СЕКРЕТНАЯ КОМАНДИРОВКА

СЕКРЕТНАЯ КОМАНДИРОВКА

(Рассказ контрразведчика)

События 1962 года — Карибский кризис, поставивший мир на грань ядерной войны, — давно уже рассекречены и написано о них немало. Известно, как четко и скрытно были осуществлены все этапы операции «Анадырь» в результате которой совершенно неожиданно для американцев на Кубе появились советские ракеты и прикрывающие их войска. Гораздо меньше, разумеется, известно о том, как эта работа проводилась непосредственно, особенно — на низовом, практическом уровне ее выполнения...

Наш собеседник был именно рядовым, хотя и достаточно информированным у участником этих событий. Его рассказ поможет увидеть их изнутри — с непарадной, так сказать, стороны.

В 1962 году я работал в Прибалтике, в одном из подразделений КГБ. Однажды совершенно неожиданно меня вызвали к высокому начальству. Предупредили, то, что мне говорят — это не для посторонних ушей, и сказали, что мне доверяется очень серьезное задание. Если я его выполню, то можно будет «сверлить дырку», если же все обернется неудачно, то моя семья получит хорошую пенсию... Проводится спецоперация — наши войска переправляются на Кубу, и мне предстоит сопровождать один из пароходов. Задача: его контрразведывательное обеспечение. То есть я должен отвечать за команду и за пароход, чтобы не было никаких эксцессов — попыток сбежать с судна, предательства или чего подобного. За это я отвечал головой. Притом никакой связи со своими у меня не будет, мне придется действовать в автономном плавании в полном смысле этого слова.

После того как я дал свое согласие, которого, естественно, никто у меня реально не спрашивал, меня отправили в распоряжение республиканского Водного отдела КГБ. Там мне вручили уже готовую «мореходку» — морскую книжку, в которой было записано, что мое звание — «штурманский ученик». Свидетельства об окончании мореходного училища у меня, конечно, не было...

Все делалось очень спонтанно и спешно, никакой нормальной подготовки. Поэтому, когда в пароходстве заполняли мою книжку, там спросили: сколько ему лет? «Наверное, лет 35-36», — сказал кадровик, который меня никогда не видел. Мне записали «1928 года рождения», и я получился одного возраста с капитаном! А мне тогда было 30, год в год, да я еще и выглядел моложе своих лет, так что на пароходе все смеялись: такой старый, а выглядишь так молодо!

Что смеялись — ладно, но это в какой-то мере меня расшифровывало. Если бы американцы нас захватили, то меня бы сразу заподозрили... Скажу честно: наше «верховное командование» все делало совершенно непродуманно. Поэтому ни ориентировок никаких, ни подготовки, ни обучения — не было ничего!

В нашем главном порту я пришел на пароход—к сожалению, его название я позабыл за давностью лет, великолепное новое судно, 150 метров длины, четыре трюма. На пароходе оказалась в основном молодежь — даже капитан был ненамного старше меня, кроме двоих: первого помощника — помполита и «деда» — старшего механика, который плавал еще в Испанию. К сожалению, я тогда был еще молодым и глупым, поэтому ничего не записал. А какие байки там тогда рассказывались! Сейчас ничего подобного не услышишь.

Капитан все отлично понимал, мужик прошел огни и воду, поплавал по всему миру — так что с ним мы жили душа в душу. О том, кто я такой, знали только капитан и, думаю, по своей линии, помполит. Для остальных я был «штурманский ученик», считался обычным членом экипажа, а потому в полной мере выполнял соответствующие этому званию обязанности. Если же еще кто чего понимал, то все были умные, все молчали.

Началось с погрузки, причем погрузки велись по ночам.

В первый трюм загрузили тысячу тонн боеприпасов — артиллерийские снаряды, мины, реактивные снаряды. Второй трюм был для всего оборудования — туда грузили полевые кухни, кровати и все такое прочее... В третий — грузили танки, которые были полностью обеспечены горючим и с полным боекомплектом, что в нормальных условиях вообще не представляется возможным. Как мне потом говорили офицеры: мы сойдем на берег, и прямо с корабля — 600-километровый марш.

Погрузка для команды была очень тяжелая: мы грузили 60-тонные танки, у нас был тяжеловес — это кран на судне, огромная такая бульба, которая все поднимала, поэтому нам танки и давали.

Четвертый трюм — для солдат. Это был твиндек, то есть, попросту говоря, два этажа, там сделали двойные нары, и получилось четыре этажа спальных мест. Офицеров же разместили по каютам, вместе с экипажем: где-то койка свободная была, где-то раскладушку ставили.

На палубе с каждого борта поставили перед надстройкой два огромных ящика — как палубный груз. В одном ящике были сделаны сортиры и умывальники, во втором стояли кухни, чтобы кормить солдат.

Увидев эти ящики, я сообразил: «Палубный груз обязательно должен иметь всякую маркировку! Пока мы в порту, набейте все, что надо: «Не кантовать!», какой-нибудь «Тяжэкспорт» — и всякое такое». Сделали.

Потом, правда, на Кубе, когда я подошел к нашему борту, то чуть не упал: весь борт, извините, был засран — в прямом смысле слова, так что любому нормальному человеку было понятно, что находилось в этих ящиках...

Никто из военнослужащих — ни солдаты, ни офицеры — ничего не знал, никакого инструктажа для них не было. Просто, как им сказали, будет учение... Но для конспирации, чтобы никто не соображал, куда идем, один из пароходов был нагружен полушубками, шапками-ушанками и валенками, чтобы думали, что идем куда-то на север. Недаром же — операция «Анадырь»!

С военными был сотрудник Особого отдела, который в период нахождения на борту был подчинен мне по части контрразведывательной работы. Я же с военными не общался — это был не мой контингент.

Но был еще так называемый «начальник гарнизона», подполковник — из десантников, прекрасный мужик! Он моментально собрал себе команду из таких же здоровых молодых ребятишек. Спросил капитана: «А где у вас устроить гауптвахту?» Его отговорили, сказав, что сидеть в твиндеке — это хуже гауптвахты.

К сожалению, нас провожали и следили за погрузкой разные генералы, которые обязательно считали своим долгом соваться во все дела, уверенные, что без их недреманного ока никто ничего сделать не может.

Один вдруг спросил капитана: «У вас есть пистолет? Нет? Возьмите!»

— А зачем? — смутился «мастер». — Я стрелять не умею!

— Возьмите! — сурово потребовал генерал, суя ему в руки «Макаров».

— И что мне с ним делать? — спросил потом капитан.

— Ты за него не расписывался? Нет? Ну и выброси за борт, от греха подальше! — посоветовали ему.

А как-то приходит один из генералов в одну прекрасную ночь, явно поддатый, и говорит: «Это что, кровати? Вы туда что, спать едете? Вы туда воевать едете! К едреней матери — все убрать!»

Каюсь, у меня не было тогда, как говорится, опыта, поэтому я это пропустил. А потом узнал, что этот танковый батальон поместили в болото, сантиметров 80 воды было, так что солдаты могли спать только сидя. Потом, в конце концов, все привели в порядок, но в первые дни для них было что-то жуткое!

Поначалу личный состав был обмундирован в обыкновенную военную форму — на время, пока они будут сидеть в трюме. Когда же ушли в море, то всех переодели. Все получили брюки, полуботинки, рубашки-«бобочки». Солдатам, чтобы не было солнечного удара, выдали кепки, офицерам — шляпы. Это был идиотизм! Кто когда на пароходе видел матроса в кепочке и в «бобочке»?! Настоящие матросы от них испугано шарахались.

Ушли мы нормально, все тихо-спокойно.

Прошли по Бельтам, по Большому и Малому — это датские проливы, даже не выходили в Зунд, потом — по «Английскому каналу», Ла-Маншу... Было сказано, что пока идем в виду берегов Европы, никому из солдат и офицеров в дневное время не выходить, чтобы не было излишка болтания людей. Когда вышли за мыс Лизард — это крайняя юго-западная точка Англии, то вызвали всех офицеров и вскрыли пакет. В нем было написано: «Вы отправляетесь на Кубу, в город Сантьяго-де-Куба, где должны выгрузить груз и военный контингент. После этого вы должны сразу же вернуться в Россию». Ну и далее, что провокациям не поддаваться, в случае нападения на судно — отстреливаться, а если кораблю будет угрожать захват — уничтожить его, чтобы он не достался врагу.

Кстати, для этого в первый трюм были проведены провода, у «начальника гарнизона» находился выключатель. В случае нападения на судно подполковник был обязан, до того как его убьют, повернуть ключ и взорвать пароход. Потом в Гаване я видел памятник знаменитому французскому пароходу «Ля-Кувре», который взорвали контрреволюционеры. На пароходе было пять тысяч тонн боеприпасов, поэтому от него остались один зубчатый штырь и два покореженных куска железа. Но так как у нас была тысяч тонн боеприпасов, то от нас осталось бы пять штырей и десять кусков железа...

Ну а когда мы уже были в океане, «начальник гарнизона» проводил тренировки: включал сирену — его команда выбегала с автоматами, пряталась за переборками, за бортом — на случай нападения. Как профессионал он был великолепен! Он сам ходил в беретике и комбинезоне — таком полумор-ском, полурабочем, — поэтому мог в любое время выходить на палубу, и никто на него не обратил бы внимания...

После ознакомления с пакетом офицеры, в свою очередь, предупредили всех солдат, что идем выполнять важное задание на Кубу, но ничего более конкретного. Мол, выгрузимся — там нам все объяснят.

Конечно, для многих это был шок! Так, одну из ракетных частей ПВО, откуда-то из Сибири, подняли посреди дня по тревоге и никому ничего не объяснив, усадили в эшелон, повезли в порт, где погрузили на пароход — не на наш. А там оказалась одна машинистка, которая оставила ребеночка в детском саду... Жуть, что было! Нарушив все и вся, связывались с берегом и объясняли, что нужно делать, потому что она действительно бы за борт бросилась!

Итак, мы вышли в океан. Поначалу все было идеально: океан — как зеркало. Солдатам разрешили выходить даже днем. По палубе бегали офицеры с «матюгальничками», натянув шляпы на самые уши, чтобы они не улетели, и гоняли солдат...

Шли мы в режиме молчания: принимали все наши радио из пароходства, а сами ничего не отвечали.

Как я сказал, я выполнял обязанности «штурманского ученика», а потому нес вахту как вахтенный матрос. Так как в океане пароход шел на автопилоте, то я просто вел наблюдение. Но в один прекрасный день капитан вдруг говорит:

— Ты ведь штурманский ученик?

— Да!

— Ну, так давай и учись! Океан спокойный, поэтому легко научиться.

И снимает управление с автопилота:

— Вот, курс 120 градусов. Держи!

Беру — а там же электрический руль, и он начинает двигаться. Беру вправо. Корабль у нас — 150 метров, причем забит только четвертый трюм, а так фактически идем в балласте... То есть управляемость хуже. Смотрю — он у меня продолжает валиться! Я опять направо — он останавливается. Только остановился, я руль поставил прямо, но он все равно идет направо. Но уже с большим колебанием... Я — налево. Опять также! И вот пока я приспособился... Потом капитан мне показал: я на 20 градусов уходил в обычную погоду.

Но это был первый день, а на второй день стало уже нормальнее: я понял, потом мне и ребята сказали, что нажал немножко — останови, посмотри. Если он продолжает валиться — опять немножко нажми. Пока не остановится. И все. Но не пережимай! Уже потом, когда мы шли через штормовое Северное море и Балтику, я вел совершенно спокойно, даже на градус не отходил от курса...

Когда мы стали подходить к островам Кайкос, появился первый американский разведчик: двухмоторный самолет с баками на концах крыльев. Подходит с кормы, буквально чуть не цепляя за мачты, пролетает рядом с пароходом, затем, пройдя дальше, огибает пароход, и проходит над ним. В открытом люке сидит, привязанный ремнем, некто с киноаппаратом или фотоаппаратом, издали не видно, и снимает пароход, снимает осадку. Как я сказал, это был далеко не такой тяжелый груз, пароход шел как полупустой, это было видно. А так как пустой торговый пароход за границу не ходит, то значит, там что-то непонятное...

Стали появляться американские военные корабли, которые издали сигналили: «Остановитесь, сообщите свои позывные, кто вы и куда идете?» Но мы шли, не обращая на них внимания.

Когда мы подошли к Сантьяго, то встали на рейде и дали портовым властям сигнал, что мы находимся возле них — пришлите лоцмана. Вскоре подходит лоцманский катер, оттуда здоровенный детина в «бобочке» и брюках орет: «Какого хрена вы сюда пришли? Чего вам здесь надо?» — «Кто ты такой?» — отвечает наш подполковник. «Я — представитель Генерального штаба! Давайте уходите отсюда!» — «А ну, давай иди сюда — узнаем, кто ты такой на самом деле!»

Спустили штормтрап, он поднялся. Подполковник говорит: «Документы!» — «Какие документы, у меня никаких документов нет!» — «А откуда я знаю, что ты не американец? Вот сейчас я тебя посажу — и пойдем в Гавану!» — «Сажай! С удовольствием пойду в Гавану вместе с вами, на фиг мне тут сидеть!»

В конце концов, мы ему поверили, и он нам сказал идти выгружать танки в одну из бухт по южному берегу. Заходим в бухту, выгружаем танки — фактически, на голый берег, — и действительно, они своим ходом пошли куда надо, а мы последовали дальше, чтобы выгрузить вооружение и боеприпасы.

Заходим в Гаванский порт в самый тропический ливень. Поэтому мы никого не видим, и нас никто не видит. Мы заходим без лоцмана в бухту Гаваны и останавливаемся. Опять появляется такой же «кубинец», который орет: «Мотайте отсюда скорее, вам нельзя здесь оставаться, идите дальше в Мариель, там кубинская военная база, там будете!» Мы развернулись под этим диким дождем и отправились в Мариель, куда, кстати, привезли и часть танков.

Маленький совершенно городишко, там мы разгрузились. Начинаем выгружать ящики, кубинцы, которых тут же набежала целая куча — а это военный порт, огороженный, — открывают первый: пистолеты Макарова! Отпихивая друг друга, они начинают хватать эти пистолеты, запихивает каждый, куда может, все страшно довольны... Вскрывают следующий ящик — а там ТТ. Увидев ТТ, который намного больше и массивнее, они побросали «Макаровых» — кто обратно в ящики, кто за борт — и стали хватать эти ТТ. Они им очень понравились.

Порядка у них вообще не было. Вот, стоит возле трапа их часовой с карабином. Форма американская, белая каска опущена чуть ли не на глаза, изнывает от жары. Подъезжает какой-то грузовик, останавливается, шофер уходит — часовой забирается под грузовик и дрыхнет, ему плевать на все.

Никто из кубинцев ни по-русски, ни по-английски не говорил. На меня нашла какая-то стихия, и буквально через два-три дня я уже с ними объяснялся, что куда и что надо делать. Так как у меня была модная тогда стрижка «ежиком», они меня так и прозвали, делая ладонью выразительный жест над головой: «А где этот?» — и жест. Покоя мне не было ни днем, ни ночью.

Удалось выйти в город — мальчишки бежали толпой, клянчили сигареты. «Ты же маленький!» — говорю. В ответ: «Для сестры, для мамы!» Увидел большой плакат — красный фон, черные фигуры: кубинский революционер в берете, с автоматом, а за ним — русский солдат, тоже с автоматом и в ушанке, протягивает руку: «Стойте, мистер Кеннеди! Куба не одинока!»

Хотел содрать на память, но побоялся, что не поймут и расстреляют как контрреволюционера. А так бы до сих пор на него с удовольствием смотрел...

В общем, первый рейс прошел спокойно. Ушли с Кубы, оставив там всех, и получили приказ идти в Черное море. Туда-обратно шли по две-три недели, точно уже и не скажу...

Идем через Средиземное море — теперь над нами французы летают. Сначала англичане летали, потом — французы, но мы, ни на что не отвечая, спокойно шли в Черное море. По пути сообщили, что нам требуется бункер — топливо, ведь мы уже прошли туда и обратно Атлантику, так что взяли курс на Одессу, самое ближнее. Но нам в ответ ни согласия, ничего. Хотя если бы наши были нормальными людьми, то нас вообще могли бы забункеровать в Болгарии или Румынии... Подходим к Одессе — только тут нам говорят: «У нас чересчур маленький диаметр трубы, вам не подходит. Идите в Батуми». А до Батуми пилить неделю, через все Черное море, где-то тысяча с лишком миль! Приходим в Батуми, там нас никто не ждет, поэтому начинаются переговоры между батумскими бункеровщиками, Министерством морского флота и нашим пароходством... При этом нам говорят: мы вас потеряли, вы ничего не говорите, в министерстве — паника.

Ладно, мы загрузились — говорят, идите в Николаев. То есть почти к той же самой Одессе! Приходим, начинаем загружаться. Теперь наши «пассажиры» — зенитные ракетчики. Тоже погрузка только по ночам, полная секретность, никому ничего не говорится... Первый трюм — боеприпасы, та же тысяча, второй трюм — опять все снабжение, третий трюм — зенитные ракеты. У нас трюм — 40 метров, поэтому опускаются и ставятся они хорошо. К сожалению, без травмы не обходится: вынимали бимс — и переломили ногу одному стивидору. Бедолага лежит, матерится: столько лет работаю, а тут — зазевался... Все остальное так, нормально.

Опять особист, опять «начальник гарнизона», но здесь он какой-то идиот оказался...

Первая ночь в море. Я выхожу на палубу — и обалдел! Ящик, где кухни, освещен изнутри электричеством, и понятно, что это никакой не палубный груз. Я к нему: «Вы что, с ума сошли?» — «А что? Мне надо, чтобы солдаты были сытые!» — «А тебе не надо, чтобы нам торпеду в бок или чтоб пароход расстреляли? Ты понимаешь, что это делается?» Вызвал я особиста, тот аж ногами затопал — немедленно вырубить, немедленно затушить! И до выхода в океан кормить сухим пайком. «А как у меня солдаты воевать будут?» — все-таки продолжал возмущаться «начальник гарнизона». Да какого хрена воевать, когда неизвестно, чего там и как?!

Да, еще у нас второй помощник сменился — пришел москвич из министерства, начала выпендриваться: «Ребята, а кто у вас там стукач, кто из КГБ?» Ему говорят: «А тебе что?» — «Ну, надо же знать, как себя вести...» — «Не нужно знать, — советуют ему. — Успокойся!» Но он не успокоился и продолжал выделываться. А так как у меня агентура, естественно, была, то я был в курсе всего и попросил аккуратно ему передать, что ему будет не очень хорошо...

Когда вернулись, я действительно сразу же дал рапортичку — время-то было серьезное, 1962 год, — и он у нас больше не появился. Не знаю, остался ли он работать в министерстве? Как понимаете, в каждой «игре» есть свои правила.

На этот раз мы шли через Босфор. Когда пришел соответствующий чиновник, ему сразу же вручили несколько бутылок водки, икры, еще чего-то — в общем, задобрили, сказали, что у нас ничего запретного нет... Он ушел, мы спокойно прошли дальше.

Причем когда шли через Босфор, то мы — я, особист и «начальник гарнизона» — вышли на корму с пистолетами, потому что понимали: сигани любой за борт — и ничего иного сделать не успеешь... Тем более что за нами, пока мы не ушли в Мраморное море, шел катер — конечно, я его сфотографировал. Так что было стопроцентное указание: не раздумывая стрелять в любого, кто бы прыгнул за борт — чтоб никакого следа не осталось. Ведь если бы кто-то спрыгнул и его захватили, то нам бы действительно светил Анадырь, без всяких кавычек...

Но, по-моему, никаких подобных ЧП не было ни на одном пароходе. Тогда еще силен был советский патриотизм, а Куба, которая только что обрела народную власть, вызывала всеобщую горячую симпатию. К тому же солдат сразу же закрывали в трюм. Тяжко им там, бедолагам, было — особенно в штормягу, — тем более лето, и жара была...

К тому же в Бискайском заливе нас традиционно хватанул приличный шторм...

Только когда вышли из Средиземки в Атлантику, то всех офицеров собрали и сообщили, что идем на Кубу, в порт Мариель.

А потом опять то же самое: острова Кайкос, облеты американских самолетов, американские корабли дают сигналы флагами: «Остановитесь, а то будем стрелять!» Не отвечаем, не обращаем внимания — и они не подходят и не стреляют.

На этот раз мы сразу пришли в Мариель. Остановились. Я встретился со своими коллегами, которые на Кубе находились. Они сказали, что обстановка напряженная, потому как американцы понимают, что мы затеваем здесь какую-то аферу, и дали задание кубинским контрреволюционерам кого-нибудь захватить и доставить в Америку, чтобы сразу вытащить на трибуну ООН и показать всем, чем занимаются русские. Рассказали, что с предыдущего парохода увидели возле базы мужика с фотоаппаратом. Сказали кубинцам, те выскочили, задержали его, поговорили минут пять, потом расстреляли его — и ушли абсолютно спокойно...

А у нас вдруг поломался наш тяжеловес. Мне сказали, что неподалеку — советская военно-морская база, правда, где она, точно никто не знает, но ты поезжай туда и привези ремонтников. Без тяжеловеса ракеты не выгрузить.

Соответственно, сел на джип. У джипа переднее стекло опущено, сзади тоже все убрано, плоский такой. Водила — здоровенный симпатичный парень, блондин, по пояс голый, Луис, как сейчас помню. Он положил карабин на колени, руль у него вообще был где-то между колен... Выезжаем с базы, я понемножку начинаю с ним разговаривать. «Кто ты?» — «Я Луис, шофер, работаю здесь, на базе». — «А родители у тебя кто?» — «О! Мать — домохозяйка, а отец — офицер у Батисты...»

Батиста, напомню, это свергнутый кубинский диктатор. Тут у меня сразу... А едем мы между густых зарослей сахарного тростника. Я думаю: сейчас машина остановится, выйдут какие-нибудь бородатые дядьки, меня скрутят — и окажусь я в ООН. Заодно и Нью-Йорк посмотрю... Хотя вроде бы никто не знает, что я — чекист, считаюсь матросом, но им все равно, им главное, чтоб человек был хороший! Я говорю: «А ты?» — «Революсионарио! Вива Куба! Вива Фидель!»

Слава тебе, Господи! Надеюсь, что это так...

Подъезжаем к базе. Стоит мальчишка — та же американская форма, белые гетры, белая каска, опущенная прямо на нос. Луис орет издали: «Руссо компаньеро!» Солдат открывает ворота, проезжаем. Подъезжаем к другим воротам. Луис опять кричит: «Руссо компаньеро!» — к воротам подходит мужичок в штатском, но это штатское полувоенного типа... На поясе на двух длинных ремешках висит кобура — как у наших военных моряков.

Спрашивает: «Кто?» Говорю: «Я с парохода, мне нужно кого-нибудь из механиков или ремонтников — у нас поломался тяжеловес, а мы привезли «изделия», нужно выгрузить». — «Документы!» — «Какие документы? Есть только «морские книжки», которые заперты у капитана». — «Ну ладно, — вытаскивает он пистолет. — Пойдем!»

Заходим. Большая комната, посредине стол, на котором лежит брус льда, кувшины — с водой или с чем-то. Встает один, подходит, отрубил кортиком кусок льда, подробил, закинул в стакан, налил воды — выпил, опять лег.

Говорю: «Ребята, помогите...» — «А откуда мы знаем, что ты не американец или не эмигрант? Хоть по-русски и говоришь, но ничего у тебя нет». — «Поймите, что для вас же привезли все!»

В конце концов, говорят: «Ладно! Давай поезжай вперед, мы поедем за тобой на нашей машине, с автоматами, если что — расстреляем вас в два счета. Так что не надейся, что живым выберешься из этой аферы!»

Садимся мы с Луисом, пилим впереди, а они — за нами. Доехали, все нормально. Они убедились, что мы действительно на базе, что у нас пароход, что нужно отремонтировать — и отремонтировали. Их, естественно, покормили, напоили немножко, чем было — а была бочка технического спирта для ракет, и так как холодильников не было, то он был теплый совершенно. Когда разбавляли его такой же теплой водой, то стакан вообще в руках держать трудно было, но зато селедка была такая вкусная и жирная, что хмель просто даже не брал...

Особист «местный», то есть наш, который постоянно уже на Кубе был, на своем старом «кадиллаке» повез нас в Гавану — меня и нашего особиста. Привез в какую-то кафешку, заказал кофеечку, рому — сидим за стойкой. Он взял пачку «Казбека», достал папиросину, зажал ее так, так... Подходит хозяин: «Это что?» — «Угощайся!» Он взял — так осторожненько, осторожненько сжимает... «Нет, не так! Смотри! Берешь — так, так — и так!»

Потом подошли еще человека два — хозяин им начал объяснять, как надо зажимать... Попили мы кофе и рому, выходим — перед кафешкой стоит несколько человек, которые получили по папиросине, вокруг них толпа, и они каждому объясняют, как надо курить русские папиросы...

Позже я вдруг увидел на улице парня, с которым учился в Институте КГБ. Он был из другой группы, сам — из Средней Азии, и у нас его прозвали Мао Цзэдун. А как его звали — я не помню! Не буду же я здесь на улице кричать: «Эй, Мао Цзэдун!» Так и разошлись... Очень жаль было!

Разгрузились, ушли. Идем в балласте. Открыли третий трюм, а так как он 40 метров длиной и 20 метров шириной, то натянули там волейбольную сетку, и ребята стали играть. Я стоял на вахте на мосту. Вдруг, почти не слышно как, сзади подходит самолет. С шелестом пролетел мимо нас, разворачивается, подлетает, потом ложится на крыло и пролетает между мачтами над этим трюмом!

Мы обалдели. Если б он зацепился — тем более что у него были эти баки на концах крыльев, — то рвануло бы как следует! А потом бы американцы расстреляли наш пароход, подумав, что это мы его сбили. Но тут ничего — пилот лихой оказался. Пролетел спокойно. Но у нас штаны были мокрые... Тут наши включили ревун, стали давать прерывистые гудки, чтобы он не повторял — ну, он и не повторял, только еще несколько кругов сделал и улетел. После Кайкоса было уже спокойно.

У нас в трубе был сделан маленький радиокабинетик — там приемники были, я их включал, слушал Америку, западные страны и был хотя бы в курсе того, что происходит в мире. Помню, как я услышал по радио, что умерла Мерилин Монро... А так все было спокойно. Американцы молчали как рыба об лед — до самого выступления Кеннеди. Кеннеди действительно был молодец, он спас обстановку, потому что дело дошло бы до ядерной войны. Хрущев, конечно, был дурак, который, как большинство наших руководителей, считал, что ему все можно, но молодец в том плане, что он договорился, чтобы американцы убрали ракеты из Турции — в обмен на нашу эвакуацию ракет с Кубы.

Но это будет уже несколько позже. А пока — это был уже сентябрь, если не октябрь — мы опять пришли на Балтику, вновь загрузились ракетами и двинулись в третий рейс.

Но когда дошли до Англии, вдруг получаем приказ: «Срочно разворачивайтесь и идите обратно». Это было после того самого выступления Кеннеди, который приказал обыскивать все наши корабли, а если отказываются — то топить. Естественно, мы не могли бы разрешить, чтобы нас обыскивали...

В то самое время, когда всем был отдан приказ на возвращение, один из наших пароходов был уже неподалеку от Кубы. Наш сотрудник, который был на борту, говорит капитану: «Мы ведь же уже почти в кубинских водах — давай срочно к берегу!» Они быстро свернули и рванули к берегу — пока американцы подошли, наши были уже в территориальных водах Кубы, и те не стали им препятствовать, потому как не хотели входить в эту трехмильную зону.

Этот наш парень, единственный из всех, получил медаль «За боевые заслуги». Больше, насколько я знаю, никто из сотрудников территориальных подразделений КГБ ни орденов, ни медалей не получил. Даже никаких благодарностей никому не было!

Более того, «на местах» по возвращении оценки местного начальства были такие: «Вы там загорали на солнышке, бездельничали — а мы здесь работали, так что теперь давайте работайте как следует!»

В общем, как это нередко у нас бывает, все обещания были забыты.

...Когда же супруга задала мне естественный житейский вопрос: «Ну, показывай, чего же ты привез?» — я снял свой полуботинок и показал, что в подошве была сплошная дыра...

Данный текст является ознакомительным фрагментом.