Вот этот человек!

Вот этот человек!

Это случилось ноябрьским вечером 1956 года. Дверь автомобиля резко распахнулась, на приборной доске загорелись лампочки. Человек в темном пиджаке прицелился из автоматического пистолета 45-го калибра в Роджера Сэломана и Жанет Саливен, двух подростков, сидевших в машине в лесу на окраине Ворчестера, штат Массачусетс. Он приказал им выйти из машины и перейти через дорогу. После этого он ударил Роджера по голове, тот упал без сознания. Тогда неизвестный схватил Жанет и начал срывать с нее одежду. Она попыталась сопротивляться, но преступник ударил ее по лицу пистолетом и выбил два зуба. Изнасиловав ее, он скрылся в лесу.

Получив первую медицинскую помощь, Роджер и Жанет рассказали все в полиции. Они описали насильника: коротко стриженные темные волосы, рост примерно такой же, как у них самих, — 5 футов 7 дюймов. Они просмотрели сотни фотографий насильников, но не нашли того, что напал на них.

Через три с половиной года, 28 июня 1960 года, Роджер и Жанет остановились в авторесторане в Ворчестере. Футах в двадцати от них Жанет заметила другую пару, тоже ожидавшую официанта. Она посмотрела еще раз и толкнула Роджера.

— Взгляни-ка. Узнаешь его?

Роджер поднял голову и увидел мужчину в другой машине.

— Ей Богу, ты права. Действительно похож на него.

Они еще понаблюдали за мужчиной, записали номер машины и поехали в полицию. Оба были почти уверены, что встретили того, кто напал на них.

Оказалось, что машина принадлежит работнику заправочной станции Уилларду Пейджу. Полиция времени не теряла. Его забрали, даже не сказав, в чем он обвиняется. Еще до официального опознания полицейские провели Пейджа в комнату для допросов и показали Роджеру и Жанет через стекло одностороннего вида. Потом его поставили в ряд с несколькими другими мужчинами, которые совсем не были на него похожи. К этому времени Роджер и Жанет были уверены.

— Вот этот человек, — заявили они.

Первоначально они показывали, что насильник был ростом 5 футов 7 дюймов, с темными волосами. Пейдж, который полностью отрицал свою причастность к преступлению, был выше шести футов и имел длинные, вьющиеся белокурые волосы. Но его обвинили в вооруженном нападении, изнасиловании и взяли под стражу.

Я сдал экзамен на адвоката в тот самый день, когда Роджер и Жанет увидели Пейджа. Впервые я столкнулся с этим делом в качестве сыщика: через несколько дней после ареста Пейджа его родственник позвонил в наше сыскное бюро. В это время я собирался на несколько дней съездить в Канаду отдохнуть и передал дело Дэну Блумфилду.

— Чушь какая-то, — сказал я ему.

Вернувшись, я, к своему удивлению, обнаружил, что Дэн целиком поглощен делом Пейджа.

— Черт побери, Ли, — сказал он, — я считаю, что этот парень невиновен, но его собираются осудить.

Пейдж служил в Германии, в военной полиции, и был демобилизован незадолго до нападения на подростков. На фотографиях этого времени у него длинные белокурые волосы. Кроме того, было явное несоответствие в росте между Уиллардом и тем преступником, которого первоначально описали его жертвы.

И все же Дэн был убежден, что Пейджа осудят, поскольку Роджер и Жанет будут стоять на своем.

— Пейдж хорошо держится, но и ребятишки ему ничуть не уступают, — сказал он мне. — Красивая пара. И умная. Я уверен, они думают, что говорят правду.

Конечно, Пейдж будет давать показания и станет все отрицать. Но у него есть все основания лгать — на карту поставлена его свобода. У Жанет и Роджера причин лгать не было. К тому же присяжные склонны верить опознаниям очевидцев — еще одно слабое место нашей системы. Ошибочное опознание — самая частая причина неправильных приговоров. Каждый раз, когда кого-то осуждают на основании неподтвержденного другими данными опознания очевидца, шансы 50 на 50, что правосудие ошиблось.

В последние годы Верховный суд США несколько ограничил те случаи, когда может быть использовано опознание, и это уже шаг вперед. Опознание — один из самых порочных методов, применяемых нашей правоохранительной системой. Суть его в том, что свидетель должен выбрать одного из нескольких человек одинакового сложения, одинаково одетых и похожих внешне. Но даже из двух похожих людей жертва нападения не всегда может узнать нападавшего. Нередко у напуганного потерпевшего нет ни времени, ни возможности запомнить лицо преступника. Часто нападение происходит в темноте. А уж если в ход идет оружие, жертва вообще редко видит что-нибудь, кроме дула.

Опознание всегда не лучший метод, но оно становится просто преступным, когда полиция идет на разные уловки, например тайком показывает подозреваемого, как в случае с Роджером Сэломеном и Жанет Саливен. Это одновременно и обман суда, и лжесвидетельство; и все же такое случается. Или бывает, что полицейский, который проводит опознание, пытаясь помочь свидетелю, шепотом подсказывает:

— Посмотрите хорошенько вон на того, третьего с краю, у нас есть и другие показания, что это именно он.

Было похоже, что Уиллард Пейдж проиграет потому, что двое искренних юных американцев готовы поклясться, что он жестокий насильник. Алиби? У Пейджа его не было, и это вполне естественно. Многие ли могут с уверенностью сказать, где они были в такой-то день более трех лет назад? И даже при наличии алиби в нем мало толку, если у вас нет безупречного свидетеля. Жена подозреваемого заявляет, что в момент совершения преступления он был с ней дома, смотрел телевизор; средний присяжный решит, что жена, возможно, лжет, пытаясь спасти мужа от тюрьмы. Этот присяжный не помнит и не принимает во внимание, что в тот самый вечер он с женой тоже смотрел дома телевизор. А в Массачусетсе есть еще одна особенность — присяжных предупреждают о необходимости очень тщательно взвешивать показания, касающиеся алиби, поскольку они могут оказаться результатом сговора, взятки или лжесвидетельства. Смысла в этом мало, но таков закон.

— Чтобы добиться каких-то результатов, — сказал я Дэну Блумфилду, — нам нужно раздобыть нечто особенное. Все доказательства, которые вы разыщете, будут казаться весьма подозрительными. Вот если только он был в больнице или еще где-нибудь, где ведутся списки. Я не думаю, что Пейдж может выиграть это дело с помощью алиби. Кстати, как у него с деньгами?

— Заработок у него невелик, семейных проблем хватает, родственники совсем небогаты, хотя я уверен, что они соберут денег ему на защиту. Но я считаю, что нам стоит постараться, даже если придется работать в долг, — этому парню очень понадобится помощь.

— Я с этим согласен, но мне бы не очень хотелось потом обнаружить, что он обвел нас вокруг пальца. — Тут мне в голову пришла одна мысль: — Интересно, как он отнесется к проверке на детекторе лжи? Когда я служил на флоте, там этим довольно много занимались.

— Не знаю, — ответил Дэн, — давай попробуем.

Через день Пейдж пришел ко мне в контору вместе с сестрой и ее мужем. Он вполне соответствовал описанию Дэна — высокий, худой, с длинными вьющимися белокурыми волосами; когда он улыбался, у глаз собирались морщинки. Я спросил, согласен ли он пройти тест на детекторе лжи.

— Конечно, — ответил Пейдж. — Меня с самого начала спрашивали об этом, еще когда первый раз привезли в полицию; я согласился, но они передумали.

— Эти полицейские, — сказал я, — вдвойне мошенники. Они провалили опознание да еще отказались от проверки на полиграфе. По результатам тестов на детекторе лжи полицейские каждый день отпускают подозреваемых. Мы устроим вам проверку на следующей неделе.

Проверка показала, что Пейдж — бурно реагирующий субъект. Кроме того, она показала, что он невиновен. На вопрос, изнасиловал ли он девушку по имени Жанет Саливен, Пейдж не дал никакой реакции.

— У него легко определяется причастность или отсутствие таковой, — сказал Джон Конрад, очень опытный экзаменатор, проводивший тест. — Он не имеет никого отношения к этому делу.

Пейдж с самого начала занял неправильную позицию. Он совершенно ошибочно полагал, что раз он невиновен, его оправдают. А теперь он и вовсе решил, что свободен и может идти домой, а дело будет прекращено. В конце концов, полиция сама предложила ему пройти тест на детекторе лжи; логично предположить, что их удовлетворит результат проверки, которую он только что прошел. Я начал знакомить его с практической юриспруденцией, объяснив, что полиция отличается большой гибкостью в отношении к полиграф-тестам. Если они хотят объявить, что подозреваемый невиновен, то говорят, что он блестяще выдержал проверку. Но если подозреваемый, которого они решили считать виновным, сам пройдет тестирование, они заявляют, что эти результаты нельзя представить в суд.

Когда я предложил адвокату Пейджа показать результаты тестирования окружному прокурору и попросить, чтобы полиграф-тест провела полиция штата, нам ответили, что полиция не проводит тестирование лиц, которые уже арестованы.

В идеале полиция должна быть всегда заинтересована в установлении невиновности человека. Жизнь говорит другое. Этот запрет объясняется, возможно, опасением совершить ошибочный арест или неловкостью ситуации, когда преследованию подвергается человек, признанный невиновным по результатам полицейского полиграф-теста.

И все же полиграф стал центральным моментом в защите Пейджа. За несколько дней до того, как я должен был получить звание адвоката, мне позвонила сестра Пейджа. Не согласился бы я взять это дело? Адвокат Пейджа чувствовал, что знает о детекторе лжи недостаточно, чтобы представить данные тестирования суду в качестве доказательства. Поговорив с ним, я согласился. Правда, адвокатскую лицензию я получил только что, но разве обязательно начинать карьеру с мелких дел? В штате Массачусетс не было разрешено использовать показания полиграфа как доказательство в суде, но не было это и запрещено. Я решил попытаться представить присяжным тест Пейджа.

Несмотря на более чем скромные финансы (насколько я помню, у нас было меньше двухсот долларов), я был полон энтузиазма и начал с того, что написал всем специалистам по полиграфу, которых знал. Я описал трудное положение Пейджа, объяснил, чем это может обернуться для полиграфа. Ответы были положительными. Понемногу мы начали составлять внушительный список свидетелей, которые должны выступить в суде.

Тем временем у меня появилась еще одна идея — гипноз, метод, который позднее сыграет драматическую роль в деле Бостонского удушителя. Под гипнозом Пейдж может вспомнить, где был в тот вечер, когда произошло нападение. Черт возьми, что нам было терять!

Доктор Роберт Мезер, известный судебный психиатр и один из моих бывших университетских преподавателей, согласился загипнотизировать Пейджа. Ситуация, казалось, начала меняться в нашу пользу. Под гипнозом Пейдж вспомнил то время. Он считал, что в день нападения был на торжественном открытии кегельбана в Сорчестере, пригороде Шрусбери. Он даже сообщил имена людей, которые были там и могли бы вспомнить его присутствие. Дэн помчался в Шрусбери проверить. Торжественное открытие действительно было. День недели был тот, месяц тоже совпадал. Было только одно «но»: кегельбан открылся ровно за семь дней до нападения на Роджера и Жанет.

И снова о полиграфе. Мы стали специалистами по всем законам, касающимся полиграфа, проанализировали все решения, вынесенные в отношении этого прибора. Было несколько случаев, когда результаты тестирования признавались действительными по соглашению сторон, но только один случай, когда их приняли в качестве доказательства потому, что судья был убежден в их достоверности. И это не внесло никаких изменений в закон. Критерием (согласно принятому в 1923 году решению) продолжала быть «общая научная приемлемость». Переиначивая это выражение, мы должны были доказать, что полиграф «общепринят наукой».

Следовательно, специалисты, которых я представлял суду в качестве свидетелей, должны были иметь безупречную репутацию. И они были такими; я собрал, можно сказать, целую команду «звезд» полиграфа — пятеро экспертов, горевших желанием помочь и Пейджу, и полиграфу. Я также заручился помощью Чарли Циммермана, того самого человека, который через несколько месяцев введет меня в дело Эджерли. С нашей первой встречи Чарли то исчезал, то снова появлялся в моей адвокатской практике. В последний раз он участвовал в защите капитана Эрнеста Медины.

Когда мы познакомились, он был ненатурализованным американцем немецкого происхождения и приехал в Бостон занять пост главного эксперта в одной из самых известных в стране компаний, занимающихся полиграф-тестами, «Сайнтифик Секьюрити инкорпорейтед». Он приобрел эту специальность в армии США, работал в Интерполе и оказывал помощь полиции по всей стране. Получив мое письмо, Циммерман позвонил и предложил свою помощь. На следующий день я пришел к нему и за три часа узнал о полиграфе больше, чем за предыдущие три года. Я показал ему графики, которые Джон Конрад сделал, работая с Пейджем, и Чарли подтвердил, что они хорошие.

— Но достаточно ли они хороши для присяжных? — спросил он.

— Что вы хотите сказать?

— Их легко может прочитать любой эксперт, — ответил он. — Но им требуется дать некоторое разъяснение. Я не думаю, что эксперты будут оспаривать мнение Джона Конрада или сомневаться в том, что Пейдж говорит правду. Но для непрофессионала вам надо продемонстрировать что-нибудь, так сказать, драматическое.

— Но Пейдж не давал реакции потому, что он невиновен! Как может быть драматическим отсутствие реакции?

Чарли рассмеялся.

— Никак. В том-то и дело. Вам необходима сильная реакция на какой-то другой вопрос, не связанный с этим делом, которая показала бы, что когда вопрос действительно близко касается его, он реагирует сильно. Это будет доказательством, что он не насиловал ту девушку, потому что в таком случае он бы продемонстрировал бурную реакцию. Вот что вам нужно показать присяжным, да и судье тоже.

Он хотел провести еще одно тестирование Пейджа. У меня, однако, имелись на этот счет сомнения.

— А вдруг Уиллард никогда не делал такого, что может вызвать «драматическую реакцию»?

— Не беспокойтесь, — ответил он. — Что-нибудь сделал. Каждый что-нибудь да сделал, включая вас. — Он подмигнул. — И даже меня.

На следующей неделе Пейдж отправился в контору Чарли. Он пробыл там около двух часов, потом Чарли позвонил мне.

— Приезжайте, — сказал он, — я хочу вам кое-что показать.

Когда я приехал, Чарли провел меня в свой кабинет мимо измученного Уилларда Пейджа.

— Взгляните на этот график, — произнес он.

Я сразу же заметил удивительную реакцию ближе к одному из концов ленты. Артериальное давление взлетело вверх, пульс резко участился, дыхание почти замерло, игла гальванометра резко отклонилась. Любое из этих проявлений можно было бы считать бурной реакцией. Вместе же они были, как выразился Чарли, «как раз то, что надо».

— Какой вопрос вызвал такую реакцию?

Чарли дал мне список вопросов.

— Номер пять.

Вот это да! Вопрос был: «Совершали ли вы когда-нибудь изнасилование?»

— О, Боже! — воскликнул я. — Не говорите мне, только не говорите!

— Не стреляйтесь, подождите минутку, — произнес Чарли с видом Санта-Клауса, который собирается дать эльфам выходной. — Взгляните на номер три, семь и восемь.

Это были вопросы:

— Изнасиловали ли вы Жанет Саливен в ноябре 1956 года?

— Ударили ли вы пистолетом Роджера Сэломана в ноябре 1956 года?

— Солгали ли вы мне о своем участии в изнасиловании Саливен?

Ответом на каждый вопрос была ровная линия, никаких следов реакции.

Не понимаю.

Чарли веселился.

— Это же просто. Во-первых, Пейдж не насиловал эту девушку, Саливен, и лучшее тому доказательство — сравнить вопросы номер три и пять на первом графике. Во-вторых, однажды, когда Пейдж служил в Германии, его обвинили в изнасиловании, и именно это вызвало бурную реакцию на вопрос номер пять. Он рассказал мне об этом случае, и, когда я снова задал ему вопрос номер пять, реакции на этот раз не было. Это самый убедительный тест, какой может быть.

— Что значит «был обвинен» в изнасиловании? — спросил я. — Откуда вы знаете, что только обвинен?

— Он рассказал мне подробности, — ответил Чарли. — Они вполне убедительны. Я научился разбираться в этом еще с тех времен, когда служил в полиции. Многих солдат немецкие девушки обвиняли в изнасиловании, дошло до того, что нам приходилось каждую проверять на полиграфе, чтобы решить, стоит ли даже допрашивать этого человека. К тому же Пейдж рассказал, что был оправдан и военной и местной полицией. Я проверил, он сказал правду.

По мере того как слова Чарли доходили до моего сознания, меня начало охватывать волнение.

— Вы можете получить подтверждение этого от военной или немецкой полиции? — спросил я. — Это чертовски важно, я понял, что вы подразумеваете под «драматической реакцией».

Суд над Пейджем был назначен на начало 1961 года. В основном мы были готовы — насколько возможно. Нам не удалось получить подтверждения рассказа Уилларда, но я все же чувствовал, что этот тест может сыграть важную роль. Дэн собрал многих свидетелей, которые могли бы помочь нам в этом деле. Он разузнал все о потерпевших, но Жанет и Роджер были теми самыми образцовыми молодыми американцами, которыми они казались. Что касается борьбы за полиграф, я сделал еще одну попытку — заявил ходатайство, чтобы представители обвинения сами устроили Пейджу проверку на детекторе лжи.

Это ходатайство, поданное судье Эдварду Де Солинье, ознаменовало мое первое появление в суде Массачусетса в качестве адвоката. Я доказывал, что, поскольку другим подозреваемым полиция штата проводила проверку на полиграфе, отказ сделать это для Пейджа — необоснованная дискриминация. К моему удивлению, судья приказал немедленно протестировать Пейджа. В тот вечер в «Бостон глоб», на второй странице появилась маленькая заметка под заголовком: «Суд выполняет странную просьбу».

Пейджа, так же как и Джорджа Эджерли, тестировал Майк Куллинан и так же заявил, что результаты неопределенны. Меня это не слишком удивило: я знал, что Майк — специалист с консервативными взглядами. И все же было бы интересно увидеть, что стали бы делать власти штата, согласись он с выводами Джона Конрада и Чарли Циммермана.

До суда оставалось меньше недели, когда прокуратура заявила, что разбор дела придется отложить. Накопилось слишком много дел, по которым обвиняемые не могут внести залог и дожидаются суда, находясь под стражей. Я бросился в Ворчестер доказывать судье Солинье, что суд надо провести немедленно. Я объяснил, как трудно собрать всех наших бесплатных экспертов и обеспечить их доставку, что Пейдж не может найти работу, пока над ним висит обвинение в изнасиловании, что с момента его ареста прошло более шести месяцев и справедливость требует провести суд безотлагательно.

На судью Солинье все это не произвело ни малейшего впечатления. Он не только сказал «нет», но устроил мне такую взбучку, которой я не получал со времен летной школы. Судья когда-то был военным моряком. Много лет спустя мы встретились с ним в деле об ограблении банка.

— Что же вы еще тогда, когда шло дело Пейджа, не сказали, что тоже были военным моряком? Я своих никогда не трогаю, я решил, что вы из этих торгашей.

Как оказалось, судья оказал мне хорошую услугу. Слушание дела Пейджа было назначено только на первую неделю мая. За это время я успел принять участие в деле Джорджа Эджерли.

Суд над Уиллардом Пейджем начался под председательством судьи Юджина Хадсона. Мне удалось снова собрать своих экспертов, и присяжные были собраны в пожарном порядке, благодаря еще одной странной традиции, принятой в моем родном штате. Если только речь не идет о смертной казни, мы берем в присяжные двенадцать первых попавшихся человек и не задаем им никаких вопросов.

Жанет Саливен и Роджер Сэломан дали показания. Держались они хорошо. Во время перекрестного допроса я выделил три основных момента: три с половиной года могут притупить даже самую лучшую память; их первые описания преступника сильно отличались от внешности Пейджа; то, что полицейские показали им Пейджа через одностороннее стекло, — бесчестный прием. Мне не удалось их поколебать. Они упорно настаивали, что человек, напавший на них в тот вечер, в 1956 году, был худой, белокурый мужчина, находящийся теперь в зале суда. Уиллард Пейдж. Именно он.

После перекрестного допроса суд отложили до следующего дня, когда судья должен был слушать моих экспертов.

В тот вечер мы собрались у адвоката Питера Принчи, который был моим клиентом еще в те времена, когда я открыл сыскное агентство. Мы сидели за длинным столом: эксперты доктор Ле Муэн Снайдер, доктор Роберт Мезер, доктор Хадсон Джост, майор Чарлз Джозеф, Линн Мэрси, Чарли Циммерман, Джон Конрад и я.

Ле Муэн Снайдер, доктор, адвокат и полиграф-эксперт из Калифорнии, работал с Эрлом Стенли Гарднером в суде высшей инстанции штата — организации, призванной исправлять судебные ошибки. Бывший главный судебно-медицинский эксперт штата Мичиган, доктор Снайдер специализировался в уголовной патологии, он мог сравнить надежность показаний полиграфа с теми научными формами доказательств, которые считались приемлемыми в суде.

Хадсон Джост, руководитель факультета психологии Аризонского университета, работал с полиграфом двадцать лет, и лучше чем кто-либо разбирался в теоретической психологии тестирования.

Роберт Мезер, психиатр, гипнотизировавший Пейджа, изучал медицину и право в Гарвардском и Бостонском университетах. Он мог разъяснить вопрос, который кое-кому казался важным для проведения полиграф-тестов: до какой степени умственное заболевание может повлиять на точность теста. Самое главное, он мог подтвердить, что Пейдж не страдает подобными заболеваниями.

Линн Мэрси — старший преподаватель Килеровского полиграф-института в Чикаго, где обучались многие полицейские полиграф-экзаменаторы со всей страны. Еще студентом Мэрси показал один из лучших результатов в истории института. Пять лет после его окончания он занимался преподаванием и научной работой.

Чарлз Джозеф, майор в отставке, обучавшийся работе на полиграфе в Килеровском институте и в армейской школе в Форт-Гордоне (штат Джорджия), проводил полиграф-тесты по всему миру. За двадцать с лишним лет работы в армии он не знал ни одного случая, когда человек, чья невиновность установлена в ходе проверки на полиграфе, был бы после этого привлечен к военному суду.

Я переводил взгляд с одного на другого и думал о том, как много значит эта минута. Если мнение этих людей не сможет дать полиграфу то место в нашей системе юриспруденции, которое он заслуживает, то чье сможет? Неудача будет означать, что Уиллард Пейдж и многие другие, кто не должен бы даже предстать перед судом, могут провести в тюрьме долгие годы. Где же тогда на земле справедливость?

Эксперты внимательно изучили полиграммы, сделанные Чарли и Джоном. Все согласились, что Уиллард Пейдж не насиловал Жанет Саливен. Мы обсудили, кто какие показания будет давать. После этого я еще часа два просидел у себя, изучая материалы и обдумывая свое выступление.

На следующее утро суд был переполнен репортерами, фотографами и зрителями. Присяжных в зале заседания еще не было. Судья Хадсон отпустил их, объяснив, что ему необходимо решить «некоторые процессуальные вопросы». Слушание дела началось.

Первым был Ле Муэн Снайдер. Он дольше всех проработал экспертом и имел репутацию прекрасного свидетеля. Его подход к делу был прост. Полиграф — несложный прибор. С медицинской точки зрения принцип его действия надежен. Снайдер был знаком с требованиями надежности, предъявляемыми к тем видам научных доказательств, которые принимаются в суде — рентгенограммы, кардиограммы, баллистокардиограммы и так далее. Прибор измеряет что-то происходящее или находящееся в теле, и эксперты объясняют полученные результаты. Их достоверность зависит только от уровня квалификации эксперта. Точно так же обстоит дело с полиграфом. Когда доктор Снайдер закончил, у прокурора Джона Дрискола почти не было вопросов. Ле Муэн слишком хорошо знал свое дело.

Вторым давал показания Джост. Используя многочисленные примеры, он рассказал, как различные составляющие полиграфа могут указывать на обман. Кроме того, он объяснил физиологические причины этого явления. У него тоже не было сложностей с перекрестным допросом.

Следующим я собирался вызвать доктора Мезера, но, когда Джост закончил, я решил приберечь Мезера к концу и вызвал Линна Мэрси. Я был не вполне уверен в Мэрси, и если он дрогнет, Мезер потом исправит положение.

Во время прямого допроса Мэрси держался прекрасно. Он сообщил, что проводил полиграф-тесты примерно пяти тысячам человек. Он следил за дальнейшей судьбой тестируемых и выяснил, что большинство выдержавших проверку были оправданы, а те, кто не сумел этого сделать, в конце концов признавали свою вину или причастность к преступлению. Он не помнил ни одной точно установленной ошибки во всех пяти тысячах случаев.

Улыбаясь, Дрискол начал перекрестный допрос. Он задал один-два простых вопроса, затем взял в руки какую-то брошюру.

— Мистер Мэрси, — сказал он, — что такое «синапс»?

Я не знал ответа на этот вопрос и не представлял, сколько полиграф-экспертов могли на него ответить.

Мэрси, не моргнув глазом, пристально посмотрел на Дрискола сквозь очки в роговой оправе.

— Синапс, — произнес он — это точка соприкосновения двух нейронов, в которой импульс передается от одного нерва к другому.

Судья Хадсон взглянул на Дрискола.

— Это определение верно?

Прокурор кивнул.

— В таком случае, мистер Дрискол, вам лучше улыбнуться. Да-да, улыбнитесь, пожалуйста.

Надо отдать ему должное, Дрискол сумел улыбнуться.

Остальное прошло быстро. Когда я начал представлять доктора Мезера, судья остановил меня.

— Я знаю этого свидетеля, — сказал он. — Он выступал у меня по другим делам. Это прекрасный специалист. Продолжайте.

Я так и сделал. И Мезер опроверг ошибочные представления о том эффекте, которые различные психические состояния оказывают на результаты полиграф-тестов. Он сообщил, что бывают случаи, когда люди с психическими отклонениями могут оказаться непригодными для тестирования, особенно если они страдают маниями или галлюцинациями. Во всех других случаях полиграф весьма надежен. Кроме того, Пейдж не страдает психическими заболеваниями.

Джон Конрад расшифровал графики Пейджа, и мы рассказали о широком применении полиграфа правоохранительными органами.

Последним свидетелем я вызвал капитана Майка Куллинана. Ему не слишком нравилась роль свидетеля защиты, но он подтвердил, что полиция использует детектор лжи для проверки подозреваемых. Он сказал, что сделанный им тест Пейджа не показывает ни наличия вины, ни ее отсутствия.

Судья Хадсон объявил перерыв, во время которого он должен был решить, допускать ли тесты в качестве доказательства. Я ожидал его решения со смешанным чувством. Больше всего мне хотелось, чтобы Пейдж был оправдан. Я был уверен, что мы выиграем, если судья позволит присяжным выслушать результаты проверки Пейджа. Но судьи в Массачусетсе не отчитываются за свои решения, и постановление, вынесенное одним судьей, не является обязательным для другого. Положительное решение судьи Хадсона еще не означает создание прецедента. Единственное, что могло бы создать этот прецедент — если судья откажет, присяжные сочтут обвиняемого виновным, а верховный суд штата отменит это решение. Сами понимаете, что Уилларду Пейджу это было совсем не нужно.

Решения судьи пришлось ждать недолго. Он без всяких объяснений отказался принять показания полиграфа в качестве доказательства. Но при этом дал понять, что свидетельские показания экспертов произвели на него впечатление: это оставило проблеск надежды для полиграфа на будущее. И, кроме того, у нас оставалось право на апелляцию. Впрочем, в тот момент она ничем не могла нам помочь. Я должен был добиться оправдания Уилларда Пейджа и сделать это без тестов, подтверждающих его невиновность.

Поскольку научных доказательств у нас теперь не было, мы сосредоточились на старомодных свидетельских показаниях. Я вызвал парикмахера Пейджа, который показал, что у того никогда не было темных волос или короткой стрижки. Семейный священник заявил, что знает Уилларда почти всю его жизнь, и у него всегда были длинные белокурые волосы. Сестра Пейджа рассказала, что в то время, когда было совершено преступление, он проживал с ее семьей и у него никогда не было пистолета. Кроме того, она заявила, что у него никогда не было такой кожаной куртки, которую описывают потерпевшие.

Потом показания давал Пейдж. Он полностью и категорически отрицал свою причастность к преступлению и твердо стоял на своем во время перекрестного допроса. Но когда он возвращался на свое место, я заметил озадаченное выражение на лицах некоторых присяжных. Мне показалось, они пытались понять, почему Жанет и Роджер готовы были подтвердить под присягой, что именно Уиллард Пейдж напал на них, если не были в этом полностью уверены.

Мне было пора начинать свое выступление. Я изложил собранные нами факты, стараясь быть убедительным, но не поддаваться эмоциям. Мне никогда не приходилось раньше встречаться с Джоном Дрисколом в судебном процессе, но местный адвокат предупредил, что в своей заключительной речи он может воспользоваться любыми средствами. Поэтому я сказал присяжным, что эмоции адвоката неуместны в судебном заседании. Более того, подчеркнул я, нередко это показатель его неуверенности в своих силах.

Дрискол начал вполне по-деловому, и я уже подумал, что моя маленькая хитрость была напрасна. Но к концу манера речи взяла верх над содержанием. Он раскраснелся, повысил голос, стал стучать тростью об пол и был вне себя от негодования при мысли о жестоком и злобном насилии, совершенном над Жанет Саливен. Когда, пылая гневом и возмущением, Дрискол заканчивал свою речь, один из присяжных, сидевший в первом ряду, неожиданно подмигнул мне.

Напутствование судьи Хадсона присяжным было честным и беспристрастным: на Роджера было совершено нападение, Жанет изнасиловали. Совершил это преступление Уиллард Пейдж или кто-то другой?

Присяжные удалились на совещание вскоре после обеда. В Новой Англии уже наступила весна, день стоял теплый и ясный. Была пятница, впереди нас ждали выходные дни. У судьи Хадсона была дача на мысе Код, и ничего удивительного, если в тот момент его мысли были заняты ею. Я сидел рядом с Уиллардом и его семьей и грыз ногти.

Присяжные не выходили. В 17.00 судья Хадсон решил отправиться домой. Он распорядился, чтобы присяжные продолжали обсуждение. Если вердикт будет вынесен, его надо в запечатанном конверте сохранить до понедельника.

Я вернулся в Бостон и провел там весь уикенд, волнуясь и гадая, что нас ждет. Если Пейджа осудят, что я ему скажу? Как составить апелляцию? Надо ли еще привлекать экспертов? Были ли ошибки в нашей защите? Откажет ли нам верховный суд потому, что считает полиграф (как считали апелляционные суды в прошлом) угрозой существованию института присяжных? Вопросов было много, ответов мало.

Понедельник наступил, вопросы остались. Чиновник суда сказал мне, что присяжные запечатали в конверт свой вердикт поздно вечером в пятницу после восьмичасового обсуждения. Это означало, что были серьезные аргументы и для оправдания, и для обвинения. Я пытался вспомнить, как выглядели присяжные, когда они выходили из зала, но не мог.

Потом был торжественно внесен запечатанный конверт, и состоялся короткий театрализованный диалог между судебным чиновником и старшиной присяжных.

— Что вы скажете, господин старшина, виновен обвиняемый или невиновен?

Лицо присяжного расплылось в улыбке.

— Мы считаем, что обвиняемый невиновен.

Позади меня с облегчением вздохнула сестра Пейджа. Пейдж благодарно кивнул присяжным, глубоко вздохнул и свободным встал со скамьи подсудимых.

Возвращаясь в Бостон, я включил в машине радио. Местная станция рассказывала о вердикте. Диктор был взволнован, я тоже. Верховный суд Массачусетса не получит возможности вынести решение относительно полиграфа, но я не жалел об этом. Такая возможность еще представится по какому-нибудь другому делу. Моя задача, так же как и судьи, и присяжных, и представителей всех правоохранительных органов, заставить систему работать. И она сработала — по крайней мере, на этот раз.