КОДЕКС НРАВООПИСАТЕЛЯ, ИЛИ О СПОСОБАХ СТАТЬ БАЛЬЗАКОМ Вера Мильчина
КОДЕКС НРАВООПИСАТЕЛЯ, ИЛИ О СПОСОБАХ СТАТЬ БАЛЬЗАКОМ
Вера Мильчина
Прежде чем начать выставлять на титульном листе свое имя, Оноре де Бальзак (1799–1850) опубликовал немало сочинений под псевдонимами или вовсе без подписи. Среди этой многообразной продукции были не только мелодраматические, мистические, полные тайн романы Лорда Р’Оона и Ораса де Сент-Обена, но и анонимные статьи и рецензии в периодике, в частности в газете «Литературный фельетон» (1824), а также иронические бессюжетные сочинения о разных аспектах повседневной жизни, которые в наши дни причислили бы к «non-fiction», а в 1820-е годы именовали «кодексами».
«Кодексы» ввел в моду плодовитый литератор Орас Рессон (1798–1854). В 1824–1830 годах целая группа авторов трудилась под его руководством над сочинением миниатюрных книжечек, форма которых пародировала главный юридический документ эпохи — наполеоновский Гражданский кодекс, принятый в 1804 году и оставшийся в силе после падения Наполеона. Что же касается содержания, то параграфы и разделы «Кодексов» наполовину в шутку, но наполовину и всерьез описывали и регламентировали существование светских людей вообще и представителей конкретных профессий в частности. В число «рессоновских кодексов» входят «Гурманский кодекс» и «Кодекс беседы», «Кодекс коммивояжера» и «Кодекс литератора и журналиста», «Галантный кодекс» и «Кодекс любви», «Супружеский кодекс» и «Эпистолярный кодекс», «Кодекс туалета» и «Кодекс будуаров», и проч., и проч. Кажется, не было такой сферы повседневной жизни, к которой бы не прилагался соответствующий кодекс. Порой на обложке этих книжечек значилось не слово «кодекс», а формула «О способах делать то-то и то-то» («О способах повязывать галстук», «О способах делать долги», «О способах давать обед» и проч.), в которой, впрочем, было так же отчетливо выражено регламентирующее намерение: автор как бы брал на себя обязательство привить читателю те или иные навыки. Эта поучающая интонация составляет, пожалуй, главное отличие «Кодексов» от аналогичных по содержанию нравоописательных «Физиологий», которые оккупировали книжный рынок чуть позже, в начале 1840-х годов (их тематика была ничуть не менее разнообразна: от «Физиологии портного» до «Физиологии фетровой шляпы», от «Физиологии парижского дома» до «Физиологии конфеты»).
«Кодексы» и «Физиологии» предоставляли литераторам рамку, форму для фиксации мелких бытовых подробностей; недаром в «Пролегоменах» (а проще сказать, в предисловии) к «Кодексу туалета» говорится: «Нас могут спросить: кто дал вам право присваивать пышное наименование кодексов маленьким книжечкам в восемнадцатую долю листа, на каком основании вы беретесь диктовать законы гастрономии и учтивости, искусства одеваться и эпистолярного искусства, не слишком ли много вы на себя берете? Мы ответим на все это лишь одно: мы, в сущности, не более чем издатели этих маленьких книжечек, а их авторов каждый без труда отыщет рядом с собой, лишь только оглядится по сторонам. Что же до нас, мы, добросовестные историографы моды, ограничиваемся тем, что записываем ее приговоры, оглашаем во всеуслышание ее законы, а с себя, по примеру многих прочих, всякую личную ответственность снимаем»[1].
Из наполеоновского Гражданского кодекса Рессон и его собратья заимствовали немного, по преимуществу заглавие и членение текста на статьи и параграфы. В содержательном отношении для них были гораздо более важны другие жанровые образцы. Кодексы, иначе говоря, трактаты о том, как себя вести в той или иной сфере частной и общественной жизни, продолжали традицию альманахов и календарей — ежегодников, содержавших полезные хозяйственные советы. В первой половине XIX века французские читатели, как показывают недавние исследования[2], даже в авантюрных романах были склонны видеть учебники жизни, подсказывающие «социальные формулы» для объяснения окружающей действительности. Если французы читали таким образом романы зрелого Бальзака и даже остросюжетные «Парижские тайны» Эжена Сю, то ничего удивительного, что им нравились «Кодексы», представлявшие собой, в сущности, сборники социально-бытовых рецептов. Впрочем, полезность была не единственной причиной успеха кодексов Рессона и его коллег. У их сочинений имелась и другая сторона: советы там давались в иронической, пародийной, порой откровенно шутовской форме. Очевидно, публике импонировало это сочетание полезного с приятным, умеренно наставительного с увлекательным; «Кодексы» распродавались и переиздавались — что и было главной целью их авторов.
Дело в том, что и «Кодексы», и родственные им «Учебники» и «Физиологии» сочинялись чаще всего не ради удовлетворения высоких творческих амбиций, а исключительно для того, чтобы дать литературным поденщикам возможность немного подкормиться. Два десятилетия спустя Бальзак сам описал процесс сочинения таких сборников в своей «Монографии о парижской прессе» (1843). Поссорившись с книгопродавцем, журналист, которого Бальзак причисляет к разряду «наемных убийц», публикует следующее: «Ныне „Физиологии“ превратились в искусство говорить и писать с ошибками о чем угодно и выманивать у прохожих двадцать франков в обмен на синие или желтые книжонки, от которых на читателей вместо обещанных приступов смеха нападает неудержимая зевота». Впрочем, стоит книгопродавцу заплатить журналисту, как «Физиология» сразу обретает совершенно иные черты: «Парижане вырывают „Физиологии“ друг у друга из рук и, потратив двадцать су на одну книжку, получают куда больше радости, чем от целого месяца общения с веселым собеседником. Да и могло ли быть иначе? Авторы этих книжечек — самые остроумные люди нашего времени»[3]. Как ни парадоксально, правильны оба варианта. Все зависело от того, кто именно брался за данную «Физиологию» или данный «Кодекс».
Кстати, авторство этих книжек порой составляет сложную проблему. Имя сочинителя значилось на их титульных листах далеко не всегда. Именно так, анонимно, был выпущен в 1825 году (первое издание в марте, второе — в июле) «Кодекс порядочных людей». Третье издание, существенно переработанное и получившее новое название («Уголовный кодекс, учебник для порядочных людей, содержащий законы, правила и примеры, которые помогут уберечь состояние, кошелек и репутацию от любых покушений»), вышло в 1829 году уже не анонимно; на сей раз на обложке стояло имя Ораса Рессона. Однако впоследствии, уже после смерти Бальзака, Рессон на своем авторстве не настаивал; вначале он сообщил (в письме к издателю Пермену от 19 ноября 1850 года), что в «Кодексе порядочных людей», который «гораздо точнее было бы назвать „Физиологией честности“», Бальзаку принадлежат «блистательные главы о стряпчем и о нотариусе», а два года спустя признал, что весь «Кодекс» написан Бальзаком по его, Рессона, заказу. Существует и свидетельство гораздо более раннее — письмо к Бальзаку от 4 апреля 1825 года, где сестра Лоранса укоряет его за то, что он отрицает свою причастность к этой книге: ведь она, Лоранса, помнит, как он в ее присутствии вычитывал верстку и декламировал ей смешные пассажи[4]. Поэтому, хотя не исключено, что к каким-то страницам «Кодекса» приложил руку Рессон, бальзаковеды считают возможным и вполне оправданным включение «Кодекса порядочных людей» в собрание сочинений автора «Человеческой комедии»[5].
Косвенные доказательства авторства, основывающиеся на особенностях стиля, на сходстве персонажей и сюжетных линий, всегда менее убедительны, чем доказательства прямые, и тем не менее количество мотивов, роднящих «Кодекс» с поздними романами Бальзака, впечатляет. Автор «Кодекса» в самом начале своей книги утверждает: «Для многих людей сердце человеческое — все равно что темный лес; люди эти не знают своих ближних, не понимают ни их чувств, ни их повадок; они не изучили тот сложный язык, которым говорят взгляды, походка, жесты. Пусть же книга наша послужит им картой». Всякий, кто хоть немного знаком с представлениями зрелого Бальзака о соотношении в человеке внешнего и внутреннего, узнает в этой фразе настоящее «исповедание веры» автора «Человеческой комедии»; этот «сложный язык» он изучал всю жизнь, и плоды этого изучения обнаруживаются в любом из его романов. Характер персонажа в них непременно определяется по «взглядам, походке, жестам», а «теоретическую базу» для этого предоставляют физиогномист Лафатер и френолог Галль — ученые, которых зрелый Бальзак неизменно упоминает с огромным уважением и которые фигурируют в качестве неопровержимых авторитетов уже в «Кодексе» (см., например, признание в главе о нотариусе: «Есть люди, которые призывают на помощь науку Лафатера и внимательно изучают внешний облик нотариуса: если щеки у него красные, а глаза разные, если он косит или хромает, они предпочитают с ним дела не иметь»).
В «Человеческой комедии» можно отыскать параллели и к мелким подробностям, упомянутым в «Кодексе». Макассарское масло (одна из рекламируемых «экономических» новинок, которые «либо дороги, либо неупотребительны») — это то самое средство для ращения волос, успех которого не давал покоя парфюмеру Цезарю Бирото, изобретателю другого аналогичного средства («комагенного масла») в романе «История величия и падения Цезаря Бирото» (1838). Обыгрывание акцента еврея-ростовщика отзовется в ломаном языке наиболее часто упоминаемого персонажа «Человеческой комедии» барона де Нусингена, витиеватое прошение на имя суда пародируется не только в «Кодексе», но и в начале повести «Полковник Шабер», гибельной страстью к лотерее, которую так пылко обличает автор «Кодекса», будет наделена госпожа Декуэн в романе «Жизнь холостяка».
Примеры можно было бы умножить. «Кодекс порядочных людей» — это своего рода копилка, в которую Бальзак складывал плоды своих наблюдений за жизнью парижан (особенно важен опыт, накопленный им за время службы в конторах стряпчего Гийонне-Мервиля и нотариуса Пассе в 1816–1819 годах) и помещал заготовки для будущих романов и повестей. Не раз поминаемый на страницах «Кодекса» господин Такой-то — не только собирательный образ «человека, каких много», но и некий манекен, которому предстоит впоследствии, в зрелых романах, не однажды обрести имя и биографию.
Главное же, что почерпнет зрелый Бальзак из своей «копилки», — это образ блистательного мошенника, у которого негодяйство доведено до совершенства. Рассказывая об удачно задуманных и выполненных аферах, Бальзак в «Кодексе» явно восторгается их творцами, хотя, разумеется, обставляет текст всевозможными моралистическими оговорками. Он признается: «Мошенничество требует известной тонкости, изобретательности, ловкости. Мошенник должен придумать план, расставить ловушки. За ним наблюдаешь едва ли не с сочувствием». Все это «отзовется» в многочисленных бальзаковских рассказах о героях-аферистах, и прежде всего в фигуре главного, грандиозного мошенника «Человеческой комедии» — беглого каторжника Вотрена, человека столь же страшного, сколь и притягательного как для читателей, так и для самого автора.
Впрочем, в мошенниках, описанных в «Кодексе», страшного как раз мало. Они грозят не жизни, а только кошельку, и в тоне, каким Бальзак о них говорит, главенствуют, пожалуй, восхищение и зависть. Это тот самый тон, которым сто лет спустя двое русских авторов будут описывать похождения «великого комбинатора». Остапа Бендера мы помянули не всуе. В романе «Жан-Луи», который Бальзак опубликовал в 1822 году под псевдонимом Лорд Р’Оон, упоминается вымышленная книга «Совершенный прокурор» — «сочинение полезнейшее, в котором описаны сто семьдесят два способа честно присваивать себе чужое добро»[6]. В эпизоде из книги Жуи и Жэ «Отшельники в тюрьме» (1823), на который Бальзак ссылается в «Кодексе», один заслуженный грабитель объясняет свои длительные успехи на воровском поприще тем, что он «всегда воровал с уголовным кодексом в руках»[7]. Наконец, и в самом «Кодексе порядочных людей» сказано: «Истинный талант заключается в том, чтобы сообщить воровству вид операции совершенно законной: брать чужое добро нехорошо, на это способен и дурак, умный же человек устроит так, чтобы это добро само приплыло к нему в руки». Трудно, конечно, утверждать, что сын турецко-подданного, который чтил уголовный кодекс и знал четыреста сравнительно честных способа отъема денег, был знаком со всеми этими не самыми популярными французскими книгами; немногим более вероятно, что с ними были знакомы авторы «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». Однако сходство интонации налицо.
И это отнюдь не единственная черта «Кодекса порядочных людей», сближающая его с нашим кругом чтения и нашими современными впечатлениями. Оказывается, способы дурить голову обывателям не слишком сильно переменились с 1825 года. Например, вот бессмертная забава: «К сведению простофиль (должен же кто-то позаботиться и о них). В праздничные дни за парижскими заставами, да и на улицах самого Парижа, вашему взору предстают люди, которые, используя вместо стола собственную шляпу или доску, положенную на небольшие козлы, завлекают прохожих азартными играми, устроенными так ловко, что кто-то из зрителей непременно в них играет и выигрывает. Как бы свято вы ни верили в собственную удачу, не вздумайте поставить на кон ни единой монетки».
А вот реклама полезнейших товаров (некоторые из них тоже в своем роде бессмертны): «Держитесь подальше от новых изобретений, таких, как: макассарское масло, порошок для бритья, омолаживающая масса, пробковые пояса-скафандры, кофеварки, трости-удочки, зонтики в жестяных футлярах, стенные кровати, экономические плиты, которые обходятся в сотню раз дороже обычных, камины ценой в сто экю, которые не нуждаются в дровах, искусственный мрамор, бесшовные сапоги и прочее в том же роде. Как правило, все экономические вещи либо дороги, либо неупотребительны».
А вот тоже про рекламу, но на сей раз посвященную исключительно лекарствам: «О врачах ничего дурного лучше не говорить; раз мы живы, то не имеем права жаловаться; тем не менее врачи тоже идут порой на некоторые хитрости и доставляют дополнительный заработок аптекарям. Заметьте, что каждый год в моду входит какое-нибудь особое снадобье: то саго, то салеп. Были годы, когда все нужно было есть с добавлением салепа; потом его заменило саго. Потом все увлеклись аррорутом, потом, с легкой руки Вальтера Скотта, повсюду воцарился исландский лишайник, потом местные пиявки в сочетании с водой из Сены, потом слабительное питье; снадобья меняются, но неизменным остается тот факт, что чем они моднее, тем дороже».
Наконец, вот про рекламу «услуг»: «Итальянский язык за двадцать четыре урока; мнемотехника за двенадцать занятий; музыка за тридцать два урока; чистописание за двенадцать уроков, и проч. Мы не опустимся до комментирования всех этих случаев шарлатанства. Сказанное относится также к портретам за один луидор и два сеанса».
Все в высшей степени знакомо и по-прежнему злободневно, а тот факт, что мы не расплачиваемся луидорами и не учимся чистописанию, — мелочи, не влияющие на суть.
Исследователи «социальных и экономических реалий» в бальзаковском творчестве подчеркивают проницательность писателя, который с первой же страницы утверждает — в своей образной манере — существование в обществе борьбы классов: «Жизнь есть не что иное, как беспрестанная битва между богачами и бедняками». Бальзак в самом деле выказывает в «Кодексе» осведомленность в области новейшей социально-политической литературы: рассуждения о революции, которая произойдет в Англии, «когда масса обездоленных возьмет верх над массой богачей», подтверждают его знакомство с трудами английского экономиста и демографа Мальтуса, а обыгрывание слов industrie (промысел, промышленность) и industriels (промышленники, промышляющие), возможно, указывает на недавнее прочтение трудов утописта Сен-Симона, чьи книги «О промышленной системе» и «Катехизис промышленников» вышли незадолго до публикации «Кодекса», в 1822 и 1824 годах (впрочем, если Бальзак в самом деле отсылает читателей к Сен-Симону, то отсылки эти сугубо иронические и не слишком лестные: Сен-Симон действительно ставит промышленников очень высоко, однако его промышленники — люди серьезные и промышляют вовсе не тем, чем зарабатывают на жизнь персонажи «Кодекса»).
Осведомленность Бальзака — вещь, разумеется, ценная, но скорее для историков.
Наличие в «Кодексе порядочных людей» множества «предбальзаковских» мотивов и деталей, которые потом «отзовутся» в «Человеческой комедии», — вещь, разумеется, интересная, но скорее для литературоведов.
А вот то, что едва ли не каждый параграф «Кодекса» — блестящий и остроумный афоризм, а зачастую еще и мудрый совет, не утративший актуальности по сей день, — это вещь, важная для всякого читателя. Конечно, «Кодекс порядочных людей» написан второпях, и сам Бальзак не считал эту книгу достойной того, чтобы выставить на ее обложке свое имя. Однако пренебрежительное отношение к «Кодексу», продемонстрированное, например, Стефаном Цвейгом, который в своей биографии Бальзака не находит для характеристики этого и ему подобных сочинений иных слов, кроме «позор» и «проституция», несправедливо. Другой биограф, Андре Моруа, назвавший «Кодекс» записной книжкой начинающего автора, где содержатся зародыши будущих романов, судил куда более здраво. В «Кодексе» Бальзак не только накапливает сюжеты для будущих произведений, он вырабатывает интонацию — тот самый иронический, чуть циничный тон, каким написана «Физиология брака», выпущенная в самом конце 1829 года, а ведь этой книги Бальзак вовсе не стыдился, и она занимает законное место в «Человеческой комедии», в разделе «Аналитические этюды».
Вот лишь несколько примеров этой интонации:
«Если вашей кухарке обещано не только жалованье, но и стол, она, разумеется, получит право взимать с вашего бульона налог в пользу гренадера, нуждающегося в подкреплении своих слабых сил. Это еще не беда. Это жертва, принесенная любви. Беда в том, что недостающий объем бульона она возместит водой, зачерпнутой прямо из Сены».
* * *
«Если вы любите плавать и посещаете купальни, то:
1) не вздумайте утонуть;
2) не вздумайте брать с собой что-нибудь ценное. — Но ведь кабинки закрываются на ключ? — Разумеется. — Посетители все сплошь порядочные люди. — Тем более.
У вас ведь есть шляпа для бала и фрак для игры; заведите себе костюм для купальни».
* * *
«Новая шляпа стоит гораздо дороже, чем старая; отсюда афоризм, которому позавидовал бы сам Цицерон: „Не ездите на бал ни к кому, даже к министрам, в дорогой шляпе“. В 1817 году привратник министерства внутренних дел ответил одному бедолаге, который в час ночи требовал у него свою шляпу со словами: „Сударь, она совсем новая“, — „Новые шляпы, сударь, кончаются после одиннадцати“».
* * *
«С новыми роскошными кофейнями дело обстоит точно так же, как с новыми министерствами: платить придется вам».
С последним утверждением уж точно не поспоришь.
Все остальные, ничуть не менее остроумные советы и наблюдения читатели могут отыскать в тексте «Кодекса порядочных людей» самостоятельно. Напоследок подскажем, что в книге они найдут и лестное определение самих себя:
«Все дело в том, что на свете есть великое множество дураков, и добрая половина вещей в подлунном мире производится в расчете на них. Но вы-то ведь не дурак; иначе вы бы не читали эту книгу».
* * *
Перевод выполнен по изданию: Balzac H. de. ?uvres diverses. P., 1996. T. 2. P. 147–272 (Biblioth?que de la Pl?iade), в котором воспроизведен текст первого издания 1825 года.
На русский язык книга переводится впервые.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.