Под именем доктора Иорданова

Под именем доктора Иорданова

Перенесемся из провинциально тихого Мюнхена, где живет Ленин, в шумный Париж... На улице де Гренелль отыщем особняк русского консульства. И пройдем в ту часть дома, где мало кому доводится бывать. Здесь, на первом этаже, в двух небольших комнатах с зарешеченными окнами, выходящими во двор, разместилась заграничная агентура русской политической полиции.

В ее канцелярии стоят вдоль стен высокие, до самого потолка, шкафы с делами архива. Тут кипы “агентурных листков”, альбомы фотографий революционеров, печатные каталоги из 15-20 тысяч карточек. На каждой - приметы разыскиваемых и подлежащих аресту лиц. А в соседней комнате - кабинете главы русской политической полиции в Париже - вырабатываются директивы и планы “внешнего” и “внутреннего” наблюдения. В кабинете обобщаются донесения шпиков и провокаторов. Отсюда уходят в Россию агентурные сведения.

Одно из них, помеченное 21 декабря 1900 года, гласит: “В последнее время мне удалось узнать из достоверного источника имена трех вожаков вновь народившегося... социал-демократического кружка...” Один из “трех вожаков” - приехавший недавно за границу Ульянов. “Осторожная проследка за означенными революционерами, - рекомендует глава агентуры,- осветила бы народившуюся организацию, воинственные задачи которой сильно меня беспокоят. Из того же источника мне известно, что Ульянов и К° предполагают в ближайшем будущем устроить большой съезд в России из социал-демократов всех толков, имеющий целью свести борьбу с почвы чисто экономической на политическую, с пропагандою насильственных действий”.[53]

Пакет с донесением, скрепленный сургучными печатями, холодным декабрьским утром приходит в Петербург. Его доставляют в дом на Фонтанке. Некогда он принадлежал Лобанову-Ростовскому, затем графу Кочубею. Ныне тут департамент полиции.

Украшенная тропическими растениями лестница ведет на третий этаж. За дубовой дверью - библиотека. В ней все нелегальные издания, попадающие в руки охранки, все, что выходит за границей и тайно переправляется в пределы Российской империи. Имеются в библиотеке и выловленные агентами первые номера “Искры”.

Этажом ниже, в огромном зале, стоят невысокие шкафчики с выдвигающимися ящичками. Это картотека. В нее внесены данные о тех, на кого пала хоть малейшая тень подозрения в “вольнодумстве”. Уже не первый год значится в картотеке и помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов.

Пакет из Парижа доставляют директору департамента. И вскоре из дома на Фонтанке уходят секретные предписания в разные концы империи, в том числе в Москву. Оттуда глава московской охранки Зубатов присылает в ответ свои рекомендации:

“Хорошо бы накрыть их собрание, и так как роль Ульянова и др. вполне выяснена, то срезать эту голову с революционного тела было бы желательно поскорее особым совещанием, ибо долгое наблюдение, в целях формальных улик, даст им возможность раскачать публику до бомб; беря их последователей, но мелких, мы будем лишь играть им на руку, раздувая настроение и вызывая усиленную агитацию, Смелый шаг относительно главарей даст, по-моему, блестящий результат. Ведь крупнее Ульянова сейчас в революции НЕТ НИКОГО”.[54]

А в России между тем уже передают из рук в руки "Искру".

Агенты охранки доносят, что в новой газете речь идет о своевременности приступа к политической борьбе, так как рабочие обучились уже экономической борьбе”. Зубатов встревожен. “Ожидают возвращения Владимира Ульянова, имеющего эту теоретическую формулу воплотить в кровь и плоть. Вот бы хлопнуть-то сего господина!”[55] - восклицает он.

Всем губернаторам, градоначальникам, обер-полицмейстерам, начальникам жандармских, губернских и железнодорожных полицейских управлений, во все пограничные пункты департамент полиции рассылает список лиц, “подлежащих розыску по делам политическим”. В этом списке под № 89 значится “Ульянов, Владимир Ильин, потомственный дворянин Симбирской губернии, помощник присяжного поверенного”,[56] выбывший за границу и вошедший в состав Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии. В списке перечислены - на случай, если появится он в России - его приметы:

“Рост 2 арш. 5 и 1/2 вершков, телосложение среднее, наружностью производит впечатление приятное, волосы на голове и бровях русые, прямые, усах и бороде рыжеватые, глаза карие, средней величины, голова круглая, средней величины, лоб высокий, нос обыкновенный, лицо круглое, черты его правильные, рот умеренный, подбородок круглый, уши средней величины”. В случае обнаружения человека с такими приметами его приказывается “обыскать, арестовать и телеграфировать департаменту полиции для получения дальнейших указаний”.[57]

Но “подлежащий розыску по делам политическим” Ульянов не собирается еще возвращаться на родину. Он знает: только из эмигрантского далека возможно пока сколачивать, организовывать революционные силы. Только укрываясь в тихом Мюнхене, выдавая себя за герра Мейера, может он хоть на время избавиться от агентов царской охранки. Только здесь оказалось возможным наладить издание “Искры”. И отсюда переправляют в Россию экземпляры очередного номера газеты, в котором подчеркивается, в частности: “Рабочее движение только тогда в состоянии будет достигнуть своей освободительной цели, когда передовые рабочие станут убежденными социал-демократами и активными деятелями революционных организаций, когда они добьются не обособления от социал-демократической революционной интеллигенции, а, напротив, тесного союза с ней”.[58]

Уже не в Лейпциге, а в Мюнхене, в типографии на Зенефельдштрассе, 4, напротив главного вокзала, печатается “Искра”. Владелец этой типографии Максимус Эрнст - социал-демократ. Никто, кроме него, а также коммерческого директора типографии Эцольда, технического директора Крауса и наборщика Гросса, не знает, что именно здесь выходит общерусская нелегальная газета “Искра”. И когда Ленин встречается с Эрнстом и Эцольдом, он настоятельно подчеркивает необходимость тщательной конспирации в их работе.

Вспоминая об этих днях, Эрнст отметит, что в целях конспирации даже в бухгалтерские книги не заносилось никаких записей о выпуске “Искры”, И эти предосторожности были оправданы, ибо кайзеровская полиция, связанная с царской охранкой, активизировала свою деятельность.

Иозеф Блуменфельд - наборщик при лейпцигском издании “Искры” - подготовляет своего мюнхенского коллегу Гросса к выпуску русской газеты. С этой целью тот изучает русский язык. И вскоре уже может без ошибок набирать приносимые Лениным статьи, заметки.

Они идут в Мюнхен из России через подготовленные Лениным “транзитные” пункты. В начале 1901 года значительная часть корреспонденции - о студенческих волнениях, о том, что молодежь требует предоставить ей право создавать организации, свободно собираться на собрания, не подвергаться полицейскому надзору. Правительство, узнает Ленин, стремится сломить “бунтарский” дух. За “учинение скопом беспорядков” оно отдает в солдаты 183 студента Киевского университета. И хотя второй номер “Искры” уже сверстан, Ленин помещает в нем только что написанную гневную статью. Он клеймит тех, кто преследует студентов за их законные требования. Он призывает все сознательные элементы во всех слоях народа, и прежде всего передовых рабочих, к солидарности со студенчеством.

“Рабочий класс,- заявляет Ленин,- постоянно терпит неизмеримо большее угнетение и надругательство от того полицейского самовластия, с которым так резко столкнулись теперь студенты. Рабочий класс поднял уже борьбу за свое освобождение. И он должен помнить, что эта великая борьба низлагает на него великие обязанности, что он не может освободить себя, не освободив всего народа от деспотизма, что он обязан прежде всего и больше всего откликаться на всякий политический протест и оказывать ему всякую поддержку... Студент шел на помощь рабочему,- рабочий должен прийти на помощь студенту”.[59]

Около ста сообщений приходит весной к Ленину о студенческих стачках, манифестациях. “В России,- пишет он Аксельроду,- черт знает что делается: демонстрации в СПБ., Москве, Харькове, Казани, Москва на военном положении (там забрали, между прочим, мою младшую сестру и даже зятя, никогда ни в чем не участвовавшего!), побоища, переполнение тюрем и проч.”.[60]

На столе Ленина лежат письма, листки. Разными путями доставлены они из России. И Ленин делает на них пометки: Получено 28.III.01 из Берлина”,[61] “Получено 28.III.01 из Англии”,[62] “Получено 28.III.01 из Лондона”,[63] “Получено 28 апреля из Парижа”…,[64] В этих письмах и листовках находит он обстоятельные рассказы о сходках в высших учебных заведениях России, вызванных отдачей в солдаты участников волнений в Киевском университете.

Петербургские корреспонденты сообщают ему о гектографированном письме за подписью “Мать”, клеймящем произвол царских сановников; о распространяющемся в Питере стихотворении студента “Тогда и теперь”, зовущем на борьбу; об отпечатанном в одной из столичных типографий “Злободневном листке”, направленном против самодержца российского. Из Харькова пишут о студенческих волнениях и демонстрации. Приходит корреспонденция из Киева, подписанная “В. Нов.”, о расстреле призванного в солдаты студента Пиратова. Неизвестный корреспондент сообщает подробности студенческого движения в Москве.

Ленин готовит в это время третий номер “Искры”. И намерен опубликовать в нем обзор сообщений, поступивших из Петербурга, Москвы, Харькова, Киева, Казани. Центральное место должны занять свидетельства очевидцев и участников событий, разыгравшихся в Петербурге у Казанского собора.

“Искра” расскажет о том дне - 19 февраля (4 марта) 1901 года,- когда четыреста студентов прошли по Невскому проспекту с пением “Марсельезы”, когда конные и пешие полицейские, врезавшись в толпу, жестоко расправились с демонстрантами. “Этот первый опыт манифестации показал,- заявит ленинская газета,- что сочувствие публики обеспечено студенчеству, выступающему против произвола царского самодержавия”.[65] Но эта демонстрация, отметит в то же время “Искра”, из-за отсутствия революционной организации рабочих не носила характера народной схватки с полицией: “...никто не позаботился о том, чтобы наряду со студенческими требованиями были выставлены более широкие требования”.[66]

Несколько столбцов отведет Ленин в “Искре” и новой демонстрации 4(17) марта, на сей раз совместной демонстрации студентов и рабочих. Об этом написали ему те, кто своими глазами видел чудовищное побоище, учиненное полицейскими и казаками. Их свидетельства приведет “Искра”. И призовет петербургских рабочих: “Помните о людях, убитых, раненых и арестованных 4-го марта: эти люди восстали против вашего злейшего врага, против полицейского самовластия, которое держит русских рабочих и весь русский народ в угнетенном, униженном, бесправном состоянии”.[67]

В этот мартовский день, когда Ленин читает доставленное из Петербурга письмо о демонстрации у Казанского собора, в Штутгарте выходит первый номер “Зари”. Три статьи опубликовал в нем Владимир Ильич: “Бей, но не до смерти”, “Зачем ускорять превратность времен?”, “Объективная статистика”. Под общим заголовком “Случайные заметки” объединил он статьи, написанные на основе сообщений, почерпнутых из русских газет.

Ленин ждет сейчас Надежду Константиновну. Еще в феврале писал Владимир Ильич матери: “Скоро конец Надиного срока (24.III по здешнему, а по вашему 11. III)”.[68] Крупская покидала далекую уфимскую ссылку. Но как сообщить ей свой мюнхенский адрес? Ведь она посылала ему письма в Прагу, на адрес Франтишека Модрачека... Даже не подозревала, что обосновался Ленин вовсе не в Чехии, а в Баварии.

Между строк книги симпатическими чернилами вписал он подлинный, скрываемый от всех адрес. Не предполагал, конечно, Ленин, что книга не попадет в Уфу, что так и не узнает жена, куда на самом деле следует ей ехать. И направится она в Прагу, полагая, что там под фамилией Модрачек живет Владимир Ильич.

Никто, разумеется, несмотря на телеграмму, в Праге ее не встречает. Наняв извозчика, погрузив свои корзины, отправляется Надежда Константиновна по адресу, куда посылала письма Владимиру Ильичу. И оказывается наконец в рабочем квартале, в узком переулке, у громадного дома, из окон которого торчат проветривающиеся перины...

Она спешит на четвертый этаж. Ей открывают дверь.

- Модрачек, герр Модрачек,- произносит Крупская. Из комнаты показывается мужчина.

- Я Модрачек,- представляется он. Надежда Константиновна ошеломлена:

- Нет, это не мой муж.

Модрачек догадывается, кто перед ним. Он называет трактирщика в Мюнхене, у которого Ленин снимает комнату: на имя этого трактирщика пересылает Модрачек идущую из России корреспонденцию.

И теплым апрельским утром появляется Крупская в доме на Кайзерштрассе.

Друзья раздобыли Ленину новый паспорт. Теперь он уже доктор юриспруденции Иордано К. Иорданов.

Что же это за человек, имя которого принял Владимир Ильич?

Он был главным врачом полевого госпиталя во время сербско-турецкой войны. Был полковым и бригадным врачом в русско-турецкую войну 1877-1878 годов. Доктора избрали депутатом Учредительного народного собрания в Тырнове. Он принимал участие в составлении первой болгарской конституции.

В паспорт этого достойного доброй памяти болгарина вписывают жену Марицу. И под именем супругов Иордановых снимают Ульяновы другую комнату - в рабочей семье.

“У них была большая семья - человек шесть,- вспомнит потом Крупская.- Все они жили в кухне и маленькой комнатешке... Я решила, что надо перевести Владимира Ильича на домашнюю кормежку, завела стряпню. Готовила на хозяйской кухне, но приготовлять надо было все у себя в комнате. Старалась как можно меньше греметь, так как Владимир Ильич в это время начал уже писать “Что делать?”. Когда он писал, он ходил обычно быстро из угла в угол и шепотком говорил то, что собирался писать. Я уже приспособилась к этому времени к его манере работать. Когда он писал, ни о чем уж с ним не говорила, ни о чем не спрашивала. Потом, на прогулке, он рассказывал, что он пишет, о чем думает. Это стало для него такой же потребностью, как шепотком проговорить себе статью, прежде чем ее написать” [69].

Вскоре прибывает и Елизавета Васильевна, мать Крупской. Через все годы эмиграции пройдет она с дочерью и зятем. Как и в ссылке, нежно будет заботиться о “молодых”, тепло, по-матерински, встречать их друзей. Для тех, кого пошлет Ленин через границу, она сошьет “корсеты”, в которые упрячут нелегальную литературу. Дочери поможет в переписке с Россией - подготовит “скелеты” для химических писем...

Секретарем “Искры” сразу же становится Крупская. И лучшего секретаря редакции нельзя себе представить. Она избавляет Ленина от множества организационных дел. Помогает ему в переписке с корреспондентами “Искры”, с социал-демократическими комитетами, отдельными товарищами.

Из комнаты, снятой в рабочей семье, а затем из квартиры на Зигфридштрассе, 14, куда переезжают Ульяновы, поддерживаются с товарищами в России тщательно оберегаемые революционные связи, но многим адресам уходит отсюда ежедневно письма Крупской. В них указания Ленина, его советы, поручения. В них запросы о том, что интересует Владимира Ильича.

Каждое из уходящих в Россию писем, по сути дела, шесть писем. Ведь прежде, чем его отправить, засвидетельствует спустя много лет Е. Стасова, следует: 1) написать письмо, 2) подчеркнуть в нем все то, что надо зашифровать, 3) зашифровать все это, 4) проверить шифровку, чтобы не было пропусков, ошибок, 5) написать письмо внешне, т. е. такое, которое бы легко проходило цензуру, 6) между строками его написать само письмо химическими чернилами. И только после этого, подписавшись Катей - партийным псевдонимом, под которым ведет Крупская переписку, можно отправить письмо в Россию.

Все больше писем, корреспонденции приходит теперь и из России. Из них узнает Ленин о демонстрациях и стачках рабочих Екатеринослава, Ростова-на-Дону, Батума, Саратова, Баку, Нижнего Новгорода, Вильно. Узнает о крестьянских восстаниях в Харьковской, Полтавской, Саратовской Губерниях.

“...Были массовые обыски и аресты,- сообщает 19 апреля (2 мая) петербургский корреспондент “Искры”.- Называют цифру около 800. Полицейских чинов действовало всего около 5000... О числе арестов можно судить по таким фактам: в Выборгскую привезено 96 мужчин, в предварилку сажают исключительно мужчин, а женщины сидят по участкам... Масса арестов и обысков у рабочих” [70].

Узнает Ленин и о событиях, происшедших в Петербурге почти три недели спустя.

“7-го сего мая, (20 мая по новому стилю) - выписывает он из пришедшего в Мюнхен номера “Нового времени”, - после обеденного перерыва, на Обуховском сталелитейном заводе в селе Александровском, по Шлиссельбургскому тракту, около 200 рабочих разных отделений завода прекратили работу и, при объяснении с помощником начальника завода подполковником Ивановым, предъявили разные неосновательные требования” [71].

Ленин анализирует это полицейское сообщение. В нем, приходит он к заключению, не сказано главного. Далека эта официальная версия от тех событий, что произошли на самом деле в майский день 1901 года на рабочей окраине Петербурга, от событий, что получили впоследствии название Обуховской обороны.

В тот день рабочие Обуховского завода забастовали. Вот какими, оказывается, были их “неосновательные требования”: освобождение из заключения товарищей, арестованных за участие в первомайской демонстрации, введение восьмичасового рабочего дня, снятие помощника начальника завода и мастеров, грубо обращающихся с ними, отмена ночных работ, увеличение расценок.

К обуховцам присоединились рабочие и работницы соседних предприятий. И против забастовщиков бросили конных жандармов, полицию, войска.

Шесть часов неподалеку от завода шло ожесточенное сражение. И хотя вооружены были рабочие только камнями и кусками железа, они отбили несколько атак.

На помощь восставшим со всех концов Петербурга двинулись рабочие. Но полиция перекрыла заставы.

Изолированные и безоружные, обуховцы вынуждены были сдаться. На улицах села Александровского началась зверская расправа. Сотни рабочих бросили в тюрьмы. Однако завод продолжал бастовать.

Ленин сразу же откликнулся на события в Петербурге. Он сообщает Аксельроду, что в печатающемся пятом номере “Искры” будет опубликована “одна (или даже две) статейки о побоище 4-7 мая в С.-Петербурге (на Выборгской стороне и на Обуховском заводе)”, а также “живое письмо петербургской работницы об убийстве 4 мая рабочего (ее родственника) в толпе, шедшей на Невский”[72]. И со страниц “Искры” уличает во лжи составителей официального сообщения.

Владимир Ильич утверждает: “Правительство победило. Но каждая такая победа будет неуклонно приближать его окончательное поражение. Каждая битва с народом будет увеличивать число возмущенных и готовых к бою рабочих, будет выдвигать более опытных, лучше вооруженных, смелее действующих вожаков” [73].

Он знает: в последнее время много говорят о том, что уличная борьба против современного войска невозможна, что она безнадежна. Но ведь пример обуховцев убеждает в том, что все эти толки вздорны. Этот пример подтверждает, что уличная борьба возможна. И безнадежно, заявляет Ленин, не положение борцов, а положение правительства, если ему придется иметь дело с рабочими не одного только завода.

Да, в этой схватке обуховцы не имели в руках ничего, кроме камней. Но уж, конечно, запрещение градоначальника, иронически замечает Ленин, не помешает им в следующий раз запастись другим оружием.

Да, в этот майский день рабочие были не подготовлены. И тем не менее они отбили атаки нескольких сотен конной стражи, жандармерии, городовых, пехоты.

“Вспомните,- пишет Ленин,- легко ли удался полиции штурм одного дома номер 63 по Шлиссельбургскому тракту!”[74] Произошло это еще в декабре 1898 года. Чтобы сломить забастовку рабочих фабрики Максвеля за Невской заставой, полиция решила арестовать ее организаторов. И той декабрьской ночью отряды пеших и конных городовых окружили казарму. Они попытались ворваться внутрь дома. Но встретили упорное сопротивление безоружных рабочих, их жен, детей. В течение нескольких часов те героически оборонялись.

“Подумайте, - напоминает спустя два с половиной года Ленин,- легко ли будет “очистить от рабочих” не два-три двора и дома, а целые рабочие кварталы Петербурга!”[75] И тут же добавляет: “Не придется ли также, когда дело дойдет до решительной борьбы, “очищать” столичные дома и дворы не только от рабочих, но и от всех тех, кто не забыл гнусной бойни 4-го марта...” [76]

Ленин имеет в виду совсем недавнюю, мартовскую демонстрацию у Казанского собора студентов и рабочих.

Со страниц “Искры” Ленин обращается к российским пролетариям:

- Рабочее восстание подавлено, да здравствует рабочее моестание![77]

Он призывает:

- Товарищи! Постарайтесь собрать имена всех убитых и раненых 7-го мая. Пусть все рабочие столицы чтят память их и готовятся к новой решительной борьбе с полицейским правительством за народную свободу! [78]

“Искру” с ленинской статьей доставляют в Россию. Приходит она сюда в те дни, когда во все русские газеты и журналы поступает секретный циркуляр цензуры. Отныне, гласит он, запрещается что-либо печатать о революционном движении рабочих без предварительного одобрения... департамента полиции.

“Опасным признано,- пишет Ленин,- всякое обсуждение этих “волнующих общество” событий, всякое упоминание об их распространении и их важности”. Такой запрет, утверждает он, “доказывает лучше всяких рассуждений, насколько само правительство склонно считать рабочие волнения событием государственной важности” [79].

Даже “архиблагонамеренное” [80] “Новое время” - газету петербургских дворянских и чиновно-бюрократических кругов - приостанавливают на неделю. Ее наказывают за статью о рабочих демонстрациях, за одно только то, что она коснулась запретной темы.

Нелегальная же “Искра” обходится без цензуры. Не из российской прессы, а из ленинской газеты узнают весной и летом 1901 года в разных уголках империи правду о выступлениях пролетарских масс.

Все чаще в русских газетах и журналах, приходящих в Мюнхен, обнаруживает Ленин статьи, в кривом зеркале изображающие жизнь, думы, стремления рабочих. Вот и в “Русском богатстве” некто Дадонов стремится представить иваново-вознесенских рабочих чуждыми всякой солидарности, без всяких запросов, стремлений. Эту ложь, решает Ленин, должны опровергнуть сами рабочие. И Крупская пишет по его поручению Бабушкину: “Прочтите эти статьи (если нужно, купите нужные номера “Русского Богатства” на наш счет) и напишите по поводу них заметку...” [81]

- Нет, не заметку, а статью или заметку[82],- поправляет Ленин.

“...Постарайтесь собрать как можно больше фактических данных,- наставляет Крупская Бабушкина.- Очень важно бы было поместить в Искре опровержение этого вздора со стороны рабочего, близко знакомого с жизнью Иваново-Вознесенска” [83].

Но это опровержение, убежден Ленин, можно было бы поместить не только в “Искре”. Ему очень хочется, чтобы статья рабочего была опубликована в таком толстом научном журнале, как “Заря”. Трижды подчеркивает он в письме Крупской слово “рабочий”.

И Бабушкин выполняет поручение Ленина. Он пишет статью “В защиту иваново-вознесенских рабочих”. Владимир Ильич публикует ее приложением к девятому номеру “Искры”. Под статьей, вылившейся в брошюру, подпись: “Рабочий за рабочих”.

Примечания:

[53] “Красный архив”, 1934, т. 1 (62), с. 138.

[54] Там же.

[55] Там же, с. 140.

[56] Там же, с. 139.

[57] Там же.

[58] “Искра” № 2, апрель 1901 г.

[59] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 4, с. 395.

[60] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 46, с. 90-91.

[61] “Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника”, т. 1. М., 1970, с. 302.

[62] Там же.

[63] Там же, с. 303.

[64] Там же.

[65] “Искра” № 3, апрель 1901 г.

[66] Там же.

[67] Там же.

[68] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 55, с. 204.

[69] Н. К. Крупская, Воспоминания о Ленине, с. 52-53.

[70] “Переписка В. И. Ленина и редакции газеты “Искра” с социал-демократическими организациями в России. 1900-1903 гг.” (далее “Переписка В. И. Ленина и редакции газеты “Искра”...”), т. 1. М , 1969, с. 74-75.

[71] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 5, с. 16.

[72] В. И Ленин. Полн. собр. соч., т. 46, с. 114.

[73] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, с. 18.

[74] Там же, с. 19.

[75] Там же.

[76] Там же.

[77] Там же, с. 15.

[78] Там же, с. 19.

[79] Там же, с. 73.

[80] Там же.

[81] Ленинский сборник VIII, с. 158.

[82] Там же.

[83] Там же.