Глава 4 ОПЕРАЦИЯ «СТРИЖ»

Глава 4

ОПЕРАЦИЯ «СТРИЖ»

Начальник русского отдела ЦРУ Кирилл Борисович фон Людерсдорф сидел в своем уютном рабочем кабинете на третьем этаже в здании без каких-либо вывесок на Е-стрит и пил кофе. Он имел давнюю привычку начинать свой рабочий день с бодрящего напитка. Хотя работал кондиционер, в комнате было довольно душно. Без привычки трудно переносить летние месяцы в Вашингтоне, который расположен в котловине, где жаркий, влажный воздух образует своеобразный парниковый эффект. Кирилл уже пять лет жил в Александрии под Вашингтоном и никак не мог привыкнуть к этой душегубке, как он называл столицу.

Кирилл Борисович фон Людерсдорф, коллеги его называли «Маленький Билл» или «Медвежонок», огромного роста, мощного телосложения, чем-то напоминавший известного актера Питера Устинова, происходил из потомственных российских дворян. Особенно древний род шел по линии матери, урожденной Бубновой, дочери царского морского министра. Отец Кирилла из обрусевших служивых немцев был капитаном на небольшом каботажном судне, курсировавшем между Санкт-Петербургом и Хельсинки. Когда грянула революция 1917 года, отец находился в Хельсинки, мать с маленьким ребенком осталась в городе, сразу оказавшись без средств к существованию. С огромным трудом ей удалось с помощью друзей перебраться к мужу в Финляндию. С тех пор они остались за границей, лишившись в одночасье родины. Многие близкие Кирилла по матери были расстреляны большевиками, некоторые сражались в Белой армии у Колчака и Деникина. Лишь немногим удалось перебраться за кордон.

Кирилл воспитывался в русской православной эмигрантской среде, ненавидел большевиков, получил прекрасное образование, свободно владел несколькими иностранными языками. В семье говорили на русском и немецком, в школе – на финском и шведском. Он окончил русский лицей в Хельсинки, затем учился в кадетском корпусе в шведском Карлсштаде. Во время русско-финской кампании 1939–1940 годов и во время войны СССР с Германией Кирилл, прервав учебу в университете в Хельсинки, был призван в финскую армию и служил переводчиком. После войны судьба забросила его в Германию, где он сначала занимался журналистикой, а с 1949 по 1951 год работал в Мюнхене в секретном Гарвардском проекте под эгидой ЦРУ в отделе, которым руководил заслуженный ас американской психологической войны Климов Григорий Петрович. Написанная им впоследствии книга «Князь мира сего» поставит его в ряды выдающихся авторов и принесет ему мировую славу.

Как писали потом американские газеты, в Гарвардском проекте искали какой-то таинственный «комплекс Ленина». На самом деле тысячи русских беженцев подвергались там специальным тестам, с помощью которых выявлялись пороки советской тоталитарной системы, ее сильные и слабые стороны, создавались модели подхода к советским людям с целью их вербовки. На этой работе Людерсдорф блестяще проявил себя и ему было предложено перейти на оперативную работу в ЦРУ. Великолепное знание иностранных языков, особенно русского, а также несомненный талант разведчика-вербовщика быстро сделали его заметной фигурой в шпионском ведомстве Вашингтона. Признание как лучшего среди лучших Кирилл получил после блестяще проведенной операции по вербовке одного ценного агента из советских перебежчиков. Ему неоднократно приходилось вылетать в пожарном порядке в различные страны мира и проводить там вербовочную работу, а затем руководить наиболее ценными агентами, в основном из числа советских граждан.

В 1957 году Кирилла срочно направили в Париж, когда в американское посольство во Франции пришел радист нелегальной резидентуры Рейно Хейханен и попросил политического убежища, заявив, что он советский разведчик-нелегал. Людерсдорф умело провел работу со своим «земляком», в результате которой удалось выйти на крупного советского разведчика-нелегала Рудольфа Абеля и арестовать его. За успешно проведенную операцию Кирилл из рук директора ЦРУ Аллена Даллеса получил высшую награду шпионского ведомства медаль «За выдающиеся заслуги в разведке».

Не всегда все операции проходили гладко, особенно вначале разведывательной карьеры Людерсдорфа. Случались и осечки, о которых Кирилл не очень-то любил вспоминать. Как правило, спотыкались на непредсказуемости русского характера. Однажды в одной европейской стране от местных спецслужб американцы получили наводку на одного советского разведчика, который разрабатывал местного ученого, получал от него научно-техническую информацию, платил ему деньги, делал подарки в виде водки, икры. Местная контрразведка заметила связь и перевербовала ученого. Кроме того, было установлено, что наш разведчик часто посещал магазинчик бытовой электронной аппаратуры и всегда торговался, просил скидки, иногда расплачивался водкой. Когда эта информация стала известна американцам, они решили сыграть на меркантильности советского оперативника. По просьбе ученого наш работник привез икры из Союза и вручил иностранцу за переданную информацию. Тот настаивал, чтобы заплатить за деликатес. Наш разведчик, конечно, отказался. Тогда на следующей встрече ученый передал пакет документов. Дома разведчик вместе с документами обнаружил в пакете десять тысяч рублей.

Оперативник доложил обо всем резиденту. Было решено вернуть деньги и выяснить мотивы такого поступка. На встрече наш разведчик вел себя так, как будто ничего не произошло, решив в конце встречи отдать деньги и выяснить причины. Ученый сказал, что достал несколько секретных материалов и передал их разведчику. В это время из соседней комнаты вышли двое – Людерсдорф и сотрудник местной контрразведки. Американец пытался начать разговор, контрразведчик занял место у двери. Советский разведчик был молод, хороший спортсмен. Мгновенно оценив обстановку, он освободился от полученных материалов, вынул пакет с рублями и швырнул его в лицо Людерсдорфу. У двери его пытался остановить сотрудник КРО, но оперативник приемом самбо отбросил его в угол комнаты и выскочил на улицу. Еще мгновение – и он мчался на своем «опеле» в сторону советского посольства.

Приходилось Людерсдорфу бывать и в Советском Союзе. Под видом туриста он посещал Москву, Ленинград и другие города. На всю жизнь в памяти осталось путешествие в город Петра, где он, Кирилл, родился, где жили его деды и прадеды. С трепетным волнением он бродил по городу, отыскивая родительский дом. Наконец, нашел на набережной Мойки небольшой трехэтажный особняк. Сердце тревожно и радостно забилось, появилось острое желание войти в дом, прикоснуться руками к его стенам. Пискаревское кладбище повергло его в смятение. Он никак не ожидал увидеть что-либо подобное. На мгновение в нем что-то качнулось, потеряло равновесие, мелькнула мысль, на чьей стороне, против кого воевал, за кого? Сердце учащенно билось, испариной покрылся лоб, когда прочитал у Вечного огня на кладбище: «Ничто не забыто, никто не забыт». Шевельнулось какое-то сомнение в справедливости дела, которому служил, отдал свою жизнь, все силы и способности. В глубине души он всегда чувствовал обиду, в нем все протестовало против атмосферы, царившей в шпионском ведомстве, которое, как он понимал, никогда не позволит ему выдвинуться на высокий пост, несмотря на успехи по службе. Он всегда будет изгоем. Пуповину, связывающую его с родиной предков, перерезали, но, видно, какая-то тоненькая ниточка все же осталась и давала порой о себе знать. С тяжелым сердцем покидал Кирилл кладбище. На ум приходили слова Пушкина:

Два чувства дивно близки нам —

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Кирилл уже заканчивал пить кофе, когда раздался пронзительный звонок телефона спецсвязи. Звонили из секретариата директора ЦРУ. Секретарь вежливо сообщила, что доклад по его записке назначен на 15.00 и состоится в круглом зале штаб-квартиры в Лэнгли. Перед докладом его просили на несколько минут заглянуть в комнату сорок три.

Людерсдорф со дня на день ожидал этого звонка и был к нему готов. Два месяца назад он направил на имя директора записку с предложением приступить к секретной операции по вербовке разрабатываемого советского гражданина, помощника военного атташе СССР в Испании, сотрудника ГРУ майора Лобкова Романа Ефимовича. С присущей ему самоуверенностью человека, не признающего никакие авторитеты, Кирилл излагал в записке выдвинутую им мотивацию вербовки и ее стратегические цели: на будущее и был совершенно уверен, что руководство согласится с его предложением. Его уверенность подкреплялась и тем, что он знал, что недавно назначенный директором друг президента Кейси был известен своими антисоветскими высказываниями с его неизменной позицией: «Они должны за все заплатить».

Кирилл читал утвержденную директором инструкцию по вербовке, в которой требовалось вербовать как можно больше агентов. Кейси нужны были те, кто мог бы успешно проникать всюду, особенно в высшие эшелоны власти стран советского блока. Новый директор считал, что старая инструкция была слишком длинной и не особенно толковой. В ней содержался набор изживших себя принципов, которые стесняли и отнюдь не способствовали творческому подходу к заданию. Автор советовал оперативникам использовать эластичные и наступательные методы работы за «железным занавесом».

Приглашение перед докладом зайти в комнату сорок три косвенно подтверждало правильность хода мыслей Кирилла и укрепляло в нем уверенность в успехе. Хозяином комнаты был его хороший знакомый легендарный начальник контрразведки ЦРУ Джеймс Энглтон. Кирилл прекрасно знал, что ни одна серьезная вербовочная операция не проходит без одобрения контрразведчика. Вызов к нему означал, что его служба по своим каналам проверила кандидата на вербовку и не возражает против проведения операции. Энглтон и Людерсдорф были знакомы давно и испытывали взаимные симпатии. Оба были весьма образованными людьми с широким кругозором, оба принадлежали к редкому типу разведчиков-фанатиков, влюбленных в свою профессию и делавших свое дело на высоком профессиональном уровне.

Кирилл открыл сейф, вынул из него объемистое дело с жирной надписью «Стриж» на твердой картонной обложке, в правом верхнем углу стоял штамп: «Сов. секретно, экз. единственный». Устроившись поудобнее в кресле, Людерсдорф позвонил секретарше и попросил до ленча его не беспокоить и стал в какой уже раз просматривать досье на Лобкова. На внутренней стороне обложки был приклеен большой конверт с вложенными в него фотографиями. Кирилл вынул фото и разложил их на столе в хронологическом порядке. На первой фотографии, сделанной, вероятно, с загранпаспорта лет восемь-десять назад, молодой человек с неброскими чертами лица, худощавый, узколицый, как-то напряженно и очень серьезно, даже испуганно смотрел в камеру. Был он в темном пиджаке, белой рубашке с неумело повязанным галстуком. На других фотографиях этот же молодой человек, сфотографированный скрытой камерой, был на пляже, в магазине, на рынке с молодой брюнеткой, в автомобиле, в кафе, на приеме в посольстве. Ниже, во втором ряду, лежали совсем свежие фотографии. На первой трудно было узнать молодого человека из верхнего ряда. Лобков превратился в зрелого мужчину: раздобрел, посолиднел, лицо округлилось, появились заметные залысины, оголившие его и без того высокий лоб, взгляд приобрел уверенность, от растерянности на его лице не осталось и следа. Строгий костюм с хорошо завязанным модным галстуком придавал его внешности еще большую солидность. В этом же ряду было несколько цветных групповых фотографий Лобкова и его жены, сделанных во время экскурсий в Новый Афон, Сухуми, Сочи.

В последнем ряду располагались непристойные, компрометирующие фотографии, больше похожие на порнографические открытки.

Кирилл просматривал досье. Лобков давно попал в поле зрения ЦРУ. В первых донесениях из резидентуры ЦРУ в Испании отмечалось: Лобков молодой, довольно активный, энергичный сотрудник аппарата военного атташе советского посольства в Мадриде, в длительной загранкомандировке впервые, исполняет обязанности шофера и переводчика. Отмечались некоторые моменты, на которые в свое время Кирилл обратил внимание. Он неоднократно был замечен в незаконных коммерческих сделках, в частности, расплачивался иногда с мелкими лавочниками водкой, которую по дешевке покупал в своем посольстве. При хозяйственных покупках на казенные деньги просил знакомых продавцов выписывать фиктивные счета на завышенные суммы, на заправочных станциях приобретал некоторые хозяйственные вещи за счет бензина. Отмечалось, что он и его жена Раиса Михайловна часто посещали различные толкучки, скупали перед отъездом в отпуск в больших количествах уцененную кремплиновую ткань, при покупках торговались, предлагали водку, икру.

Перечитывая документы, Кирилл видел сделанные им пометы и вопросительные знаки на полях. Он вспоминал, как сначала никак не мог понять, зачем Лобковы, отъезжая в отпуск, закупают так много дешевого кремплина. Только спустя некоторое время узнал, что делалось это в спекулятивных целях и не одними Лобковыми, а многими советскими гражданами. Располагая этой информацией, Кирилл в то время ничего необычного в этом типе советских людей не видел, считая Лобкова обыкновенным «гомо советикус», с которыми много раз встречался, работая в Гарвардском проекте в Мюнхене. Конечно, он понимал, что Лобков подходил под критерии вербуемости и что было бы совсем не плохо иметь еще одного крота в ГРУ, но интуиция подсказывала опытному разведчику: не стоит торопиться, надо дать время дозреть плоду. Еще смутно, но у Кирилла уже в то время зрела идея проникновения в святая святых, в самое сердце ГРУ, КГБ или ЦК КПСС. Он постоянно думал об этом, искал. Интуиция подсказывала: время для таких дел придет. Вот тогда он и завел дело на Лобкова, присвоив ему кличку «Стриж».

Проработав три года в Испании, Лобков уехал в Союз и на несколько лет исчез из поля зрения Лэнгли. В досье имелись лишь скупые, отрывочные данные о нем из различных источников. В частности, было известно, что после возвращения из Испании «Стриж» стал работать в аппарате у генерала Быкова, затем был направлен в Военно-дипломатическую академию. Три года тому назад от Дронова была получена дополнительная информация на Лобкова, которая заставила Кирилла серьезно задуматься и более внимательно приглядеться к нему. Собственно, с этого момента идея Людерсдорфа стала приобретать конкретные очертания.

Кирилл полистал досье, отыскал запись беседы с Дроновым и начал читать. Тот сообщал, что, находясь в отпуске летом 1969 года, он совершенно случайно в санатории встретился и довольно близко познакомился с инструктором политотдела ГРУ майором Лобковым. Как-то на пляже, рассказывал Дронов, спасаясь от жаркого южного солнца, он сидел в тени под тентом и играл в преферанс. Подошла компания отдыхающих. Один из них в модных солнечных очках громко обратился к Дронову, здороваясь по имени и на ты, словно они были давнишними закадычными друзьями. Напрягая память, Дронов с трудом вспомнил, что несколько лет тому назад, прибыв из своей первой длительной загранкомандировки в Швеции, он, как было принято в ГРУ, представлялся в политотделе и имел беседу с франтоватым инструктором.

Еще тогда Дронов обратил внимание на молодого шустрого человека. Беседу он вел энергично и напористо, в развязном панибратском тоне, сразу перешел на ты, хотя Дронов был старше и по возрасту, и по званию. С ухмылкой, подчеркивающей, что он думает прямо наоборот, поинтересовался, как там в Швеции «загнивает капитализм». Потом пошли вопросы, что там почем, сколько платят, можно ли за командировку справить «Волгу» и нет ли у него шведских монет и марок. Когда Дронов выгреб из карманов горсть оставшихся от командировки монет и высыпал их ему на стол, Лобков обрадовался как ребенок и уже серьезно заметил, что в Управлении информации они идут не хуже джина и виски. В конце беседы инструктор наконец вспомнил о деле и сказал, что наслышан об успехах Дронова и использует его положительный опыт в своей пропагандистской работе.

У Дронова остался неприятный осадок от этой встречи. Оперативники в ГРУ всегда относились к работникам политотдела и КГБ с определенным скепсисом и даже опасением, боясь откровенничать и остерегаясь неприятностей от общения с ними. В политотделе были мастаки создавать героев, выдумывать различные соцсоревнования, распространять положительный опыт «маяков», делать из мухи слона: Именно они и были предтечами повального очковтирательства и показухи, которые позже, как раковая опухоль, дали неизлечимые метастазы во всем обществе, которые было уже поздно удалять хирургическим путем, да и квалифицированных хирургов уже не оказалось.

Находясь в санатории, Дронов узнал вскоре, что Лобков жил в генеральском люксе, начальник санатория и начмед крутились перед ним волчком, стараясь услужить кто чем мог, хотя оба были полковниками. Начальник санатория представил в его распоряжение служебную «Волгу», престарелый начмед на теннисном корте услужливо подавал ему мячи, играя с ним в паре. Начальство санатория старалось во всем услужить политотдельцу.

Однажды в бильярдной Лобков доверительно под большим секретом сообщил Дронову, что ему звонили из Москвы и передали, что на него, как он выразился, получен агреман и придется писать рапорт начальнику санатория о досрочном выезде: надо собираться в длительную загранкомандировку помощником военного атташе в Испании. Это событие майор предлагал отметить в «Голубом Дунае». Сначала Дронов не мог взять в толк, почему Лобков, которого он знает без году неделя, приглашает его в ресторан: то ли ищет нужного себе человека, то ли видит в нем одного с ним поля ягоду и набивается в друзья?

На следующий день, как договорились, Дронов и Лобков в пять часов после обеда встретились на «пятачке». Так называли в санатории место, где собирались отдыхающие перед тем, как отправиться в столовую, кино, на экскурсию, сюда прибывали и отсюда уезжали домой.

Серая «Волга» уже стояла, ожидая пассажиров. Сев в машину рядом с шофером, инструктор политотдела коротко бросил: «Эдик, в “Голубой Дунай”». У входа в ресторан стояла большая очередь. Лобков подошел ко входу и что-то сказал метрдотелю, который мгновенно из сурового вышибалы превратился в послушного лакея, с подобострастной улыбкой открыл дверь перед посетителями и пропустил их вперед. Услужливый официант, появившийся словно из-под земли, проводил их к отдельному, уже накрытому столику у окна.

Выпив и закусив, они разговорились. Лобков рассказал, что родился в многодетной семье в деревне, после войны его устроили в Казанское суворовское военное училище, после училища поступил в ВИИЯ. На пятом курсе женился на москвичке, дочке полковника-строителя.

– А что мне было делать? – развивал он свою мысль и как бы оправдываясь. – Была у меня зазноба в то время из бараков – голь-моль, ни кола ни двора. Подумал, женюсь на ней, пошлют куда-нибудь в ОСНАЗ к черту на куличики, куда Макар телят не гонял, и прокукарекаю я там всю жизнь на точке с наушниками на голове. Может быть, дослужусь до майора или подполковника. А тут Ран подвернулась, шустрая, боевая, не очень красивая, но с московской квартирой. Махнул я на свою зазнобу рукой и женился на Раисе. Ее отец помог остаться при распределении в Москве, потом окончил курсы, поехал в Испанию, конечно, не без помощи Федора Ивановича.

Лобков умолчал, что и в Военно-дипломатическую академию после Испании его устроил Федор Иванович. В академии у Лобкова произошел серьезный конфликт с преподавателем спецподготовки, руководителем группы, который отвечал за подготовку разведчика. Этих преподавателей называли «дядьками», они, собственно, давали «добро» слушателю на его готовность работать за рубежом. Преподаватель высказывал свои опасения относительно Лобкова. И снова на выручку пришел Быков. Преподавателя обвинили в необъективности и отстранили от занимаемой должности, а Лобкова после окончания академии направили в Испанию.

Подвыпив, Лобков расходился пропорционально выпитому, все больше и больше хвастаясь своими связями с «нужными людьми».

– Ты знаешь, Виктор, в политотделе я понял, что сейчас больше всего ценится не служба, а хорошие связи. Если честно, то все эти «палки»[12] начальству до лампочки, от них только головная боль и неприятности. Подавай оценки, а оценки делают и без агентов: виски, канцпринадлежности, леска, крючки, разные заграничные побрякушки. Бывает, конечно, и по-крупному: сертификаты, иностранная теле-, видео-, аудиотехника. Даже в ЦК у Сидоренко эти штуки идут нарасхват, особенно календари с голыми бабами. Я ему сам не раз перед Новым годом возил пачками. Устал выполнять эти заказы сверху: то достань шотландский виски «Балантайнз» двенадцатилетней выдержки, то порнографические игральные карты, то презервативы с какими-то штучками. Мне рассказывали, что даже Черненко, завканцелярией ЦК, с огромным удовольствием брал всякие иностранные побрякушки. Ты знаешь, – совсем захмелев, продолжал Лобков, – когда я был в загранкомандировке, у меня ползарплаты уходило на подарки. Приедешь, бывало, в отпуск, зайдешь на участок с полным кейсом побрякушек иностранных, откроешь, налетай, ребята, всех одаришь. Глядишь, и к тебе отношение совсем другое. Как после этого плохое что-нибудь на тебя написать? Рука не поднимется!

В конце беседы Лобков доверительно сообщил Дронову, что вхож в семью Быкова, встречается с ним у него на даче, выполняет его личные поручения. Федор Иванович за усердие рекомендовал направить его помощником военного атташе в Испанию с дальнейшей перспективой стать военным атташе.

Как заметил Лобков, он тоже в долгу не остался, помог через родственные связи своей жены с заместителем министра внешней торговли Журавским устроить зятя Быкова сначала в Академию внешней торговли, потом направить в длительную зарубежную командировку в торгпредство на Кипре.

– Ты мне – я тебе, – заключил свою мысль Лобков и добавил: – В Академию внешней торговли принимают только по рекомендации райкома партии. Экзамены там пустая формальность. Сдают экзамены, оценки не объявляют, после мандатной комиссии оглашают результаты: принят – не принят. Там конкурс не знаний, а лохматых рук. Мне один кадровик рассказывал, как один директор мебельной фабрики или мебельного магазина дал кому-то на лапу двадцать тысяч рублей и без звука прошел в академию, сейчас работает где-то за рубежом…

Кирилл отложил дело, встал, прошелся по кабинету, разминал ноги, вынул из сейфа свою личную картотеку на номенклатурных работников ГРУ, КГБ, ЦК КПСС. Достал карточки, пробежал глазами по скупым биографическим данным, задумался. Одно было совершенно очевидно для него: все эти люди связаны между собой круговой порукой, все они или бывшие, или настоящие работники ЦК КПСС, члены одного элитарного ордена, одной масонской ложи. Цель для Людерсдорфа была совершенно ясна: надо проникнуть в этот орден…

Толчком к немедленной разработке «Стрижа» послужила недавняя информация, полученная от резидента ЦРУ в Испании Эндрюса. В ней сообщалось, что испанская контрразведка через свою агентуру засекли любовную связь Лобкова с женой сотрудника советского посольства Валентиной Мироновой. Жена Лобкова перед отпуском уехала в Союз, а он жил один на арендованной вилле в предместье Мадрида. Сначала был зафиксирован контакт помощника военного атташе с Валентиной в городе, где он подсадил ее однажды в машину и привез на виллу. Наружное наблюдение зафиксировало этот контакт, но не придало ему значения, так как в советской колонии была довольно широко распространена практика подвоза женщин на рынки, в магазины и так далее. Кроме того, было известно, что Валентина подрабатывала, убирала виллу. Когда через некоторое время прослушали магнитофонные записи от установленных подслушивающих устройств, стало ясно, что визиты Валентины на виллу к помощнику военного атташе совершаются не только с целью уборки помещения.

Сладкая парочка не только занималась любовью, но и обсуждала широкий спектр бытовых и коммерческих проблем. Шустрая Валя совмещала любовь с коммерцией. Каждый раз она устраивала Лобкову скандал, требуя за любовь доллары и все время увеличивая ставки. Однажды она заявила ему, что забеременела от него, и просила деньги на аборт. Военный дипломат сначала попытался отнекиваться. Тогда Валентина заявила, что если он не даст ей деньги, сообщит об этом его шефу. Перепуганный насмерть любовник скрепя сердце выдал требуемую сумму.

Получив такую пикантную информацию на советских граждан, испанцы решили не ввязываться в эту грязную историю и предложили заняться Лобковым американцам.

Людерсдорф дал указание резиденту ЦРУ в Испании взять под особый контроль поведение «Стрижа». Приказывалось, не входя с ним в контакт, силами резидентуры организовать наблюдение за объектом и его окружением и докладывать обо всем замеченном. Во всех действиях соблюдать строгую конспирацию и безопасность, привлекая к этой работе ограниченный круг опытных работников резидентуры.

Вскоре поступили новые данные: было установлено, что Валентина является женой шифровальщика КГБ в советском посольстве. Американцы к своему удивлению обнаружили, что эта любвеобильная отчаянная женщина ради денег не брезгует и иностранцами. Были отмечены, но не задокументированы ее контакты с одним арабом, владельцем лавки золотых и серебряных изделий. Две крашенные блондинки довольно часто посещали ювелирную лавку. В это же время на стареньком «мерседесе» подъезжал еще один араб, родственник хозяина магазина. Во время таких визитов, как правило, на двери лавки появлялась табличка с надписью «Закрыто». Второй блондинкой была Светлана Бойко, жена советского журналиста, заведующего корпунктом ТАСС в Испании.

Дальнейшие наблюдения за «Стрижом» показали, что он не имеет каких-либо серьезных агентурных связей, но довольно активно поддерживает официальный контакт с коллегой, помощником военно-воздушного атташе Италии майором Спарелли. Людерсдорф, проанализировав имевшуюся информацию на Лобкова, несколько месяцев тому назад решил ему «помочь» и с этой целью провел ряд мероприятий. Через итальянские связи по линии ЦРУ с итальянским майором была проведена, как говорится, определенная работа. Уговаривать его долго не пришлось. Он быстро сообразил, что это дело для него выгодно, и дал согласие помочь американцам. Под их руководством итальянец делился с русским сначала устной информацией, затем стал передавать ему некоторые конфиденциальные документы по Юго-Западному театру военных действий НАТО. Документы тщательно подбирались американцами и передавались Спарелли. Тот любил погулять за чужой счет и с удовольствием откликался на приглашения хлебосольного советского коллеги.

В Москве обратили внимание на знакомого Лобкова и на передаваемую итальянцем информацию, положительно ее оценивали. Из Центра стали поступать дополнительные задания, просили уточнить отдельные моменты, выяснить и установить новые данные. Руководство разрешило выплачивать Спарелли вознаграждения за передаваемые документы в размере предоставляемых резиденту прав. На участке в Центре итальянцу присвоили кличку «Красавчик», зачислили в число разрабатываемых. Кое-кто уже потирал руки в предвкушении вербовки натовца, нетерпеливые поговаривали о том, что пора сверлить дырки в мундирах. Начальнику направления капитану первого ранга Климовчуку уже снились по ночам адмиральские погоны. Остряки поговаривали, что он уже сшил себе новую форму и часто, придя домой после работы, снимал штатский костюм, который ненавидел, но как «крышевик» обязан был носить, облачался в адмиральский мундир и прохаживался по своей просторной трехкомнатной кооперативной квартире, посматривая на себя в зеркало.

Лобков тоже повеселел, зная реакцию Центра на свои дела. Омрачала настроение только Валька. «Черт меня дернул, – думал он, – связаться с этой стервой».

Между тем в Лэнгли некоторые нетерпеливые начальники считали, что плод созрел и пора его срывать, но Кирилл не спешил, зная, что в разведке самое скользкое место – это женщины. Учитывая слабость Лобкова к слабому полу и его жадность, Людерсдорф решил устроить ему еще одну проверку на прочность. Он договорился с МИ-5[13] о выделении в его распоряжение агента-женщины, зная, что англичане большие мастера подставлять для вербовки красивых особ.

В одном из загородных супермаркетов по пятницам иностранцы делали покупки, запасаясь продуктами на неделю. В такой день Лобков, задержавшись на работе в посольстве, приехал перед самым закрытием магазина. Народу было немного, редкие покупатели лениво катали свои коляски между рядами, заставленными продуктами, брали в руки упаковки, долго их рассматривали, стараясь разглядеть цену, вертели их так и сяк, ставили на место или бросали в свои коляски. Подкатив свою тачку к кассе, у которой выстроилась очередь в два-три человека, помват[14] встал за женщиной. Она, обернувшись, очаровательно ему улыбнулась, и они поприветствовали друг друга. Он давно обратил внимание на эту красотку. Иногда они встречались по пятницам в супермаркете. Она отличалась от местных женщин белизной кожи, голубизной больших глаз и светлым цветом роскошных волос. Лобков подумал, увидев ее впервые, что она из Скандинавии. Расплатившись у кассы, он выкатил свою нагруженную коляску на площадку у магазина, соображая, как удобнее выгрузиться у запаркованной машины, и чуть не столкнулся с белокурой «скандинавкой», которая стояла и беспомощно оглядывалась по сторонам, отыскивая кого-то. Ее лицо выражало озабоченность, растерянность и тревогу.

Проезжая мимо, Лобков участливо спросил:

– Что-нибудь не так, мисс?

– Миссис, – поправила его женщина.

– Извините, – продолжал Лобков, – не нужна ли вам помощь?

– Да нет, спасибо, думаю, сама справлюсь. Подруга должна была подъехать и забрать меня, но что-то ее долго нет, и это меня тревожит. Наверное, задержалась в посольстве.

– Ну, это не страшно, я могу подбросить вас, – услужливо предложил Лобков.

– Ой, вы так любезны, но стоит ли беспокоиться, – отвечала, мило улыбаясь, блондинка. – Вы, вероятно, сами спешите?

– Да нет, пустяки, – отвечал Лобков.

Погрузив пакеты в багажник, они тронулись. По дороге познакомились. Выяснилось, что Элизабет, как назвалась женщина, работала в английском посольстве по двухгодичному контракту и занималась делопроизводством.

Затем наступила очередь Лобкова отвечать на вопросы.

– Вы, я вижу, судя по номеру машины, дипломат, немец или швед?

– Нет, – ответил Лобков, – не угадали, я русский, работаю в советском посольстве помощником военного атташе.

– Русский? – сильно растягивая первый слог и налегая на него, переспросила незнакомка.

Лобкову показалось, что при слове русский молодая женщина как-то боязливо съежилась, глаза расширились и округлились, в них появился неподдельный испуг, улыбка застыла на ее пухлых губах. Она, по всей видимости, и не пыталась скрыть свой испуг.

– Вы знаете, – оправившись от замешательства, вновь начала Элизабет, – извините, я впервые встречаюсь с русским. Как это интересно и любопытно!

Подъехав к дому, Лобков помог Элизабет выгрузиться и донести ее пакеты и сумки до квартиры, которую она снимала в большом доме. Еще в машине у него мелькнула шальная мысль, что неплохо было бы завести оперативное знакомство с такой женщиной, которая сидит на бумагах британского посольства, но он тут же отбросил эту мысль. Он знал, что к разведчикам, которые пытались использовать женщин в агентурных целях, в Центре отношение, как говорил Маяковский, было «плевое». Ему был известен не один случай, когда опытные разведчики горели на этом. О них рассказывали в академии, болтали в курилках ГРУ. На памяти была недавняя история с помощником советского военного атташе в Англии Ивановым, о которой шумели все западные газеты. «Для него, – думал Лобков, – все обошлось относительно благополучно, объявили персоной нон грата и вышибли из страны. Он даже остался служить в ГРУ. Но у Иванова-то тесть был секретарь Президиума Верховного Совета СССР, да и резидент известная фигура в ГРУ. Так что за ним были сильные люди, кто мог его защитить… Да, – подытожил помват, – овчинка выделки не стоит, да ведь и в Центре не поймут и ни за что не дадут „добро”».

Правда, если до конца быть честным, Лобков и сам не хотел этого, уж больно хороша была Элизабет. Какой-то чудесный шарм исходил от этой молодой женщины. Роман не мог определить, в чем он, собственно, заключался. Если бы его, Лобкова, спросили, он не смог бы толково объяснить. Этот внешний эффект поражает, как правило, мужчин, для которых внутренняя красота женщины, ее ум не имеют существенного значения. Для такого типа людей главное плоть, страсть.

– Ой, я не знаю, как вас и благодарить, – щебетала между тем англичанка, открывая дверь в квартиру. – Наверное, русские все такие галантные джентльмены?

– Ну что вы, – оправдывался Лобков, – пустяки.

– Может быть, зайдете на чашку английского чая, нашего национального напитка, у вас есть пять минут времени?

– Спасибо, с удовольствием, – отвечал Роман, – я сейчас соломенный вдовец и никуда не тороплюсь.

– Ну и прекрасно, проходите, располагайтесь вон там в кресле у телевизора, – указала она рукой, – а я сейчас быстренько приготовлю чай.

Элизабет скрылась на кухне, а Роман, расположившись в кресле, стал рассматривать квартиру. Он увидел пишущую машинку с заправленным листом, стоящую на небольшом столике; рядом лежала большая пачка отпечатанных листов. Лобков встал, прошелся по комнате, взгляд упал на титульный лист, на котором стояло: «Доклад посла Великобритании». Гриф «Конфиденциально» сразу бросился в глаза. В это время из кухни вышла Элизабет. Роман, указывая на машинку, спросил:

– Вы, я вижу, и дома работаете?

– Да, завтра уходит почта, я должна допечатать доклад посла, сейчас время отпусков, приходится выполнять работу и за других, печатать, конвертовать и даже секретную почту, а с ней еще большая морока. Вот и приходится брать работу на дом, – ответила женщина, широким жестом руки приглашая гостя к столу.

Так состоялось знакомство Лобкова с Элизабет. А затем все развивалось с головокружительной быстротой; он к ней зачастил и оставался допоздна. Иногда, возвращаясь вечером домой, думал про себя, зачем он связался с Валькой. С англичанкой дешево и сердито. Она ничего не требует, радуется, когда он привозит советское шампанское, икру, не лезет в душу, ни о чем не расспрашивает, всегда ласкова и внимательна к нему. Лежа в постели с Элизабет, он невольно сравнивал ее с Валькой, которая знала только деньги и тряпки и от которой всегда плохо пахло.

Иногда в минуты откровения и эмоционального подъема Элизабет шептала ему в ухо:

– Рома, как я завидую твоей жене, какой ты сильный мужчина. О Боже, неужели вы все такие, русские? Ненавижу твой коммунизм, но люблю тебя. Почему ты не англичанин?

От таких слов Лобков млел, ему было приятно слышать щебетание Элизабет, он впадал на какое-то время в прострацию, исчезало время, пространство, суровая действительность, он не думал ни о жене, ни о работе, ни о долге, ни о чем. Иногда замечал, что какая-то тревожная тень пробегала по лицу Элизабет, она становилась грустной, молчаливой, словно что-то угнетало и беспокоило ее. Роман расспрашивал ее, но она отмалчивалась, улыбалась, шутила, становилась вновь веселой и жизнерадостной. Такую смену настроения Лобков объяснял тем, что Элизабет в него влюблена и страдает от предстоящей неизбежной разлуки.

После встреч с Элизабет Роман иногда вновь возвращался к мысли использовать ее в качестве источника информации. И хочется, и колется. Как совместить любовную связь с агентурной работой? Выдумать фиктивный источник? Но ведь Центр не удастся долго водить за нос. Потребуют справку, установочные данные. В конце концов ложь выйдет наружу. «Нет, так не пойдет, слишком велик риск», – думал он.

В 13.00 Кирилл выехал из офиса на своей старенькой «Вольво-244» и направился по дороге, ведущей вдоль Патомака к Вашингтону. Миновав Пентагон, двинулся по направлению к Нью-Йорку по скоростной автостраде. Ехал он не спеша и мысленно пробегал свой доклад перед членами «Рабочей группы по делам национальной безопасности», которая была создана по инициативе директора Кейси. Редко кто в ЦРУ знал о существовании такой группы, которая занималась планированием стратегических разведывательных операций. В эту группу входило пять-шесть человек. Назначались они президентом из высокопоставленных чиновников. Председателем группы всегда был директор ЦРУ. Группа собиралась для решения только чрезвычайно важных стратегических задач разведки в круглом зале над кабинетом директора, в который можно было попасть только на лифте из секретариата ЦРУ и о существовании которого редко кто знал. Круглый зал представлял из себя огромный экранированный металлический шар без окон, вписанный в здание над третьим этажом.

Направляя записку директору, Кирилл был уверен, что он заинтересуется поставленным вопросом. Людерсдорф предлагал провести операцию по вербовке сотрудника ГРУ Романа Лобкова. Конечно, приобрести «крота» в этом ведомстве – дело важное, но Кирилл не был бы асом разведки, если бы не смотрел дальше и глубже. В своих выводах он предлагал провести вербовку на длительную перспективу с целью вывода «Стрижа» через пять-шесть лет на должность начальника политотдела ГРУ или работника административного отдела ЦК КПСС. Зная Кейси, как опытного разведчика, Кирилл был уверен, что тот согласится с его выводами и даст добро на проведение операции. Увидев указатель «Лэнгли», Кирилл свернул направо и, проехав лесным массивом несколько километров, остановился на охраняемой парковке.

Предъявив пропуск, Людерсдорф направился по коридору «С» к начальнику контрразведки Энглтону. Сверху над дверью комнаты сорок три горела зеленая лампочка. Кирилл нажал на кнопку, на табло загорелось «войдите». Людерсдорф открыл дверь и вошел в просторную комнату, уставленную стеллажами с книгами и различными предметами искусства, которая больше походила на библиотеку, чем на кабинет важного чиновника разведывательного ведомства. Из-за письменного стола в углу поднялся мужчина лет шестидесяти, в строгом английском темно-синем шерстяном костюме, в больших роговых очках, высокий и худой, несколько сутуловатый, с пробором в аккуратно расчесанных редких волосах, и быстро пошел навстречу Кириллу, улыбаясь и протягивая ему руку. После традиционного «Хелло» и рукопожатия мужчины уселись в кресла напротив друг друга у небольшого журнального столика, на котором стояли великолепные желтые орхидеи – гордость хозяина кабинета, выведенные им самим. Об увлечении Энглтона рыбалкой и цветами, особенно орхидеями, знали многие в ЦРУ.

Кирилл не раз бывал в этом кабинете и каждый раз, беседуя с его хозяином, открывал что-то новое в этом необычном, даже загадочном человеке. Они хорошо знали друг друга. Оба были страстными поклонниками Достоевского. Энглтон часто обращался к Кириллу как к эксперту по русским делам. У них случались и споры по Достоевскому. Энглтон в оценке русского классика больше склонялся к мнению Фрейда, Кирилл же считал Фрейда сумасшедшим. Иногда они спорили и на другие темы, чаще на профессиональные. Так, однажды Энглтон попросил Людерсдорфа поработать с перебежчиком из КГБ Голицыным, чтобы выяснить истинные мотивы его перехода на Запад. Перебежчик требовал встречи с президентом США и миллион долларов. Кирилл встретился с Голицыным на конспиративной квартире и после беседы с ним прямо ему заявил, что он сукин сын и шантажист. Энглтону Людерсдорф сообщил, что, по его мнению, перебежчик с явными признаками шизофрении в виде «комплекса Ленина», как его окрестили в Гарвардском проекте.

Однако шеф контрразведки сам, по всей видимости, страдал схожими с Голицыным комплексами и не обратил внимания на замечание Кирилла, что привело в дальнейшем к печальным последствиям для ЦРУ.

Энглтон принадлежал к разряду типичных «ястребов» американского истеблишмента. Он был ярый антикоммунист по своим убеждениям. Западная элита, правящий класс, в большинстве своем беззаветно преданы своим идеалам. Всех этих никсонов, бушей, тэтчеров, колей – лидеров буржуазной демократии – объединяет слепая ненависть к коммунизму. Существенная разница нашей элиты после Сталина состоит в том, что она всегда сомневалась, никогда до конца не была предана идеалам коммунизма. Поэтому и появились ренегаты и предатели – Яковлевы, Горбачевы, Шеварднадзе и их прихлебатели, которые помогли Западу развалить наше великое государство.

– Мне понравилась ваша задумка, – сразу с места в карьер начал Энглтон. – Вы смотрели фильм «Маньчжурский кандидат»?[15]

– Нет, – ответил Кирилл, не понимая, к чему он клонит.

– Великолепный фильм, – продолжал между тем начальник контрразведки, не обращая внимания на то, что его вопрос вызвал недоумение у собеседника. – Обязательно посмотрите, он подкрепляет мои мысли и созвучен с вашей основной идеей в записке. Уверен, у вас получится, должно получиться. Ваши доводы очень убедительны.

Энглтон снова улыбнулся своей таинственной улыбкой, как бы подчеркивая, что ему всегда известно больше, чем кому-либо другому. При этом на его худом лице еще резче обозначились две глубокие морщины, идущие по желтоватой, давно потерявшей упругость коже заядлого курильщика от крыльев с горбинкой носа вниз по диагонали к кончикам губ, обрываясь у широкого рыбьего рта.

– Мне кажется, вы не только очень хорошо уловили тонкие струны русской души, но и очень правильно почувствовали процессы, которые сейчас идут в России, заметили эту коррозию человеческой души и всей системы, которая пока хорошо замаскирована и еще не видна невооруженным глазом. Вам удалось разглядеть эти микротрещины, которые должны расшатать и разрушить всю систему. Мне кажется, что все идет именно так, как предсказывал покойный Аллен Даллес. Вы правильно целитесь в ферзя, чем важнее фигура, тем больший вред она может нанести нашему противнику. «Стриж», конечно, пешка, но она со временем может стать проходной и превратиться в ферзя. Ведь эта ваша основная мысль, правильно я вас понял, Билл?

– Совершенно верно, Джеймс. Я хочу «Стрижа» сначала поймать в сеть и посадить в клетку, научить летать и со временем превратить в орла, в большую птицу. Вот смысл всей затеваемой мной операции, – ответил Кирилл.

– Хотел бы только обратить ваше внимание, коллега, на одну небольшую деталь во всей этой, игре, – снова начал Энглтон. – Вы, вероятно, заметили, что жена «Стрижа» еврейка?

Кирилл знал об отношениях начальника контрразведки к евреям и его чрезмерной подозрительности ко всем и ко всему. Правда, некоторые считали, что у него были серьезные основания к этому, так как усиление влияния выходцев из еврейской общины вызывало негативные эмоции внутри ЦРУ. Доля евреев-сотрудников в резидентурах увеличилась с 10 до 35 процентов, а среди руководящих кадров с 5 до 30 процентов. В коридорах Лэнгли вслух говорили о том, что многие потенциальные кандидаты на вербовку отказывались иметь дело с сотрудниками-евреями, опасаясь, что сообщаемая ими информация будет использована в интересах разведслужбы Израиля «Моссад».

Энглтон лично курировал резидентуру ЦРУ в Тель-Авиве и не доверял евреям, считая, что они руководствуются прежде всего интересами Израиля.

– Да, Джеймс, я обратил на это внимание и постараюсь учесть в работе, – вставил Людерсдорф.

– Так вот, – продолжал Энглтон, – вы хорошо знаете, как ловко евреи еще с библейских времен умели использовать своих женщин. Помните, в Библии, приближаясь к Египту, Авраам инструктировал свою жену Сару: «Вот, я знаю, что ты женщина, прекрасная видом. Скажи же фараону, что ты мне сестра, дабы мне хорошо было ради тебя». А в России у коммунистов со времен революции все еще продолжает функционировать институт еврейских жен, особенно в высших эшелонах власти. Достаточно вспомнить, что у Молотова, Кирова, Ворошилова и у многих других партийных боссов жены были еврейками. Вы наверняка знакомы с недавно изданной в Нью-Йорке книгой русского эмигранта Андрея Дикого «Евреи в России и в СССР». Советую вам еще раз ее перечитать. Там вы найдете много любопытного и полезного для вашей будущей операции, – закруглился Энглтон, вставая и тем самым давая понять собеседнику, что аудиенция окончена. – Желаю вам успеха, Билл. После операции загляните ко мне, обсудим все как следует.

Людерсдорф поблагодарил Энглтона за ценные советы, попрощался и направился в секретариат. Стрелка часов уже приближалась к 15.00. Предъявив пропуск охраннику, он на специальном лифте, которым можно было воспользоваться, только зная шифр, поднялся в круглый зал.

Ровно в 15.00 председательствующий, директор по делам Советского Союза и восточноевропейских стран Джон Ленчовеки, предоставил слово Людерсдорфу. Кирилл в течение пятнадцати минут коротко доложил суть планируемой секретной операции. Члены группы были предварительно ознакомлены с запиской и вопросов практически не задавали. Не пришлось использовать и приготовленный Кириллом реквизит: видео– и аудиозаписи, полученные из мадридской резидентуры. В конце заседания пришел и сам директор ЦРУ Билл Кейси. Он коротко подвел итоги, добавив в конце, что хочет знать все, что происходит в Москве. Планируемая операция, по его мнению, должна была служить этой цели. В представлении Кейси хорошим оперативником мог быть только тот, кто не боится иной раз преступить закон.