родился в 1900 году в бывшей Австро-Венгрии в небольшом городке Герсдорфе. Подростком поступил на фабрику — сначала был чернорабочим, затем стал ткачом. В пятнадцать лет его приняли в австрийский Союз социалистической рабочей молодежи, в семнадцать — в члены Независимой социалистической партии Германии. Где бы Линке не был — в Германии или Чехословакии, он всегда оказывался в первых рядах стачечного движения. Его увольняли с одного места, он устраивался на другое. Но найти работу становилось все тяжелее. Потом его и вовсе перестали принимать... А у него уже была семья — жена, сын. Когда жить стало совсем невмоготу, он с разрешения ЦК КП Чехословакии выехал с семьей в Советский Союз. В Москве Линке стал работать ткачом на трикотажной фабрике, позже его назначили начальником цеха. Спустя некоторое время его перевели в Исполнительный Комитет Коминтерна. Работал он и в Главном управлении текстильной промышленности. Когда грянула война, Линке занимал должность заведующего павильоном Торговой палаты. Вместе с девятнадцатилетним сыном Гейнцом Линке воевал под Москвой и 7 ноября 1941 года участвовал в торжественном параде на Красной площади.
Ознакомившись с личным делом, Рабцевич вернул его генералу.
— Есть предложение, — сказал генерал, — назначить Карла Карловича Линке вашим заместителем по политической части... Линке — антифашист, он имеет огромный опыт партийной работы, что для выполнения задания очень важно. И наконец, он отлично знает психологию фашистов, а вам придется вести работу у них в тылу. — Генерал счел необходимым добавить: — Я думаю, вам будет полезно встретиться с Линке, поговорить с ним. Потом мы окончательно решим, как быть. — Он нажал на кнопку звонка. В дверях появился офицер.
— Карл Карлович пришел?
— Он в приемной.
— Попросите, пожалуйста, его ко мне...
В кабинет вошел стройный мужчина среднего роста, с приветливыми голубыми глазами. Генерал поднялся ему навстречу.
— Извините, товарищ Линке, если заставил ждать. Я хочу познакомить вас с человеком, имеющим большой опыт борьбы в тылу врага. — Он обернулся к Рабцевичу...
1 июля 1942 года с московского аэродрома поднялся транспортный самолет и взял курс на Белоруссию. Группа специального назначения насчитывала четырнадцать человек.
Местом первой стоянки группы выбрали дремучий лес под Кировском, в трех километрах от шоссейной дороги Могилев — Осиповичи...
Командир группы Александр Маркович Рабцевич, или, как его теперь звали, «Игорь», отлично знал эти места. Родился он в деревне Буда Лозовая, что на Могилевщине, детство и юность провел недалеко от Бобруйска, жил и батрачил в Качеричах. В гражданскую войну воевал в этих местах в партизанском отряде, после коллективизации работал председателем колхоза. Отсюда в тридцать седьмом году добровольцем ушел в Испанию, сюда же возвратился в тридцать восьмом, раненый и с наградой. В сентябре тридцать девятого года, после воссоединения Западной Белоруссии с Советской Белоруссией, Рабцевич был направлен в Брест, он работал там заведующим отделом здравоохранения.
При перелете через линию фронта самолет угодил в шквальный огонь зениток противника. Только миновали его, как за самолетом увязался фашистский истребитель. Меняя курс, маневрируя, пилот ушел от преследования... И вот долгожданная команда: «Приготовиться!»
— До скорой встречи, товарищи! — стараясь пересилить шум двигателей, крикнул Рабцевич и первым ступил в ночь...
Удар о землю, мягкую и вроде бы зыбкую, для него не был неожиданностью. Под ногами, как и предполагалось, болото. Освободившись от парашюта, он выждал некоторое время, посигналил фонариком. Вскоре около него собралась группа. Рабцевич хотел было объяснить, что следует делать дальше, но услышал перестук колес — очевидно, недалеко шел железнодорожный состав. Насторожился — в месте приземления так близко железной дороги быть не должно.
Светало, но над болотом лежал густой туман, ничего не было видно. Рабцевич повел группу в сторону от невидимой железной дороги. И в это время где-то совсем рядом послышалось позвякивание металла, бульканье воды — было похоже, что кто-то достает из колодца воду... Жилья тоже не должно быть в месте приземления.
Вскоре выяснилось, что их выбросили не под Кировском на Могилевщине, а в Орловской области. И находились они сейчас у железнодорожной станции Злынка.
Надо было срочно связаться с Центром, объяснить ситуацию, но во время приземления от удара была повреждена рация, и группа оказалась без связи.
Рабцевич принял решение пробираться к месту назначения...
Два месяца продолжалось продвижение группы к намеченной цели. А путь был тяжелый: бесконечные болотные топи, форсирование рек Ипути, Беседи, Сожа, Днепра, Березины... Шли ночами, избегая столкновений с фашистами...
Первая встреча с партизанами произошла в деревне Столпище, недалеко от места обусловленной стоянки. Это оказался отряд имени Сергея Мироновича Кирова, комиссаром которого был земляк и друг Рабцевича — Герасим Леонтьевич Комар. Рабцевич знал его еще с гражданской войны. И только тогда Москва услышала, что группа, которую было зачислили в «без вести пропавшую», нашлась, что все бойцы живы, здоровы и готовы к выполнению заданий.
Как-то сидели за ужином. Вдруг в горницу вошли и остановились у порога человек десять — старики, женщины, дети.
— Мы, Герасим Леонтьевич, — обратился к Комару белобородый старик, — прослышали, что комиссаром у десантников будто бы немец... Так мы до него... глянуть хотим...
Линке растерялся. Не зная, как себя вести, поднялся из-за стола.
Старик подступил к нему и, сузив выцветшие, почти белые глаза, оглядел его всего от красноармейской фуражки до хромовых сапог.
— Гэта как же? — вздрагивающей рукой он потрогал грудь Линке, перекрестился.
— Вот народ, — усмехнулся Комар, — глазам не верят — дай пощупать... Да что ж он, из другого теста, что ли? Такие ж, як у нас, голова, руки, ноги...
— Гэта так, — старик вздохнул, — и все же немец... Чудно — немец идзе против немцев...
Линке повеселел.
— Я, папаша, не против немцев иду, я против фашистов... Вспомните, как у вас в гражданскую было: не русский против русского шел или белорус против белоруса, а рабочие и крестьяне шли против помещиков и буржуазии... И теперь вместе будем бить фашистов.
Герасим Комар, уже имевший опыт партизанской войны, усилил группу Рабцевича бойцами из местных жителей.
— Это шоб цябе легче было воевать, — передавая Рабцевичу своих партизан, сказал он. — Хлопцы добрые, они мигом цябе помогут связь с местным населением наладить, Антеем станешь...
Посоветовавшись с командирами партизанских отрядов, с Комаром, Рабцевич решил остановиться не под Кировском, как было намечено в Москве, а под Жлобином. Места там были глухие, болотистые и в то же время рядом с перекрестком железных дорог. Центр дал согласие.
Недалеко от станции Красный Берег в густом девственном лесу отыскали полянку посуше, на ней вырыли землянку для штаба, соорудили шалаши для бойцов. Сделали, и сразу на душе у всех стало как-то теплей, вроде бы до родного дома добрались. Однако здесь им пришлось пробыть недолго. Спустя два месяца фашисты блокировали этот район. Рабцевич, не вступая в бой с карателями, увел отряд в деревню Рожанов, что приютилась в междуречье Орессы и Птичь. Но это было потом, а сейчас Рабцевич считал нужным организационно оформить отряд, так как помимо людей Комара он принял несколько человек из местных жителей, бывших военнопленных и трех бойцов разбитой карателями роты Калиниченко.
После принятия присяги Рабцевич объявил о том, что в отряде создаются две разведывательно-диверсионные группы и штаб. Первую группу возглавит Михаил Пикунов. Он должен будет уйти под Бобруйск и там начать действовать. Командиром второй группы назначался Григорий Игнатов, которого все знали как Аркадия. Местом базирования его группы были определены окрестности города Жлобина.
При штабе остались Рабцевич, Линке и часть бойцов из местных. Змушко, как начальнику разведки отряда, вменялось в обязанность обследовать окрестности и наладить связь с местным населением.
— На первых порах, — оглядев полянку, продолжал Рабцевич, — группам необходимо освоиться на местах, взять под наблюдение железные и шоссейные дороги, чтобы бесконтрольно по ним не прошел ни один вражеский состав, не проехала ни одна машина, особенно в сторону фронта. В стычки с фашистами пока не вступать...
Среди бойцов послышался недовольный шепоток. Рабцевич замолчал. Его тяжелый взгляд остановился на командире первой группы.
Пикунов поднялся, вытянулся.
— Мы тут, товарищ командир, говорим, что нам сейчас надо бы не только связь с местным населением налаживать, за дорогами наблюдать, но и громить поганых фашистов...
— Садись, — резко сказал Рабцевич. — То, что я сказал, — приказ... — И, выждав паузу, добавил: — Чтобы умело бить врага, надо его хорошо изучить... Вот осмотритесь, тогда и начнем бить, и так, чтобы каждый фашист ни на минуту не забывал, на чьей земле находится...
Спустя некоторое время, когда группы обстоятельно разобрались в обстановке, Рабцевич разрешил им приступить к боевым действиям...
Первым успеха добился Игнатов. Его группа подорвала состав с живой силой — 800 солдат и офицеров противника было уничтожено.
По этому поводу местная фашистская газета обвинила партизан в том, что они, мол, ведут войну не по правилам, что подорвали якобы... санитарный поезд.
— Как это тебе нравится, Карл? — спросил Рабцевич. — Выходит, они в сторону фронта гнали состав с ранеными...
Линке усмехнулся. Вместе они тут же написали ответ от имени отряда «Храбрецы» и через Змушко направили его в редакцию местной газеты с требованием опубликовать... Естественно, ответ в газете не появился. Да, собственно, его никто и не ждал.
Был поздний осенний вечер. На небольшой полянке среди шалашей группами сидели бойцы — сушились, рассказывали байки, смеялись...
В штабной землянке, между тем, при свете коптилки совещались Рабцевич, Линке и Змушко. Змушко, только что возвратившийся на базу, доложил о положении со связниками, сообщил о посещении своих родных мест, о привлечении им земляков к сотрудничеству с отрядом. Родом Змушко был из деревни Рудня Горбовичская, что под Калинковичами.
Говорил Змушко неторопливо, уверенно. За каждым словом чувствовался смелый человек, отлично знающий свое дело. Да и как могло быть иначе, ведь за его плечами был большой опыт чекистской работы. В органы он пришел двадцати четырех лет. А спустя три года, в тридцать третьем году, его послали на один из ответственных участков советско-польской границы... После воссоединения Западной Белоруссии с Советской Белоруссией заведовал районным отделом НКВД. В начале войны возглавил межрайонный отдел, руководил истребительным отрядом по обезвреживанию фашистских лазутчиков. Затем работал в Семипалатинске. На счету Змушко не одно дело по раскрытию вражеской агентуры...
— Спасибо, Альберт, за информацию, — сказал Рабцевич, когда начальник разведки закончил свое сообщение. — Все развивается так, как мы того хотели... — Он достал из планшетки крупномасштабную карту, расстелил на столе. — Теперь давайте прикинем, что нам следует делать дальше... — Его пожелтевший от табака палец заскользил по зелено-коричневому листу карты. — Вот зона действия нашего отряда — Осиповичи, Бобруйск, Жлобин, Калинковичи... В каждом из этих городов — крупный железнодорожный узел. Вот куда теперь должно быть нацелено наше внимание... Для начала давайте остановимся на Осиповичах: парк там большой, и наше присутствие просто необходимо... Ясно? Альберт, еще раз прошу тебя, предупреди командиров групп, всех, кто работает со связными: действовать как можно осторожней. Избави бог, чтобы на кого-либо из патриотов пало хоть какое-нибудь подозрение фашистов...
Конспирация в работе со связными была больным местом: еще с гражданской войны Рабцевич помнил, что бывает, когда оккупантам становится известно о связи местных жителей с партизанами.
Зимой восемнадцатого года белопольский генерал Довбер Мусницкий поднял мятеж и его корпус легионеров, созданный еще Временным правительством, занял Могилевскую губернию. Последовали грабежи мирного населения... Рабцевич вместе с Кириллом Орловским и Константином Русановым создали партизанский отряд для борьбы с белополяками. Бойцом отряда был принят и брат Александра Марковича — Михаил.
Оккупантам стало известно о том, что в партизанском отряде воюют два брата Рабцевичей. Белополяки схватили отца и бросили в бобруйскую тюрьму. Они требовали выдачи сыновей. Марк Евстафьевич мужественно перенес жестокие пытки. Но после тюремных застенков так и не поднялся...
С полянки послышалась песня. Рабцевич вышел из-за стола, открыл тяжелую бревенчатую дверь. В землянку потянуло дымком.
— Картошку пекут! — радостно потирая руки, воскликнул Линке. — Сейчас ужинать будем...
Бойцы у костров зашевелились.
— Товарищи, к нам идите...
Командиров заботливо усадили на постеленный возле костра лапник. Появилась дымящаяся картошка, ломти хлеба...
— А почему петь перестали? — спросил Рабцевич. — Он поискал глазами Храпова. — Запевай, Сергей, мы поможем... Только вот с угощением разделаемся.
Храпов тихо запел. Голос у него был сочный, чистый. Пел он без напряжения, как может петь одаренный человек. Вся полянка разом притихла, и только слышно было, как изредка потрескивали костры...
— Как поет!..
— Партизанский соловей!..
Рано утром Змушко в сопровождении двух бойцов ушел в группу Пикунова. Проникнуть в Осиповичи оказалось делом нелегким. Город был сильно укреплен фашистами. Все подступы к нему закрыты. Змушко, Пикунов и его заместитель Шевчук решили хитростью преодолеть фашистский заслон. Сначала установили связь с Константином Яковлевичем Берсеневым — учителем деревни Корытное, что находилась в двадцати четырех километрах от города, он — со своими знакомыми, проживающими ближе к Осиповичам, и потом уже в самом городе... Несколько дней искали, как бы подойти к электромонтеру железнодорожной станции Федору Андреевичу Крыловичу.
Первый разговор с Крыловичем, как, впрочем, и вся последующая работа с ним, человеком энергичным и горячим, был не из легких. Узнав, кто с ним говорит, Крылович тут же попросился в отряд. Да, вообще-то, все, с кем говорили, сразу же просились в отряд.
Крыловичу было двадцать шесть лет. Еще в начале войны он попытался уйти на фронт, но на железнодорожников распространялась бронь и его не взяли... Потом пришли фашисты. Они принудили его вернуться на электростанцию. Тогда Крылович сколотил подпольную группу. Комсомольцы раздобыли радиоприемник, стали слушать Москву, писали и распространяли листовки, выводили из строя оборудование. Однако Крылович мечтал громить фашистов с оружием в руках.
Змушко пришлось проявить все свое красноречие, чтобы доказать Крыловичу, что гораздо больше пользы он принесет отряду, оставаясь работать на электростанции...
С тех пор Центр стал получать регулярно сообщения о движении фашистских составов через Осиповичи.
Впоследствии связь с Крыловичем предложили осуществлять Шевчуку. Непростым делом оказалось работать с ним. Горячий по натуре, Крылович при каждой встрече требовал одно — взрывчатку. Пойти на это ни Шевчук, ни Рабцевич не могли. В отряде не было магнитных мин со взрывателями замедленного действия, а дать связному обычное минное устройство, которое использовалось бойцами отряда при подрыве железнодорожных составов, было опасно, так как трудно было незаметно и быстро произвести закладку да и взорвать его...
На последнюю встречу Крылович пришел особенно возбужденный.
— Ну как со взрывчаткой? — едва увидел Шевчука, спросил он, в голосе его звучало нескрываемое раздражение.
Вместо ответа Шевчук протянул кисет.
— Вы не уклоняйтесь, а скажите прямо... — отстранив руку, сказал Крылович. — Зачем меня тогда на каждой встрече убеждаете, что я чекист. А я хочу фашистов уничтожать, война ведь идет...
Шевчук задумался.
— Да ты, горячая голова, не кипятись. — И, пообещав принести мины в следующий раз, вынул газету «Правда».
То, что случилось в следующий момент, превзошло все ожидания. Крылович не взял — схватил газету. На лице появилась радость, почти восторг. Он торопливо развернул ее, пробежал глазами по первой полосе, перелистал. Не выпуская газеты, нашарил в кармане сигареты, жадно закурил, улыбнулся.
— «Правда»! — Он засмеялся, глянул на число, почесал затылок. — Да она совсем свежая! Вот это здорово! — И с упреком уставился на Шевчука: — Да что ж вы сразу-то мне ее не показали, разве так можно?..
Шевчук хотел ответить, но Крылович уже на него не смотрел, он разглядывал первую полосу.
— Портрет Сталина, — он вновь засмеялся, — как живой!.. А вот Указ о присвоении звания Героя Советского Союза... — стал читать. — А вы мне дадите эту газету? — тихо, будто боясь, что ему откажут, спросил Крылович. — Я ее покажу товарищам.
— Ну почему же не дам, — засмеялся Шевчук. — Я для вас принес... — Он достал еще несколько газет. — Здесь за целую неделю...
Вскоре Москва прислала магнитные мины. Несколько штук тут же передали Крыловичу. И наступило для него время полное тревог и ожиданий. Без мин Крыловичу было тяжело — составы шли и шли на фронт, он их видел и ничего не мог сделать. Но с минами стало еще тяжелее.
Станция почти всегда была забита составами. Но Крылович помнил приказ Рабцевича: мины ставить только на транзитные поезда. Летели дни, а с транзитными получалась прямо игра — стоило Крыловичу уйти с путей, как там появлялся очередной состав... Сразу же вернуться он не мог это вызвало бы подозрение. Дожидаться на путях нового состава было еще опаснее. И тогда Крылович решил приучить фашистов к своему частому присутствию на путях. Он умышленно стал портить электропроводку, оборудование — там провод поставит другого сечения, там заменит исправный прибор на неисправный, «посадит» мотор... А фашистскому начальству постоянно говорил, что электрооборудование в парке поставлено еще в незапамятные времена и, чтобы его постоянно не латать, пора было заменить на новое...
И вот наступило 29 июля 1943 года. День был на редкость беспокойный. Составов через Осиповичи прошло много. Крылович издергался, а поставить мину все не представлялся случай. Тогда перед уходом домой он оголил провод выходного светофора. Давно собирался дождь, и Крылович подумал, что, если он вдруг разразится, светофор непременно закоротит...
Пришел домой, наработался по хозяйству и не заметил, как сморил сон. Проснулся от настойчивого стука в дверь. Домашние всполошились. Это был охранник... Станционное начальство требовало Крыловича к себе: вышел из строя светофор, а дежурный электрик внезапно заболел.
Крылович побежал за инструментом, а вернувшись в диспетчерскую, охранника уже не застал — его угнали с новым поручением. Дежурный по станции старый немец что-то проговорил на своем языке и затем, выругавшись по-русски, послал Крыловича на пути одного.
— Полицай будет прийти, — сказал он вдогонку.
Крылович заглянул в тайник, прихватил мины.
Над станцией стояла темень, крепко пахло мокрым шлаком, кругом ни души. Где-то впереди послышалось тяжелое посапывание паровоза. Из глубины выбился слабый луч прожектора. Блеснули рельсы. Состав крался в темноту.
Крылович шагнул с путей. Уже замелькали черные силуэты цистерн. «Вот оно — то, что нужно!» — Он достал из-за пазухи мину, выдернул чеку. «Все! Механизм должен сработать через три часа, поезд к тому времени уйдет далеко...»
Крылович протянул руку в сторону поезда и разжал пальцы. Мина скользнула с руки... «Вот и все!» Он смотрел, как темнота поглощала состав. И вдруг тот, звякнув буферами, остановился. Было похоже, что состав останется в депо на ночь. Крылович уже хотел бежать к вагонам, чтобы отыскать злосчастную мину, как услышал властное: «Хальт!» Перед ним выросли два солдата, в руках автоматы.
«Неужели видели?» — застучало в висках.
Солдаты встали с разных сторон. Крыловичу сделалось жарко. «Будут обыскивать?..»
— Документы!
Крылович улыбнулся, показал пропуск, объяснил, куда и зачем идет.
Луч карманного фонаря ослепил его, потом задержался на пропуске.
— Хорошо, — наконец сказал солдат, — можете следовать дальше, но не по путям...
Со светофором, чтобы не навлечь подозрение, решил повозиться. Не торопясь, заизолировал провод, переменил лампу и только тогда пошел обратно.
Где-то впереди, словно светлячок, шарил в темноте тусклый зайчик переносного фонаря, слышались постукивания молоточков обходчиков вагонов, позвякивание металла.
«Готовят к отправлению...» Крылович пошел на свет. Перед ним оказался прежний состав с горючим. Он достал вторую мину, для верности поставил на последнюю платформу...
Без приключений дошел до станции, доложил начальству о том, что было со светофором. Думал, что отпустят домой, но дежурный немец, подслеповато щурясь, посмотрел на часы и усмехнулся.
— Спешить дома не сто-о-ит, скоро работа приходи-ит... — И приказал в соседней с диспетчерской комнате заменить электропроводку.
Пришлось подчиниться...
С путей послышался знакомый голос локомотива. Раскрыл окно. «Так и есть!» Маневровый локомотив затаскивал в тупик злосчастный состав. Сомнений не было — он останется в депо. Не зная что делать, вернулся к проводке. Все валилось из рук. Опять глянул в темноту на пути. Не заметил, как в комнату вошел, словно прокрался, диспетчер — неприятный желчный старик.
— Ты, парень, чего у окна вертишься, почему не работаешь? — подозрительно косясь на Крыловича, спросил он.
Вопрос заставил насторожиться: мало ли что на уме у фашистского прихвостня!..
Вновь взялся за работу. Но попробуй успокой себя, когда вот-вот грохнет! Крылович стал соединять провода и обнаружил, что забыл принести изоляционную ленту. Пошел за ней.
На станции было темно и тихо. Смолк маневровый, растолкав по путям заночевавшие составы. Парило, как перед грозой. И тут где-то в ночи, там, где чернели стальные цилиндры, раздался хлопок — вроде бы ударили надутым бумажным пакетом. И сразу неярко вспыхнуло пламя — словно кровь, просочившись, потекла сквозь черную ткань ночи.
«Что-то теперь будет?..» В невидимой вышине черного неба Крылович уловил слабое шмелиное жужжание... «Самолет?! Вот он, спаситель!..»
— Русские самолеты! — закричал он и побежал по платформе. И по станции, опережая его, понеслось эхо: «Русские самолеты! Русские самолеты!..»
Завыла сирена, вспыхнули прожекторы, осветив длинные плети составов, паутину железнодорожных путей...
Диспетчер, бледный и потный, стоял у раскрытого окна и охрипшим голосом кричал в телефонную трубку:
— Над Осиповичами русские самолеты, горит состав с горючим!
Увидев Крыловича, он зажал микрофон трубки рукой и сквозь зубы процедил:
— Где тебя черти носят?.. Беги на пути, посмотри, что к чему, и сюда... начальство требует...
Станция уже была оцеплена. На путях поднялась паника. Русская речь перемешалась с немецкой... Все кричали. У горящей цистерны суетились немецкие солдаты, полицейские из железнодорожной охраны, рабочие аварийной бригады. Они пытались вытащить горящую цистерну из состава... Отцепили, но сдвинуть с места так и не смогли. Помчались искать маневровый. Нашли. Но он долго не мог попасть на нужный путь... Сквозь людской гвалт пробился истошный крик:
— До стрелки чеши, раззява, и сюды, того гляди жахнить!
Из разодранного брюха цистерны выливалось пламя, гудело, текло...
Наконец, локомотив приблизился к горящей цистерне, стал ее оттаскивать, и в этот момент она взорвалась. Стало светло, как днем. Огонь разметало на сотни метров... Потом взорвалась вторая цистерна, третья, четвертая... Пламя перекинулось на составы с танками, авиабомбами... И уже горело все — составы, земля, небо... Все куда-то бежали, кричали... И вдруг земля словно приподнялась. Огромный взрыв потряс город. Над станцией взметнулся гигантский огненный смерч. Дождем посыпались бочки с горючим, ящики с продовольствием, колеса от железнодорожных вагонов, гусеницы танков и самоходок... Бочки, падая, взрывались.
Не успели опомниться от первого взрыва, как раздался второй... И все началось сначала.
Напрасно Крылович беспокоился, что диспетчер донесет на него. Когда уже днем вдосталь насытившийся пожар угомонился и взрывы прекратились, все увидели, что от станционного здания остались только стены.
Десять часов висело пламя над городом, и десять часов земля зябко вздрагивала от взрывов...
В радиограмме в Центр Рабцевич сообщил:
«...В результате пожара сгорело 4 эшелона, в том числе 5 паровозов, 67 вагонов снарядов и авиабомб, 5 танков типа «тигр», 3 танка Л-10, 10 бронемашин, 28 цистерн с бензином и авиамаслом, 12 вагонов продовольствия, угольный склад, станционные сооружения. Погибло около 50 фашистских солдат».
Когда стали взрываться вагоны со снарядами и авиабомбами, разбежалась не только железнодорожная охрана, но и охрана фашистского концентрационного лагеря, находившегося в ста пятидесяти метрах от железной дороги, и узники оказались на свободе...
Через два дня Крыловичу удалось заминировать еще один состав с горючим, который взорвался в пути.
Фашисты рассвирепели, начались массовые аресты среди рабочих железнодорожного депо...
Крыловичу предложили покинуть город, но он боялся за родных. И тогда ему разрешили уйти с семьей в соседний партизанский отряд.
Отряд Рабцевича продолжал расти. Вскоре возникла возможность создать новую разведывательно-диверсионную группу и направить ее под Калинковичи. Встал вопрос о выборе командира. Нужен был испытанный и проверенный на деле человек. Рабцевич остановился на Синкевиче.
Прежде чем назначить Синкевича командиром, Рабцевич решил посоветоваться с Линке. Разговор начал неторопливо, издалека.
— Давай, Карл, разберемся, как у нас на сегодняшний день обстоят дела со связниками.
Линке, готовившийся выступить перед населением на митинге, оторвался от бумаг.
— А получается у нас не то, что хотелось бы, — продолжал Рабцевич. — Возьмем Осиповичи — Бобруйск, там действует целая группа, со связниками все налажено. Прикрыт и Жлобин — там надежно действует группа Игнатова. Остались Калинковичи и Мозырь. Вот там неувязка — работает один Змушко. А ведь он еще и руководитель разведки отряда. Надо успеть вовремя побывать и под Бобруйском, и под Жлобином, проверить, как там обстоят дела, помочь... Вот и выходит — нужна новая группа. Люди у нас есть, дело за командиром...
Линке молча вздохнул, собрал в аккуратную стопку листочки, задумчиво наклонил голову набок.
— Ты, наверное, ждешь от меня кандидатуру? — улыбнулся он. — А ведь ты правильно решил.
— Ты что имеешь в виду? — насторожился Рабцевич.
— Твое решение назначить командиром Синкевича...
На усталом лице Рабцевича обозначилось что-то похожее на растерянность.
— Откуда знаешь, что я решил?
Линке покачал головой:
— Ну если бы я не знал, о чем думают мои бойцы и тем более командир, как это говорится в русской пословице — грош цена была бы мне как комиссару.
Рабцевич рассмеялся:
— Ну и хитер!.. — А про себя подумал: «Честное слово, приятно работать с человеком, который так тебя понимает...
Спустя несколько дней Синкевич с новой группой отправился под Калинковичи. Надежды Рабцевича оправдались — командир группы оказался не только смелым, решительным человеком, но и способным руководителем. За короткое время Синкевич хорошо освоился со своими обязанностями, совершил не один удачный выход на железную дорогу Калинковичи — Птичь, установил надежную связь с работниками железнодорожного депо, лесозавода и мясокомбината в городе Калинковичи. А установив связь, тут же приступил к организации диверсий на этих предприятиях. Для поддержания надежной связи с патриотами Калинковичей он привлек Домну Ефремовну Скачкову — жительницу деревни Антоновка, мать четверых детей. Доставленными Скачковой минами Николай Дворянчиков взорвал токарно-механический цех железнодорожного депо станции Калинковичи, уничтожив все электрооборудование цеха и тридцать станков, а Екатерина Матвеева и Екатерина Белякова — колбасный цех с его механическими мясорубками и запасами сырья...
Осенью сорок третьего года возникла возможность взорвать пилораму калинковичского лесокомбината, выпускающую для фашистов железнодорожные шпалы. Доставить мины рабочему комбината Антону Клещеву Синкевич поручил Скачковой. Не легко досталась ей эта поездка. Спрятав мины в мешке с зерном, Домна Ефремовна выехала из деревни. Миновала поле, лес, выехала к железнодорожному переезду, за которым начиналась городская окраина с одноэтажными домишками, утопающими в густых садах. У шлагбаума увидела фашиста роста и веса такого, что даже жутко стало; другой фашист выглядывал из будки. Оба смеялись. Здоровый нехотя поднял руку, приказывая остановиться.
— Аусвайс!
Она отвернулась, покопалась за пазухой, протянула документ.
— А эта что? — фашист указал на мешок.
Домне будто снегу кто на спину бросил.
— Да рожь везу на мельницу.
Здоровяк не торопясь просмотрел аусвайс, нежно похлопал мешок, словно поросячью тушу, потом ткнул его кулачищем, сказал «гут» и, махнув рукой, мол, «проезжай», пошел к будке.
Еще некоторое время Домна слышала заразительный смех немцев и постепенно приходила в себя. «Кажется, пронесло!..» Когда она совсем успокоилась, перед ней, словно из-под земли, выросли два полицая. Один — молодой, высокий и узкоплечий в уголке рта длинная травинка, другой постарше, средних лет, надутый, как верблюд, собравшийся плюнуть. В руках у полицаев новенькие карабины.
— Документы, — не вынимая травинки изо рта, сказал молодой.
— Какие тебе такие документы? — возмутилась Домна. — Эвон на переезде только что проверили.
— Документы, — настойчиво повторил молодой.
Пожилой безучастно смотрел на Домну.
Домна натянула было поводья, прикрикнула на лошадь.
Молодой, зло выплюнув травинку, схватился за оглоблю.
— Я кому говорю!..
Пришлось опять лезть за пазуху...
— Куда и зачем едешь? — вертя в руках аусвайс, спросил молодой.
Домна показала на мешок, сказала, что едет на мельницу.
— А почему в Калинковичи?
Этот вопрос не понравился Домне, тем более что он заставил насторожиться пожилого полицая.
— Да где же мне еще молоть?!
— Ты мне зубы не заговаривай, а отвечай конкретно! Не скажешь, поедем в управу.
— Да ближе нет мельницы, нету, понимаешь ты белорусский язык?!
Полицай будто бы и не слышал ее.
— А может, ты везешь не зерно? — Он примкнул к карабину штык, замахнулся на мешок.
Но проколоть его Домна не позволила. Разъяренной тигрицей она бросилась на полицая.
— Ты что, ирод поганый, детей моих без хлеба оставить хочешь или просишь, чтобы я глаза тебе повыцарапала? — Она толкнула его с такой силой, что он чуть было не свалился.
— А ты че? — сказал он, и его удивленный взгляд упал на расстегнувшуюся кофту Домны. — Ты че? — повторил он, пытаясь ее обнять.
Домна, не раздумывая, влепила ему пощечину.
— Молод еще лезть... — она поспешно застегнула кофту.
Пожилой полицай, искоса наблюдавший эту сцену, вдруг заржал.
— Ну и баба, ну и молодец, ну как есть моя Нюрка. — Он отстранил молодого, подошел к Домне. — И чья же ты такая будешь? — Он оглядел ее с ног до головы...
Все еще тяжело дыша, Домна, как могла, улыбнулась.
— Скачкова я, Домна Ефремовна, из Антоновки...
Полицай взял у молодого пропуск, для приличия мельком глянул в него и отдал Домне.
— А вообще-то мы проводить тебя можем, а если после мельницы часть муки на горилку променяем, и вовсе породнимся.
Полицай уселся на подводу. Молодой потянулся за вожжами. Домна замахнулась на него концами.
— Уйди, сосунок!
Пожилой едва успел схватить ее за руку.
— Уймись, баба, дай мальцу порезвиться.
Делать было нечего, пришлось подчиниться, а душа так и зашлась, пресвятую мать даже вспомнила. «Что же теперь будет? Высыпет мельник в бункер зерно... и всем станет ясно...» В ее глазах свет стал меркнуть, будто фитиль в лампе кто подвернул. Вспомнила детишек, пожалела, что старуху мать не отвела с ними в лес. «Если меня схватят, нагрянут в деревню, дом спалят, а ребятишек...»
Пожилой полицай ей что-то говорил. Слова у него были как пуховые подушки — мягкие, ласковые, но значения их Домна не понимала. «Крошки, мои крошки!..» Искоса глянула на полицаев. Пожилой увлеченно и тихо, будто нашептывая ей на ухо, продолжал говорить. Молодой, внимательно слушая его, хитровато улыбался. «А оружие держат, не вырвешь...»
Когда подкатили к мельнице, от ее ворот отъехала телега, груженная белыми, словно напудренными, пузатыми мешками.
Домна была еле жива от страха.
Вместе с полицаями вошла в здание мельницы. В просторном помещении гудела паровая машина, через прорези ее чугунной дверки виднелось бушующее пламя.
«Так что же делать?»
Пожилой полицай громко спросил:
— Здесь живые есть? — И его глухой голос, словно булькающая вода, ударился о запыленные стены и застрял в лохматой паутине углов.
Из боковой двери вышел средних лет мужчина. Вытирая мокрые руки о подол белой от муки рубахи и облизывая сальные губы, он недовольно спросил:
— Чего надо?
Домна вздрогнула от его неприятного голоса. Мельник показался очень похожим на того проходимца, который в прошлом году продал ей на рынке кожаные сапоги на картонных подметках. На второй день она угодила под дождь и домой пришла в одних голенищах. «Вот совпадение, — удивилась она, — даже глаза такие же маленькие, как у сурка». И тут ее осенило: Домна подошла к мельнику и схватила его за грудки, да так, что рубаха под ее цепкими пальцами, давно привыкшими к мужской работе, затрещала.
— Вот ты где мне попался, харя твоя поганая... — Она трясла его, что было в ней сил.
— Да-а что ты, бешеная, что ли? — забормотал мельник, тщетно пытаясь высвободиться.
Этого только и надо было Домне.
— Вот паразит, — взъелась она пуще прежнего, — он меня еще и бешеной обзывает, гад ползучий... Да ты знаешь, кого ты, змея паскудная, обокрал?.. — У нее на глазах проступили слезы. Она сделала вид, что готова его искусать, исцарапать, уничтожить...
Полицаи еле оторвали ее от насмерть перепуганного мельника, стали уговаривать. Домна не унималась. Она неистовствовала: вырывалась, кричала, плевалась в сторону мельника.
— Да вы знаете, он моих детей обворовал!..
Мельник вытаращил глаза.
— Мужики, да ей-богу она бешеная... гоните ее... а то и впрямь покусает!
— Да что ты?! — Пожилой полицай недоверчиво покосился на Домну, потом сгреб ее в охапку, ногой отворил дверь и вышвырнул во двор...
— А как же с помолом? — Домна забарабанила в закрывшуюся дверь, заплакала.
На стук вышел пожилой полицай. Глаза — что у хищника, лапищи, сжатые в кулаки, хрустят.
— Сгинь, нечистая сила, и чтоб духу твоего здесь не было!
Домна испуганно попятилась от него, задом коснулась телеги, села, нащупала вожжи, дернула...
Больше в этот день у Домны приключений не было. Знакомой дорогой она доехала до Клещева, передала мину и со спокойной душой поехала к своим детишкам.
Спустя несколько дней в дневнике Рабцевича появилась запись:
«25 августа 1943 года на станции Калинковичи связными Клещевым и Беликовым взорван локомобиль и пилорама. Завод выведен из строя...»
Описывая результаты диверсий, Рабцевич не рассказывал в дневнике о том, как проходила их подготовка, и тем более о связниках. Об этом он информировал Центр. Между тем среди связных были люди не только разных возрастов, но и разных судеб.
Нелегкая жизнь выпала на долю Надежды Владимировны Пешко. В тридцатые годы она учительствовала в деревне Заболотье. Была счастлива, как может быть счастлива женщина, имеющая интересную работу, дочь, любимого мужа. И вдруг все это разом рухнуло. Погиб муж. Для Пешко мир со всеми его радостями и горестями будто перестал существовать. Она словно потеряла ощущение жизни, потеряла ее смысл. Потянулись невыносимые в своем жестоком однообразии безрадостные дни. Она работала, училась дочь, потом вместе стали работать, но все это было как бы вне ее сознания — по инерции... В Европе разразилась война. Пешко не восприняла ее. Не почувствовала войну и тогда, когда она стремительно покатилась по родной Белоруссии... Трудно сказать, до каких бы пор продолжался ее ужасный сон, если бы однажды она не стала свидетельницей жестокого убийства фашистами соседа по дому. На глазах у нее повесили старого больного человека. И только за то, что он был коммунистом и не пришел на регистрацию в управу. Эта смерть потрясла ее. Чужое горе отодвинуло, затмило свое. Женщина поняла, что Родине нужна ее помощь. Она укрыла у себя спасавшихся от преследования беженцев из Минска. Дом Пешко был вне подозрений, ее дочь Ревмира работала посудомойкой в столовой, где питались гитлеровские солдаты батальонов «Днепр» и «Березина».
Спасая людей от неминуемой расправы, Пешко воспрянула духом. Стала искать связи с партизанами. В этом ей помог случай. Как-то она поехала за продуктами в деревню Святое. Там жил старый друг ее семьи Иван Демиденко. Он-то и свел ее с Борисом Таранчуком, заместителем Игнатова по политической части...
Для отряда Пешко оказалась находкой. Солдаты батальонов «Днепр» и «Березина» несли охранную службу на важных фашистских объектах, участвовали в карательных экспедициях против партизан. Отряд давно искал подходы к ним, но все попытки не приносили успеха. И вот появился человек, который имеет возможность проникнуть в батальон...
На первый раз Таранчук попросил Пешко попытаться добыть данные на старших офицеров фашистских подразделений и, если удастся, их адреса.
Через несколько дней Таранчук зашел к Рабцевичу. Надо было посоветоваться, наметить план работы с Пешко.
Рабцевич с цигаркой в руке медленно ходил по хате. Он о чем-то говорил с сидевшим над картой Линке.
Почувствовав, что пришел не ко времени, Таранчук хотел было повернуть обратно. Рабцевич остановил.
— Входи, входи, Борис.
— Да я потом...
— На войне «потом» лишнее слово... Ты лучше садись, — он выдвинул табуретку, — и рассказывай, какие у тебя новости.
Таранчук стал рассказывать о Пешко, о ее жизни, о задании, которое ей дано.
— А, собственно, что тебя тревожит? — выслушав замполита, спросил Рабцевич.
— Не знаю, как вести себя с этой женщиной — судьба у нее уж больно трудная. Боюсь, как бы не обидеть.
Рабцевич задумчиво затянулся.
— Самое главное, Борис, не бойся ей доверять... — Он достал из планшетки тетрадку в черном коленкоровом переплете, вырвал листок, торопливо стал что-то писать.
Это было обращение к фашистским солдатам. В нем Рабцевич, рассказав об успехах Красной Армии на фронтах, о неминуемом поражении фашистской Германии, призывал солдат переходить на сторону партизан...
— Отдашь это обращение Надежде Владимировне и попросишь, чтобы она передала его в один из батальонов. Только обязательно скажи, чтобы не торопилась с выбором человека — она должна быть уверена в его надежности...
С тех пор в доме Пешко солдаты стали частыми гостями. Мать и дочь, исполняя роль гостеприимных хозяек, постепенно, исподволь приступили к агитации... Уже через некоторое время Пешко удалось организовать группу из десяти человек и переправить ее в лес... Окрыленные успехом, мать и дочь приступили к подбору новой группы. Вскоре им удалось привлечь на свою сторону еще двенадцать человек. И тут случилось непредвиденное: фашистам удалось напасть на их след. Ревмира почувствовала — вот-вот ее схватят. Она решила бежать. Сославшись на плохое самочувствие, отпросилась у шеф-повара, предупредила мать и ушла в деревню Святое.
В этот день вечером гитлеровцы арестовали Пешко. Сначала от нее допытывались, куда исчезла дочь, она говорила, что не знает. Тогда ее бросили в концлагерь. Выждав момент, когда узников погнали на работу, Пешко сбежала.
Дочери в деревне Святое не застала: Ревмира ушла в группу Игнатова, оттуда с заданием была направлена в Жлобин. Надежда Владимировна тоже решила не задерживаться у Демиденко, но Таранчук попросил ее остаться в деревне.
— Пока поможете нам наладить контакт с другими связными, — сказал он, — а потом, если позволят условия, вернемся к работе в батальонах...
Спустя месяц Рабцевич передал в Центр о том, что группа солдат батальона «Днепр» с оружием перешла в один из местных партизанских отрядов...
Стоял вьюжный и холодный конец февраля сорок третьего года. Рабцевич только что возвратился в Рожанов после встречи со связником. Ужасно устал и промерз, да бессонная ночь сказывалась.
Хозяйка заботливо накрыла на стол. Он принялся было за еду, но есть не мог. Вчера Рабцевич проводил Линке к Ваупшасову. Командир соседнего чекистского отряда пообещал выделить Рабцевичу опытного радиста, в котором он нуждался.
Необычно быстро собрался комиссар. Рабцевич удивился его проворству. А потом понял — комиссар надеялся встретиться со своим сыном, воевавшим в составе чекистской группы «Местные».
Линке пошел быстро, за ним едва поспевали сопровождающие бойцы.
— От меня привет Гейнцу, — крикнул вдогонку Рабцевич.
Линке обернулся. Во все лицо — радостная улыбка. И у Рабцевича под лопаткой что-то судорожно дернулось и неприятно заныло. Вспомнилась семья — дети, жена. Вроде бы и беспокоиться нет причин — живут в Куйбышеве, далеко от фронта, — а душа будто бы не на своем месте. «Да что это со мной? — досадливо подумал Рабцевич. — Не годится так...» Достал тетрадку, принялся составлять сообщение в Центр по сведениям, полученным от связника...
На улице заскулил хозяйский пес. Рабцевич накинул на плечи полушубок, вышел на крыльцо. Во дворе командир группы Пикунов гладил ласкавшегося пса. За калиткой стояли заснеженные, мокрые бойцы... Невольно пересчитал. «Двадцать. Все». И сразу вздохнул легко, свободно.
Приход групп на базу всегда был праздником: партизанам он сулил короткий отдых — жизнь в тепле с домашними харчами; для Рабцевича же не было большей радости, чем видеть бойцов живыми...
Пикунов доложил, что за прошедший месяц его группе удалось совершить две удачные диверсии на железной дороге, установить связь с медицинской сестрой бобруйского фашистского госпиталя Анастасией Игнатьевной Михневич, выйти на связь с официантками столовой фашистского аэродрома в Бобруйске Клавой и Ниной. И, самое главное, через них добыть сведения о количестве самолетов, базирующихся на аэродроме, ремонтных мастерских, об обслуживающем персонале...
Через два дня Пикунов с группой вновь ушел на свою базу.
Поход Линке несколько затянулся. Уже пришел радист Глушков с рацией и дружеским письмом от Ваупшасова, а Линке все не было. Рабцевич беспокоился...
Линке возвратился в начале марта. Оказалось, он по пути заглянул к Пикунову. Там провел с бойцами и населением окрестных деревень несколько бесед о положении на фронтах и даже сходил с группой на диверсию. Потом встретился с Федором Михайловичем Языковичем, который прибыл в Полесье в качестве уполномоченного ЦК КП(б) Белоруссии для дальнейшей организации партизанского движения и подполья в области. А это значило, что теперь отряду «Храбрецы» необходимо поддерживать связь не только с Минским обкомом, но и непосредственно с Языковичем, который вскоре после прибытия создал штаб партизанского соединения Полесья. Для Рабцевича эта встреча была весьма важной. Несмотря на то что в оперативном отношении отряд подчинялся только НКВД СССР, а потом НКВД БССР, многие вопросы, связанные с координацией действий разведывательно-диверсионных групп, и, главным образом, вопросы партийной жизни, агитационно-массовой работы среди населения, он решал по согласованию с подпольными партийными органами. С ними решались различные хозяйственные вопросы: размещение отряда, групп, обеспечение их продовольствием... Подпольные партийные органы постоянно информировали отряд о пленумах ЦК КП(б) Белоруссии, совещаниях руководителей партизанских соединений и отрядов, проходивших в Москве.