След мичмана Ягодкина

След мичмана Ягодкина

— Ягодкин Максим Иванович, рождения 1877 года… Ягодкин Матвей Никандрович, рождения 1925 года… Ягодкин…

— Он был военным моряком.

В справочном бюро профессия не значится.

— Сколько же Ягодкиных?

— В нашей картотеке больше двадцати.

Павел в уме прикинул: если станет обходить всех, недели не хватит. А у него три дня, и два из них — праздничные.

Немолодая седоволосая женщина, работница справочного бюро, вынула еще одну карточку, близоруко прочитала:

— Протопопов Дмитрий Захарович. Запишите адрес…

— Я ищу Ягодкина, мичмана.

— Да, но Дмитрий Захарович поможет вам найти мичмана, или как там его, если таковой здесь проживал. Иначе время потратите впустую…

Вскоре Павел с благодарностью вспоминал работницу справочного бюро, пославшую его к пенсионеру Протопопову, бывшему статистику. Чувствовалось, город и людей он знает лучше, чем иной собственную квартиру.

Из рассказа Протопопова Павел понял, что континентальные Чебоксары — причал многих моряков. Отсюда в юности уходят они в далекое морское плавание и в глубокой старости швартуются у родных пресноводных берегов. Дмитрий Захарович, горбатясь, словно стеснялся своего высокого роста, рассказывал о людях этого красивого волжского города, и все о Ягодкиных, о русских и чувашах, носящих эту фамилию. И каждый из них так или иначе был в разные годы своей жизни связан с морем.

— А вот мне не довелось служить на флоте… Воевал под Ленинградом. Невскую Дубровку слышали? Там на плацдарме контузило, — с горечью заключил Дмитрий Захарович, — и внуки оба сухопутные: один в Дивногорске, другой — в Билибино. Они у меня инженеры…

Покидая гостеприимный дом, Павел уносил с собой адрес вероятного Ягодкина-мичмана и думал о том, что, наверное, в каждом городке, большом или малом, есть свои Протопоповы. Поворот, еще поворот, и вот улица Вторая Садовая. На крутом пригорке прилепился одинокий деревянный домик. Над его черной тесовой крышей склонилась битая ветрами, корявая береза. На ней — не в пример домику — добротная скворечня из новых досок. Пустынный двор выглядел сиротливо. Было непохоже, что хозяин здесь — мичман, который когда-то в три дня соорудил погреб. С этой мыслью Павел ступил на перекошенное от ветхости, скользкое крыльцо, негромко постучал в окошко.

На стук никто не ответил. Но в комнате горел свет, и Павел открыл дверь. За столом, у груды деталей, сидел белобрысый мальчик лет десяти. Он сосредоточенно копался в огромном, по всей вероятности самодельном, радиоприемнике.

— Здорово, герой.

Мальчик вздрогнул, резко повернул лохматую голову, удивленно уставился на незнакомого капитана.

— Вы к маме?

— К папе.

— Чудные!

— Почему же?

Мальчик, видимо, удивился: папой никогда никто не интересовался, и вдруг, оказывается, нашелся такой человек, и этим человеком был военный. Мальчик с интересом посматривал на Павла, словно колебался: ответить — не ответить? Он ответил прямо и серьезно:

— Его не найдете.

— Где ж он?

— И сам не знаю.

— А кто знает? Мама?

— Может…

В светлых глазах мальчика — это Павел заметил — интерес вдруг сменился настороженностью: мол, что этому капитану нужно от мамы? И поэтому Павел спрашивал дальше, получая односложные, но вполне ясные и четкие ответы.

— Она скоро вернется?

— Вот столовку закроют…

— Когда?

— Сегодня в пять… А вы к нам?

— К Ягодкину.

— Тогда к маме. Она Ягодкина.

— Я — к Прокофию Федосеевичу, к мичману.

— А… — Мальчик не ответил, а выдохнул. Был еле заметный жест приподнятым подбородком, и в нем Павел уловил недосказанность. Мальчик опять уткнулся в радиоприемник. Разговор не получался, а сидеть молча, видать, обоим было неловко.

— Что с ним?

— С моим трактором? Барахлит. Поменял сопротивление. Все равно.

— Схема есть?

В комнате запахло канифолью и пластмассой. Поворот ручки настройки — и дом наполнился праздничной музыкой. У мальчишки в улыбке обнажился передний, со щербинкой зуб.

— Соображаете…

— Как ты сказал? — спросил Павел, чтоб убедиться, что адресом не ошибся.

— Соображаете, говорю. Ну в радиотехнике!

— Откуда у тебя это — «соображаете»?

— Откуда? От дяди.

— А где он, твой дядя?

— Дядя Проша?

— Ну да, военный моряк.

— Утонул.

— Моряк?

— Моряк.

— Так я тебе и поверю… Подводник, да чтоб утонул…

— Не верите — не надо. — Мальчик обиженно отвернулся.

Передавали концерт по заявкам участников Октябрьской революции и гражданской войны. Гремела «Конная Буденного», и звенели в окнах схваченные легким морозом стекла. Павел думал о Ягодкине, с которым так и не довелось вторично свидеться.

Уже стемнело, когда хозяйка вернулась домой. Слегка располневшая, широколицая. Щеки ее полыхали румянцем то ли от быстрой ходьбы, то ли от мороза, а светло-голубые уставшие глаза выдавали радость.

— Ну и денек! — сказала с порога. — И на работе гости. И дома. Ну надо же…

Она поздоровалась с Павлом, как со старым знакомым, за руку. Ее рука была мягкая, но не по-женски сильная.

— Вы меня извините… — немного смущенно начал Павел.

— За что? — сверкнула глазами хозяйка. — Гостям всегда рады и я, и Славка, — потрепала сына за вихры. — Во какие отрастил. В школе моду взяли ходить лохматыми.

— Ладно уж, — стыдливо огрызнулся тот.

— Что «ладно»? Был бы дядя Прокофий — он не стал бы читать моралей: пихнул бы под машинку — и дело с концом. Только его и слушался.

— А где он, Прокофий Федосеевич? — осторожно поинтересовался Павел. — Я, собственно, к нему…

На широкое, розовое лицо хозяйки словно упала тень.

— Утонул. В прошлом году. Рыбаков спасал.

И Павел узнал подробности гибели мичмана Ягодкина…

…В конце февраля выходить на лед было запрещено. Зима в том году выдалась неустойчивой, с частыми оттепелями и южными ветрами. Ждали раннего ледохода. Запрещение касалось всех, в том числе и любителей подледного лова.

К ночи подул мокрый порывистый ветер, и лед на Волге глухо затрещал, начал дробиться. До города донеслись хриплые крики о помощи. Осводовцы не мешкали, прибыли по тревоге к штабу.

Оставив свой автокран, явился и Прокофий Федосеевич. Демобилизовавшись в пятьдесят шестом году, он после недолгих колебаний вернулся к себе на родину — в Чебоксары. Здесь был похоронен его сын, замерзший во вторую послевоенную зиму в товарном поезде. Сбежал из дому без копейки в кармане. Кто-то ему сказал, что в суворовское училище принимают мальчишек его возраста. Не доехал до Воронежа… Жена, похоронив сынишку, завербовалась на Север, в одну из организаций Кильдинстроя, а в домик, доставшийся ей по наследству, прописала сестру Прокофия — Зинаиду.

Больно было Ягодкину возвращаться в родной дом. Вернулся, пересилив себя. Сестра упросила. И не раскаялся. Жену разыскивать не стал, время зарубцевало душевную рану, увлекла новая работа.

Сестра вышла замуж неожиданно. Муж, артист филармонии, перебрался к ним в домик со своими пожитками, вместившимися в картонном чемоданчике. Прокофий помог сестре одеть-обуть зятя. Но в какой-то праздник новый родственник, пропустив несколько рюмок водки, изложил свою линию жизни, заявив, что ему все — до лампочки, «было бы вволю жратвы да комфорт модерновый».

Прокофий побагровел. И, уже не сдерживая себя, встал из-за стола, взял за шиворот вдруг побледневшего зятя и с грохотом вышвырнул на улицу. В тот же день, под вечер, Прокофия вызвали в милицию. Капитан-следователь, широкоскулый чуваш с тремя рядами орденских планок и пустым рукавом вместо правой руки, в присутствии пострадавшего снял у Прокофия показания, а когда муж сестры покинул кабинет, сочувственно глядя в глаза Прокофию, сказал:

— С такой моралью выродки шли к фашистам… — и разорвал обстоятельно составленный протокол.

Славка родился уже после этой истории, но Прокофий в племяннике души не чаял, и мальчик не чувствовал себя обиженным судьбой. Рано в нем пробудился интерес к технике, длинные вечера дядя и племянник увлеченно просиживали над радиоаппаратурой. Бывало, Славка спросит, где он, дядя Проша, учился, тот обычно отвечал коротко: «На флоте».

Всему он учился на флоте: и подводному плаванию, и мастерству радиста. Правда, в море ни разу никого не снимал со льдины. А на Волге довелось…

Ночью по голосу разыскали беспечного любителя подледного лова. Прокофий по-пластунски пополз ему навстречу, передал веревку, но вдруг льдина наклонилась, и оба они соскользнули в вязкую, как мазут, воду. Прокофий, набрав полную грудь воздуха, с трудом вытолкнул на льдину грузного, одетого в тулуп и валенки рыбака, а тот, вместо того чтобы бросить своему спасителю веревку, скуля, уполз от полыньи. Товарищи, выпрыгнув из катера, бросились на выручку, но огромная льдина уже подмяла под себя осводовца.

Весь вечер Павел провел у Ягодкиных. Зинаида рассказывала о погибшем брате так, словно вернется он утром с работы, в чистом бревенчатом коридорчике снимет промасленную спецовку, радостно поздоровается: «Краснофлотский привет, сеструха!»

— Он когда-нибудь говорил о подводниках? — наконец прямо спросил Павел, боясь услышать отрицательное «нет».

— А как же, — подтвердила хозяйка. — Славику, помню, объяснял, как идет погружение.

— И называл места, куда ходили? Где высаживались?

— Не помню.

Славка поднял голову, оторвавшись от работы.

— Он и в школе выступал.

— И рассказывал, куда плавали?

— Они партизан возили из Голубой бухты. Брали по ночам, секретно.

— Оказывается, сын знает больше… И куда же их возили?

— В Болгарию.

Вот и все, что удалось узнать Павлу в континентальных Чебоксарах,