Глава 12 Борман, Даллес и операция «Кроссворд»

Глава 12

Борман, Даллес и операция «Кроссворд»

В последний раз Адольф Гитлер покинул свое «Волчье логово» в Восточной Пруссии 20 ноября 1944 г. В течение войны он провел в этом полном комаров сосновом бору больше времени, чем где бы то ни было. После короткой остановки в Берлине 10 декабря он переехал в свою резиденцию «Орлиное гнездо»[271] на юге Центральной Германии, чтобы лично наблюдать за ходом наступления в Арденнах. Как всегда, Мартин Борман находился подле фюрера, однако в этот раз рейхсляйтер был крайне недоволен тем, как его и его персонал разместили в Бад-Наухайме. Помимо прочего, телетайпы здесь не обеспечивали достаточно надежной защиты сообщений, что мешало ему вести оперативную и конфиденциальную переписку с гауляйтерами, преданность которых теперь постоянно испытывалась, так как линии фронтов передвинулись вплотную к их округам.

Несмотря на ухудшение военной обстановки для Германии, ее система телефонной связи в целом сохраняла высокую эффективность. В январе 1945 г. генерал Альфред Йодль отметил, что Верховное командование вермахта в день совершает 120 тыс. звонков и отправляет 33 тыс. телексных сообщений[272] в различные войсковые части и подразделения. День за днем фюрер проводил над тактическими картами, склонившись над ними с увеличительным стеклом и изрыгая потоки приказов своим войсковым соединениям, чьи нынешние возможности он зачастую слишком переоценивал. Как заметил Альберт Шпеер, «чем сложнее была ситуация, тем больше новые технологии увеличивали пропасть между реальностью и фантазиями, с которыми работали за штабным столом».[273]

Мартин Борман не участвовал в бесконечных военных советах в «Орлином гнезде», поэтому располагал массой времени для ведения собственных дел. За прошедшие месяцы он постарался затруднить доступ к фюреру прочим нацистским лидерам и тем самым усилить собственное влияние по мере того, как число вхожих в близкий круг фюрера также сокращалось. К Рождеству 1944 года лишь небольшая группа лиц могла свободно пообщаться с фюрером. Среди них был Герман Геринг, но его звезда быстро закатывалась; его люфтваффе так и не смогли помешать Союзникам бомбить объекты на немецкой территории, а теперь доказывали и свою неспособность поддержать наземные силы в захлебывающемся Арденнском наступлении. 26 декабря акции Геринга упали еще сильнее, когда он предположил, что пришло время заключить перемирие с союзниками. В ответ он услышал гневную тираду Гитлера: «Я запрещаю вам предпринимать какие-либо шаги в этом направлении! Если же, несмотря на мои слова, вы сделаете хоть что-то в нарушение моего приказа, я вас пристрелю!»[274] Борман же прилежно отметил про себя пораженческие настроения Геринга.

В первый день нового 1945-го года Гитлер обратился к нации по радио, провозгласив: «Германия восстанет, как феникс из пепла, из руин своих городов и… несмотря на все неудачи, одержит окончательную победу».[275] 4 января практически весь цвет нацистской иерархии[276] собрался в «Орлином гнезде», включая Геринга, Геббельса, Риббентропа и Бормана. Кроме того, в качестве гостя был приглашен полковник люфтваффе Ганс-Ульрих Рудель, любимец Гитлера и самый орденоносный офицер во всем вермахте. Отсутствовал лишь Генрих Гиммлер, который, исполняя новые для него обязанности военачальника, руководил операцией «Северный ветер»[277] в Рейнской области. У Бормана были планы на всех них.

12 января советские войска численностью около 3 млн человек развернули долгожданное наступление в Польше вдоль всего течения Вислы после крупнейшей за всю войну артподготовки. В течение суток немецкие оборонительные рубежи были прорваны и соединения Красной Армии продвинулись на 16 км. Генерал Гудериан связался по телефону со штабом фюрера, умоляя о подкреплении. Гитлер же был готов предоставить Восточному фронту только 6-ю танковую армию. Хотя на бумаге в ее составе числились элитные бронетанковые подразделения СС, на деле вся армия была сильно измотана в битве за Арденны. Несмотря на ширящееся поражение на Висле, Гитлера тревожило совсем другое: он обнаружил, что из командного бункера в «Орлином гнезде» не предусмотрено путей отступления. А когда фюрер бывал расстроен,[278] Борман неизменно оказывался рядом, чтобы исправить положение. 14 января архитектор бункера Франц Верр был вызван к Гитлеру. Его заранее предупредили, что одурачить фюрера не удастся, поскольку благодаря интересу к архитектуре тот стал «величайшим мастером-строителем всех времен». Верр объяснил, что в эвакуационном выходе из бункера нет необходимости, поскольку в том маловероятном случае, если главный выход окажется заваленным после воздушного налета, под рукой всегда будут сотни рабочих, чтобы расчистить обломки. Гитлер же настаивал, чтобы второй выход был оборудован немедленно. Но когда спустя два дня Верр вернулся с бригадой строителей, фюрер уже отбыл в Берлин.

План Бормана по оттеснению и «изоляции» Гиммлера начал приносить плоды. Авторитет Гиммлера как верховного правителя всего аппарата СС по-прежнему был непререкаем, однако, как и у большинства людей, у Гиммлера была своя слабость, и на ней можно было сыграть. Он страстно мечтал о назначении на высокий военный пост. Соответственно, когда после июльского покушения в 1944 году Гитлер был охвачен подозрениями в отношении офицеров вермахта, Борман предложил ему поставить Гиммлера на должность командующего Армией резерва. Вслед за этим Гиммлер стал сначала верховным командующим группы армий «Верхний Рейн», которая пыталась задержать продвижение 7-й армии США и 1-й французской армии в Эльзасе, а затем – командующим группой армий «Висла», которая стояла на пути советских войск к Берлину.

Вряд ли стоит говорить, что все эти его должности были скорее номинальными: Гиммлер был лишен таланта стратега и проницательности полководца, и ежедневные обязанности по командованию войсками за него выполняли профессиональные военные. Однако, когда «группа армий Гиммлера», встретив сильного противника, оказалась обреченной на поражение, доверие фюрера к его «верному Генриху»[279] пошатнулось, как это и задумывал Борман. Прочие нацистские иерархи понимали, откуда дует ветер, и полагали, что связывать надежды пережить ураган разгрома следует скорее с Борманом, чем с тускнеющим и ненадежным Гиммлером или одурманенным наркотиками Герингом. Теперь Борман в настойчивом стремлении обрести власть и монопольный доступ к фюреру собрал вокруг себя тесный круг сподвижников. Сюда входили обергруппенфюрер СС и генерал полиции Кальтенбруннер, заместитель Гиммлера на посту начальника РСХА, группенфюрер СС и генерал полиции Генрих Мюллер, легендарный начальник гестапо, и группенфюрер СС, зять Евы Браун Герман Фегелейн, адъютант Гиммлера и представитель СС при штабе Гитлера. Его дезертирство в лагерь Бормана стало ключевым событием: как и сам Борман, Фегелейн был гедонистом, поэтому они превратились в двух закадычных друзей и часто выпивали вместе.

К концу февраля 1945 года Красная Армия создала на фронте огромный выступ, протянувшийся на запад и достигавший Одера всего в 100 км от Берлина. Немецкое контрнаступление на этот «клин» из Померании провалилось, и 20 февраля Борман с ликованием написал своей жене Герде: «Наступление дяди Генриха не сработало. Он не организовал его должным образом и теперь его резервные дивизии будут приписаны еще куда-нибудь».[280] Сам Гиммлер удалился в военный госпиталь Гогенлихен, попросив фюрера освободить его от должности командующего «по медицинским показаниям» и дать ему возможность сконцентрироваться на выполнении других обязанностей. Геринг в это же время отправился в свое загородное поместье Каринхалл, чтобы спасти от наступающей Красной Армии свои обширные коллекции.

Борман же старался теперь очистить близкое окружение Гитлера даже от второстепенных фигур, если ими нельзя было легко управлять. Одним из таких людей стал Генрих Гофман,[281] личный фотограф фюрера, его советник по вопросам искусства и доверенное лицо, который и познакомил Гитлера с Евой Браун. С деланной заботой о здоровье Гофмана Борман предложил ему пройти обследование у доктора Теодора Морелла, личного врача Гитлера. После разнообразных анализов Гофману сообщили, что он является носителем возбудителя опасной паратифозной лихорадки типа Б, следовательно представляет опасность для здоровья фюрера и должен удалиться из его окружения и из его штаб-квартиры. Озадаченный, Гофман решил пройти независимое обследование. Результаты повторных тестов оказались отрицательными, однако медицинский отчет миновал стол Бормана, и Гофман так и остался в изгнании. Следующим на очереди стал доктор Карл Брандт,[282] личный хирург Гитлера, инициатор «акции Т-4», нацистской программы эвтаназии. Репрессии Бормана продолжались с безжалостной эффективностью. Любой человек, от простого немца до высшего партийного чиновника подлежал устранению, если Борман видел в том личную выгоду и необходимость для исполнения его плана по спасению жизней и богатств горстки избранных нацистских лидеров.

Взяв окружение Гитлера под свой полный контроль, Борман занялся распространением своей абсолютной власти на гауляйтеров – партийных руководителей, управлявших 42 регионами великого германского рейха. В лице шефа гестапо Мюллера Борман обрел могучего союзника для осуществления своих замыслов. Первостепенную важность по-прежнему имела абсолютная лояльность гауляйтеров к фюреру, ведь ревностное выполнение всех распоряжений, исходящих из его штаба, было жизненно важным условием благополучия партии. В резиденции каждого гауляйтера стоял телетайп, потоками изливавший указания «телеграфного генерала», как за глаза называли Бормана. Начинались они неизменно со слов: «Национал-социалисты! Товарищи по партии! По поручению фюрера настоящим приказываю…»[283] Благодаря созданной Мюллером сети агентов-осведомителей гестапо, Борман продолжал получать оперативную информацию обо всем происходящем на сокращающейся территории рейха. Огромная организация гестапо состояла из множества отделов и подразделений, наделенных полномочиями по надзору и управлению различными сферами деятельности в Германии и за ее пределами. Гауляйтер Байрёйта, имевший дерзость отправлять телеграммы Бормана в мусорную корзину, был застрелен по его приказу людьми Мюллера как предатель. Так выглядел кнут; пряником же были новые документы и новая личность в конце войны – для тех, кто оставался верным курсу партии. Умельцы-евреи изготавливали такие документы в концлагере Заксенхаузен в рамках операции «БернХард».

После провала Арденнского наступления Гитлер вернулся в Берлин и некоторое время занимал резиденцию в старом здании Рейхсканцелярии, пока в середине февраля непрекращающиеся бомбардировки Союзников не вынудили его искать постоянного убежища в подземном «фюрербункере» (нем. F?hrerbunker – «убежище фюрера»), расположенном здесь же, под парком Рейхсканцелярии. 12 апреля 1945 г. в бункере царила атмосфера веселья. Около полуночи, когда Гитлер был наиболее энергичен, пришли известия о кончине Рузвельта. Фюрер счел это добрым предзнаменованием, напомнившим ему о спасении в Семилетней войне его героя Фридриха Прусского после смерти российской императрицы Елизаветы Петровны в 1762 году. 13 апреля в приказе по вермахту Гитлер предрек перемену всего хода войны «теперь, когда судьба стерла с лица земли величайшего в мире военного преступника». Борман ликовал не меньше; немедленно связавшись со всеми гауляйтерами по телеграфу, он предсказал «полную перемену отношения Западных держав к советскому наступлению в Европе». Сепаратный мир, которого больше всего опасался Сталин, и объединение сил с Западными союзниками, на которое больше всего рассчитывал Гитлер, теперь казались вполне возможными, поскольку главный поборник безоговорочной капитуляции уже умер, а Германия еще не сдалась. Свое телеграфное обращение Борман завершил словами: «Это лучшая новость за последние годы… Передайте всем, что самый опасный человек в мире теперь мертв».[284] Борману смерть Рузвельта давала уникальную возможность осуществить его главную сделку и обеспечить успех операции «Огненная Земля».

Тем временем в Берне резидент УСС Аллен Даллес продолжал расширять собственную сеть связей, несмотря на крушение – после июльского покушения на Гитлера – его надежд поддержать немецкое Сопротивление. И Англия, и Америка по-прежнему были против контактов с кем бы то ни было из посланников нацистского руководства, предлагавших мирные переговоры, – они боялись конфликта со Сталиным и срыва договоренности о требовании от Германии безоговорочной капитуляции. Однако со смертью Рузвельта и после тяжелых потерь, понесенных Западными союзниками зимой 1944–45 гг. в некоторых их штабах эти настроения постепенно стали смягчаться. Быстро менялось и представление о Дяде Джо[285] как о надежном союзнике в войне с нацистской Германией. Для Даллеса продвижение Красной Армии на запад означало явную и реальную угрозу[286] Европе и интересам Америки в будущем.

Теперь, когда союзные войска открыли швейцарскую границу с запада, поддерживать связь с внешним миром стало гораздо проще. У Даллеса появилась возможность ездить в Париж и Лондон на встречи со своим шефом, генералом Донованом, и другими представителями разведывательных ведомств. Одновременно ему стало гораздо проще поддерживать контакты с контрразведкой армии США, сотрудниками разведывательной службы G-2 в Штабе верховного командования союзных сил, 6-й и 12-й группами армий США и 7-й армией США по мере того, как все они продвигались по территории Германии. Зимой 1944–45 гг. Даллес заключил соглашение с главой Швейцарской секретной службы генералом Массоном, позволявшее установить в дипломатической миссии США в Берне защищенный от перехвата информации радиотелетайп для прямого общения с Лондоном, Парижем и Вашингтоном. С приближением поражения Германии в войне швейцарские власти стали гораздо более спокойно относиться к тайной деятельности Союзников.

Тем не менее, в феврале 1945 года обстановка на фронтах – и в Германии, и в Италии – оставалась достаточно сложной. Кампания в Рейнской области вылилась в затяжную битву на истощение, поскольку Союзники пробивались к Рейну, последнему естественному рубежу,[287] отделявшему их от Рура – промышленного сердца Германии. В Италии западные армии уперлись в Готскую линию, протянувшуюся вдоль Апеннинских гор поперек Апеннинского полуострова от берега до берега. На обоих фронтах их потери были удручающе крупными, в то время как немцы продолжали упорное сопротивление. Вся Итальянская кампания стала сплошной чередой яростных атак на немецкие оборонительные укрепления, цепи которых одна за другой располагались на господствующих высотах, и теперь у немецких войск появился шанс организованно отойти и укрыться в неприступных Альпах. В SHAEF возрастала обеспокоенность в связи с существованием в этом районе «Цитадели нации», где последние остатки нацистского правительства и его защитники могли создать последний оплот сопротивления, которое могло продолжаться месяцы и даже годы. Фельдмаршал Альберт Кессельринг, талантливый полководец и командующий группой армий «Юго-Запад», все еще располагал более чем миллионом солдат в Северной Италии и Альпах. Кроме того, Советский Союз теперь заявлял претензии на Австрию и Югославию. В последнем случае СССР завладел бы незамерзающими портами в теплом Адриатическом море, открывавшими прямой доступ в Средиземное море, – а это было настоящим кошмаром для всех западных стратегов.

Несмотря на строгие предписания из Лондона и Вашингтона, Даллес вовсе не игнорировал растущее число попыток вступить с ним в переговоры о сепаратном мире. Такие предложения исходили от различных партий и отдельных представителей нацистской иерархии – в частности, от Генриха Гиммлера. Первым в ноябре 1944 г. к Даллесу пришел консул Германии в городе Лугано Александер фон Нейрат. Вслед за ним в декабре появился группенфюрер СС и генерал полиции Вильгельм Харстер, чьим непосредственным начальником был обергруппенфюрер СС и генерал ваффен-СС Карл Вольф, глава СС и полиции Северной Италии, а де-факто – руководитель военной администрации в этом регионе. В январе 1945 г. эмиссары Вольфа вновь подтвердили возможность сепаратного соглашения по капитуляции всех немецких сил в Италии. Даллесу это предложение показалось слишком заманчивым, чтобы отвергать его с порога, поэтому он вступил в переговоры с Вольфом, которые получили кодовое название «Операция «Восход»[288] (впоследствии также известна как «Операция «Кроссворд»[289]).

Первая личная встреча между уполномоченными представителями Даллеса и Вольфа состоялась в Лугано 3 марта 1945 г. УСС представлял Пол Блум, шеф бернского отделения службы контрразведки X-2, от Вольфа прибыл штандартенфюрер СС Ойген Дольман. В качестве жеста доброй воли немецкая сторона выпустила на свободу двоих известных лидеров итальянских партизан – одним из них был Ферруччо Парри, в июне того же года ставший премьер-министром Италии. Пять дней спустя Даллес и Вольф встретились лично на конспиративной квартире в Цюрихе. С отбытием Кессельринга на Западный фронт 10 марта переговоры остановились, однако возобновились 19 марта, и в тот же день Вольф согласился разместить переодетого в немецкую униформу радиста УСС в своем штабе городе Больцано для организации более оперативной связи. Этим агентом был чех по кличке Малыш Уолли, бежавший из концлагеря Дахау. Что не менее важно, Вольф также предоставил список шедевров искусства, похищенных нацистами из Галереи Уффици во Флоренции, которые он был готов вернуть в полной сохранности в случае успеха переговоров о капитуляции.

О ходе этих деликатных переговоров Даллес постоянно сообщал в Вашингтон через генерала Донована и штаб УСС – но именно отсюда вся информация о его контактах быстро поступала в СССР. В Управлении работали сразу несколько советских разведчиков,[290] в том числе майор Дункан Чаплин Ли, офицер контрразведки и советник Донована по правовым вопросам, а также Гальперин, главный аналитик отдела УСС по Латинской Америке. Опасаясь сепаратного мира, Сталин направил Рузвельту и Черчиллю гневные телеграммы со следующим текстом:

У немцев имеется на Восточном фронте 147 дивизий. Они могли бы без ущерба для своего дела снять с Восточного фронта 15–20 дивизий и перебросить их на помощь своим войскам на Западном фронте. Однако немцы этого не сделали и не делают. Они продолжают с остервенением драться с русскими за какую-то малоизвестную станцию Земляницу в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки, но безо всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабрюк, Мангейм, Кассель. Согласитесь, что такое поведение немцев является более чем странным и непонятным.[291]

И Черчилль, и Рузвельт с возмущением отвергли намеки советского лидера, однако дело было сделано. Всего за два дня до смерти Рузвельт, наконец, понял, какую опасность представляют Сталин и Советский Союз. В сущности, именно этот эпизод и стал началом холодной войны.

Сталин, в свою очередь, отказался подписать пакт о разделении Германии и Австрии, позволявший последней вновь стать независимым государством. После этого Объединенный комитет начальников штабов США[292] категорически запретил дальнейшие переговоры с Вольфом. Оперативная информация об этих контактах поступила и к Борману, и генерал Кальтенбруннер также потребовал их немедленного прекращения – ни он, ни Борман не желали подвергать риску исполнение своих планов.

Австриец Эрнст Кальтенбруннер[293] вошел в близкое окружение Гитлера после июльского покушения на фюрера, когда по долгу службы как начальник Главного управления имперской безопасности руководил расследованием, в результате которого заговорщики были казнены, а члены их семей брошены в тюрьму. Страшная кара, которую назначил обвиняемым этот высокий, мертвенно-бледный человек с изуродованным шрамами лицом, помогла ему завоевать расположение фюрера. В декабре 1944 г. ему было присвоено параллельное звание генерала ваффен-СС (что наделяло его не только полицейской, но и военной властью) и вручен почетный Золотой знак члена партии. 18 апреля 1945 г. он был назначен командующим немецкими войсками в Южной Германии.

Помощник Кальтенбруннера, бывший офицер разведки СД майор Вильгельм Хёттль ранее уже передал Аллену Даллесу информацию относительно создания «Цитадели нации» (см. главу 10). В феврале 1945 г. он возобновил контакты с УСС через своего австрийского друга Фридриха Вестена, циничного дельца, нажившего состояние на экспроприации собственности евреев и использовании рабского труда. Оба хотели снискать расположение американцев,[294] однако не хотели делать это ценой испорченных отношений с Кальтенбруннером и Борманом, поэтому передаваемые ими данные становились все более темными и недостоверными.

В первые месяцы 1944 года, когда Хёттль занимался в Будапеште отправкой еврейского населения Венгрии в лагеря смерти,[295] у него завязались теплые отношения с полковником Арпадом Тодли, венгерским уполномоченным по делам еврейского населения. Теперь, год спустя, Тодли отвечал за организацию рейса «Золотого поезда», который должен был вывезти национальные сокровища Венгрии в Германию. Среди них были королевские регалии, драгоценные металлы и камни, картины и большие суммы в валюте; многое из этого было изъято у венгерских евреев. Пунктом назначения поезда был Берлин, куда все эти ценности (стоимостью 350 млн долларов – примерно 6 млрд долларов в нынешних ценах) вывозились из-за продвижения Красной Армии на запад. Когда поезд достиг Австрии, Хёттль сообщил об этом Кальтенбруннеру, после чего состав был остановлен в Тироле в районе Шнанна, и множество ящиков с особо ценными предметами перекочевало в грузовики.[296] Об их содержимом и местонахождении до сих пор ничего не известно. По-видимому, Хёттль получил приказ использовать «Золотой поезд» как козырь в переговорах с УСС о сепаратном перемирии для Австрии; обсуждалась возможность аналогичной сделки и в Италии.

На первую встречу с Хёттлем на швейцарско-австрийской границе Даллес, как обычно, отправил своего посредника – на этот раз им был старший офицер УСС Эджворт Лесли. В своем докладе Даллесу о проделанной работе Лесли охарактеризовал Хёттля как «несомненно опасного»:

Он фанатичный русофоб, и по этой причине мы не сможем успешно работать с ним… не поставив в известность русских… Однако я не вижу причин, по которым мы бы не могли использовать его в продвижении [наших общих] интересов… а именно для скорейшего прекращения сопротивления в Австрии путем уничтожения [Цитадели]… Чтобы избежать каких-либо обвинений в сотрудничестве с нацистскими реакционерами… считаю, что наши контакты с ним должны быть как можно более косвенными.[297]

Полагая, что Хёттль был нитью, ведущей к Кальтенбруннеру, Даллес согласился: «С этим типом нужно держаться в высшей степени осторожно». Генерал Донован дал такую же рекомендацию:[298] «Я убежден [что Хёттль] – это правая рука Кальтенбруннера и ключевой контакт, который стоит разрабатывать».

За первые несколько встреч Хёттль рассказал немало подробностей о «Цитадели нации». Он также сообщил, что за последние два года нацисты создали партизанское движение, известное как «Вервольф»,[299] в распоряжении которого имелись тайные склады оружия и взрывчатки, а также крупные денежные средства. Немецкие партизаны могли поставить под ружье около 100 тыс. идейных эсэсовцев и фанатиков из Гитлерюгенда. Командовал этими силами оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени, австриец, старый друг Кальтенбруннера и руководитель отряда особого назначения, чья впечатляющая боевая история была хорошо известна Союзникам. Впрочем, «подробности», сообщенные через Хёттля, были не более чем дезинформацией, подготовленной Борманом, однако она благополучно достигла цели, приведя в ужас SHAEF, особенно генерала Эйзенхауэра. Начальник штаба генерал Беделл Смит тогда заявил: «Есть все основания верить тому, что последний рубеж обороны нацисты решили оборудовать в горах».[300]

Со времени прорыва в Нормандии генерал Эйзенхауэр придерживался взвешенной стратегии, в рамках которой разношерстные армии Западных союзников, зачастую возглавляемые вздорными и конфликтующими друг с другом командирами, одновременно продвигались вперед широким фронтом. План этот, несмотря на всю его безыскусность, с политической точки зрения был мудрым и, кроме того, учитывал скромные возможности некоторых армий, сформированных из новобранцев. Массированный огонь, бесперебойная работа тыловых служб и надежная поддержка с воздуха стали ответом Эйзенхауэра на тактическое превосходство немцев на поле боя. От своей стратегии он отошел лишь однажды, когда сбои в работе служб снабжения затормозили общее наступление, и он дал согласие на проведение операции «Маркет-Гарден» – смелого плана высадки воздушного десанта в Голландии. В случае его успеха быстрое продвижение на восток по равнинам Северной Германии открыло бы прямой путь к Берлину. Взятие вражеской столицы и триумфальное парадное шествие по ее улицам всегда были предметом честолюбивых замыслов всех великих полководцев. Однако в амбициях Эйзенхауэр знал меру, и имел все основания – и из гуманитарных, и из прагматических соображений, – отступить перед перспективой потерять 100 тыс. американских солдат в долгой и жестокой битве за Берлин.

Немецкая армия рассыпалась под мощными ударами Союзников, которые спешили овладеть не только территорией бывшего рейха, но и захватить украденные произведения искусства, немецкие промышленные секреты и ученых.

После многих дней раздумий Эйзенхауэр пересмотрел свою стратегию европейской кампании. 28 марта 1945 г. после полудня он изложил свои намерения в трех телеграммах.[301] Одна из них была адресована лично Сталину – это был единственный случай за время войны, когда генерал обратился к советскому лидеру напрямую. Вторая ушла генералу Маршаллу в Вашингтон, а третья – фельдмаршалу Монтгомери, командующему британо-канадской 21-й группой армий на севере Германии. Вопреки яростным протестам некоторых генералов, в частности Паттона и Монтгомери, которые желали возглавить наступление на Берлин, Эйзенхауэр объявил, что основной удар его войск будет направлен на юг – на Баварию, Австрию и в предполагаемый район расположения «Цитадели нации». Берлин был оставлен Красной Армии. Эйзенхауэр гнался за ценными военными трофеями, а не за пустой славой.

В это время власти Швейцарии приходили во все большее замешательство от количества нацистских эмиссаров, дезертиров и беженцев, пытавшихся попасть в страну; многих из них задерживала швейцарская пограничная служба. Поэтому швейцарцы обратились к Аллену Даллесу с пожеланием, чтобы переговоры с его участием проходили более сдержанно и по возможности не на их территории. Они не желали чинить Даллесу препятствий, однако им хотелось до последнего сохранять видимость нейтралитета. Основным предметом их опасений оставались беженцы, потоком устремившиеся в страну, поэтому скорейшее окончание войны было для них главным приоритетом.

Как всегда, Даллес нашел элегантное решение. Из-за уходящего корнями в 1798 год исторического курьеза на картах Европы, итальянский анклав и одноименный город Кампионе-д’Италия[302] на берегу озера Лугано оказался полностью окруженным швейцарскими землями; добраться отсюда до Италии можно было только по воде. Темной ночью 28 января 1945 г. около 20 агентов УСС вторглись в город (то есть, в тот момент, – на территорию Итальянской социальной республики, части Италии, остававшейся под властью Муссолини) и объявили, что город захвачен Союзниками. Шестеро карабинеров, защищавших анклав, не оказали сопротивления. После этого швейцарские власти могли закрывать глаза на деятельность УСС в Кампионе, покуда те ее не афишировали. Отсюда агенты УСС просачивались в Италию, и в марте-апреле 1945 года этот город превратился в место оживленных переговоров в рамках операции «Восход солнца».

Тем временем нацистские лидеры пытались спасти свои шкуры, вступая в переговоры с Западными союзниками. Самой большой мечтой Генриха Гиммлера оставалось создание антисоветской коалиции, или, по крайней мере, заключение перемирия с Западом, которое позволило бы нацистам продолжить войну против большевиков. Эти тщетные иллюзии разделяли рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, а также бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг, начальник службы внешней разведки СД. Все трое добивались заключения мира,[303] используя связи в Швейцарии и Швеции. В январе 1945 г. Шелленберг прибыл в Швейцарию с целью вступить в переговоры с бывшим федеральным президентом этой страны Жаном-Мари Мюзи. Там через начальника штаба швейцарской армии генерала Анри Гизана он передал сообщение о том, что желает встретиться с Алленом Даллесом, однако ответа не получил. В марте Риббентроп хотел заключить сепаратный мир с Британией, действуя через шведского банкира Маркуса Валленберга, чьи предприятия процветали благодаря торговле с нацистами. Гиммлер с той же целью обращался к шведскому дипломату графу Фольке Бернадоту. В качестве задатка из немецких концлагерей было выпущено 17 тыс. узников, преимущественно скандинавов, которые вернулись домой в колоннах «белых автобусов»[304] гуманитарной миссии «Красного креста». В качестве услуги за быстрое подписание мирного договора с западными державами Гиммлер готов был освободить 400 тыс. заключенных-евреев, остававшихся в Германии; для этого он отдал приказ об их эвакуации в западные районы и о последующем разрушении лагерей смерти на Востоке. Впрочем, позже выяснилось, что приблизительно четверть миллиона узников лагерей погибло в «маршах смерти», когда в зимнюю стужу их перегоняли на запад. Вместе с тем Гиммлер поставил несколько условий, не последним из которых было отсутствие в составе входящих в Германию оккупационных войск чернокожих солдат[305] – по соображениям «расовой гигиены».

Западные союзники не были заинтересованы в тайных сделках с Гиммлером, равно как и в сепаратном мире. Им были нужны безоговорочная капитуляция и военные трофеи, особенно военные технологии нацистов, золото и украденные культурные ценности. (Официально Союзники проводили политику возвращения награбленного золота и произведений искусства законным владельцам, однако на деле восстановление справедливости растянулось на долгие годы, и некоторые произведения искусства до сих пор не вернулись к своим владельцам. Многие музеи мира сегодня выставляют экспонаты, доставшиеся им в эпоху нацизма, сомнительное происхождение которых очевидно.) Мартин Борман был готов отдать Союзникам все, что они хотят, в обмен на жизнь Адольфа Гитлера и лиц из узкого круга его «горных людей».

8 апреля 1945 г. венгерский «Золотой поезд»[306] прибыл к границам района так называемой «Цитадели нации» – в городок Верфен в долине реки Зальцах. Там его загнали в тоннель, чтобы спрятать от авиации Союзников. Штурмбаннфюрер СС Хёттль, которому УСС теперь присвоило оперативный псевдоним «Альперг», в ходе дальнейших переговоров с Эджвортом Лесли рассказал о существовании состава. Кроме того, он сообщил о местонахождении других нацистских сокровищниц, спрятанных по всей Германии и, что еще важнее, повторил предложение обергруппенфюрера СС Вольфа о возвращении шедевров Галереи Уффици; награбленные культурные ценности[307] становились теперь предметом торга в любой сделке. Между резидентурой УСС в Берне и штабом австрийской группировки СС под руководством Кальтенбруннера, расположенным на принадлежащей ему вилле «Керри»[308] близ деревни Альтаусзее, расположенной на берегу одноименного озера, в сердце баварских Альп, была установлена радиотелефонная связь. Теперь у Бормана был прямой канал связи с Алленом Даллесом через Кальтенбруннера и через операцию «Кроссворд».

Вторая половина апреля 1945 г. стала эндшпилем войны в Европе, и события здесь развивались день ото дня все быстрее и быстрее. 14-го числа Аллен Даллес встретился с генералом Донованом в отеле «Риц» в Париже, чтобы дать отчет в своих действиях в связи с предложениями о мире, поступающими от нацистских иерархов. Донован хотел поскорее вернуться в Вашингтон: после смерти Рузвельта ему было необходимо заручиться поддержкой нового президента и укрепить позиции УСС. После обмена желчными телеграммами[309] между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем по поводу операции «Восход» Объединенный комитет начальников штабов был крайне зол и на УСС, и на Даллеса. Уильям Кейси (впоследствии возглавлявший ЦРУ в 1981–87 гг.) присутствовал на этой встрече в отеле «Риц» и позже отмечал: «Даллес беспокойно вертелся в кресле – то в гневе, то в смущении… Проще говоря, для него эта ситуация была кромешным адом».[310] Даллес был категорически не согласен с тем, что до сих пор его общение с генералом Вольфом не принесло конкретных результатов и что еще можно было правдоподобно от всего откреститься в связи с обеспокоенностью СССР. Тем не менее, Донован распорядился временно приостановить переговоры в рамках операции «Восход», позволив, однако, продолжать диалог с Кальтенбруннером, поскольку о нем Белый дом ничего не знал. Как с сожалением говорил об этой ситуации сам Даллес, «войну легко начать, но трудно закончить».[311] Информацию о переговорах с Кальтенбруннером Донован и Даллес решили держать при себе, поскольку мероприятия по защите информации стали отличаться непозволительной небрежностью. Слишком многие заинтересованные лица были в курсе различных планов заключения сепаратного мира, приходящих от высокопоставленных нацистов через Швейцарию или Швецию. Среди таких заинтересованных лиц был и советский разведчик Ким Филби, который впоследствии вспоминал: «…Атмосфера была насыщена взаимной подозрительностью союзников, опасавшихся, что кто-нибудь из партнеров может заключить сепаратный мир с немцами».[312]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.