О, Канада

О, Канада

— О, эта Канада, — мечтательно пропел Валера, ветеран спортивной журналистки, и разлил нам «по пять грамм» водки, настоянной на кедровых орешках. Для запаха. Или наоборот, от него. Смотря, с кем потом придется иметь дело. — В первый день, в Монреале, я спросил там у знакомого русского, Мони из Днепропетровска: «А когда у вас появляется клубника?»

Дело было во второй половине июля, но на лотке, на улице, лежала она самая, сладкая и мясистая, как продавщица. У нас, в Киеве, в Украине, где палка в земле пускает ростки, ягоды уже давно не было. Отошла, по сезону. А здесь, вроде гораздо северней…

И я спросил у Мони: «Когда у вас, в Канаде, появляется клубника?»

— С восьми утра, — пожал плечами Моня. — Когда же еще?

И Валера на всю жизнь влюбился в эту страну. И было за что.

— Ты помнишь олимпийские игры в Монреале, летом 1976 года? — подчеркнуто риторически спросил он. Разве есть люди, жившие в период тех или иных олимпийских игр и не знающих о них? Валера этого не понимал.

— Не помню. Я тогда был в армии, у черта на куличках в Монголии. У нас была совсем другая жизнь. Наша. И другие игры.

— Ну, да, — согласился Валера. — А я полетел в Канаду с украинской делегацией, как журналист. Вместе с женой, спортсменкой. Монреаль нас озолотил и подарил первую машину в семье. По советским временам, большой дефицит. А началось все еще в полете. Жена, она спортсменка, ну ты понимаешь, говорить не о чем, и в этот раз меня не послушала. Все тащили на Олимпиаду черную икру, водку, пластинки.

— Советские пластинки? — переспросил я, недоверчивый.

— Ну, да. Какие же еще? Софию Ротару украинские канадцы расхватывали по цене джинсов. Продукты брали с собой, почти сухари. На день государство нам выделило пятнадцать долларов, правда с отелем и завтраком. Но что на эти деньги для дома-для семьи купишь? Вот и тащили с собой кто, что мог. Короче, моя спортсменка вдруг в полете заявила, что сунула в сумку буханку черного хлеба. Какой хлеб? Надо было галеты брать. Их надолго хватит. А хлеб на третий день испортится. Отругал я ее. Но с хлеба этого и начались у нас олимпийские радости.

В первый же день в отель пришли местные украинцы, уже немолодые. Такая встреча была имени дружбы земляков. Нас, конечно, инструктировали как с ними себя вести. Но, главное, не брать литературу и порно, если будут предлагать. Они и не предлагали. А один, фермер из глубинки, вдруг стал спрашивать нас: «А есть ли у кого кусочек родного украинского хлеба? Хоть черного, хоть белого». Я и сказал, что есть. Думал, поделиться. А он, как целую буханку увидел, весь затрясся и говорит, мол, продайте.

— Сколько? — говорю. И он выложил… триста канадских долларов. Богатый, видно, фермер. Здесь же, сразу и отстегнул заветные. Так мы друг друга и осчастливили.

Следующий день оказалось еще краше. На пресс- конференции познакомился я с канадским коллегой, фотографом. Он пригласил всех нас, журналистов из Украины, к себе домой, здесь же, в Монреале. Советские, да еще неофициальные лица, тогда были в диковинку и люди везде встречали нас тепло. Кто захотел, к нему и поехал. Квартира такая симпатичная, но не своя, на съем. Своей нет. Ну, думаю, бездомный ведь, по сути, а по виду и не скажешь. Только вошли, коллега нам предлагает широким жестом: «Что будет пить? Виски, джин-тоник, вино?» Понятно, что виски. Женщин среди нас не было. Хотя… Я еще подумал, нам больше останется. Он берет бутылку и каждому в большой стакан — прызг. И все тут. Это у них называется «дринк»? 33 грамма на глотку. В крайнем случае, потом можно повторить. Посидели, поговорили, больше улыбались. А я перед походом, в номер к себе заскочил и сунул в сумку, четыре бутылки настойки с перцем по сорок градусов. Самая лучшая температура для полноты жизни. Наши еще посидели, для приличия, и ушли. По магазинам шататься: гулять — так гулять. Я ему и предложил по рюмочке украинской, народной. Он туда еще лед бросил, но выпил пару рюмок и загорелся. Куплю, без разговоров, если есть. Я ему три бутылки и выкатил. Он стал деньги предлагать, по двадцать пять долларов за каждую, включая уже початую. Но я тут увидел у него фотокамеру, полуавтомат, «Пентакс». Это же мечта… Выпили еще, раз начали, поторговались и на открытие Олимпиады я уже пошел со своей новой западной камерой и широкоугольником, в подарок к похмелью.

На праздничном стадионе прошли, как обычно сначала все делегации спортсменов, а потом стали показывать разные фигуры из гимнастов. Выскочили на поле и встали по периметру девушки в коротеньких мини- плащах, затем сошлись в центре и построились в цветные олимпийские кольца. Все под музыку и как бы в танце.

Вдруг с трибун к ним срывается какой-то чудак, на бегу сбрасывает одежду и заскакивает в одно из колец. Совсем голый. Причем не просто туда проскочил, а начинает танцевать. Мы переглядываемся, думаем, что у них, может, так и надо, так и задумано. Глядишь и такая же девушка, голая, выскочит, порадовать.

Короче, так мы ничего и не поняли, пока не увидели, что на поле бросились полицейские и стали этого парня хватать. Наши украинские коллеги, фотокорреспондент столичной газеты и главный редактор навели было свои камеры. Но у главного «Фэд» шестидесятых годов, а второй, на нервах, дернул спуск резко и пленка в нем порвалась. А я своим «Пентаксом» щелк-щелк, только наводи объектив на скандал.

Когда все успокоилось, торжества продолжились и оказалось, что главный редактор, отсняв, забыл снять крышку с объектива. И тут ко мне, когда уже выходил, подсуетились два канадца. Видели, говорят, что вы все снимали со своей трибуны, да еще близко к полю, не продадите ли снимки? А мне что? Я не на работе, а в делегации, группа поддержки. Отдал им пленку за триста американских долларов — наслаждайтесь. Не Олимпиада — а просто праздник. Все, что привезли — разбежалось, доллары сложились в приличную сумму и превратились в вещи, есть что отнести в комиссионку на Крещатике, к знакомому директору.

Но даже в последний день в Канаде меня ждала еще одна радость. Нас, на места соревнований возил специальный автобус, а для Монреаля устроители дали каждому пакет с билетами на проезд в транспорте. Понятно, что делегация все эти билеты не использовала. И у меня оставались. Уже перед посадкой в аэропорт, обратно, я спросил у других, нужны ли им эти бумажки, блеклые и бесполезные. Талон как талон. Большинство собрались выбросить, как хлам. Кому нужны монреальские талоны на проезд в Киеве или, того хуже, в провинции? Я и вызвался выбросить. А сам заскочил в магазинчик, уже в терминале, вытащил эти талоны и спрашиваю хозяина или, там, менеджера: «Возьмете?» Тот прищемился к калькулятору, посчитал и говорит: «Что вы хотите взамен?» А что можно просить взамен на транспортные талоны? Ничего особенного, мелочь. В Советском Союзе тогда большим дефицитом, особенно для детей и молодежи, была жевательная резинка. Она не продавалась и пакетик из пяти пластинок был большой редкостью. Обычно можно было достать одну пластинку за три рубля. Это килограмм нормальной колбасы или бутылка водки, ты помнишь. «Давайте, — говорю, — вместо талонов жевательную резинку». И получаю… ящик. Небольшой, но ящик. Потом мой сын год был королем двора. А одну упаковку оттуда, штук десять, не помню, я сразу отдал заместителю старшего группы, порадовал, аж руки у него задергались. Почему ему? А они все обычно ездили с нами за границу от «конторы», присматривали. Вот я и дал на всякий случай, чтоб не написал потом на меня чего не надо. Я ведь, как журналист, тогда часто ездил на соревнования.

Правда, после этой Олимпиады у нас хватило только на «Запорожец». Ну и что? Зато первая машина в доме. А вторая обошлась за копейки.

Я привез из Швейцарии чуть ли первый в Киеве японский музыкальный центр. Тоже, получилось, само собой. Почти бесплатно.

На нашей делегации там на соревнованиях, двадцать дней, начальство сэкономило для себя деньги. И мне места не нашлось. Сказали тогда: «Иди сам, найди отель рядом, в расчете 20 долларов за ночь». А в Швейцарии за такие деньги только койку в общежитии найти можно. Но в первом же отельчике, присев поговорить, я предложил хозяину выпить за знакомство русской водки. Они почему-то особенно падки были на «московскую», помнишь, с зеленой этикеткой? Разлил нам обоим и вытащил из сумки черную икру, припасенную для продажи. У швейцарца глаза на лоб полезли, мол, неужели не жалко. «Нам, русским украинцам, — говорю ему, — для хороших людей ничего не жалко. Такая у нас натура».

Ему, видно, такого никто не говорил. «Эй, — позвал он девушку, — принеси-ка ложечки». И зацепил икру на кончик, едва-едва. Я ему решительно показываю, что у нас так не принято. Есть — так есть, полной ложкой, под водку, вот так. И цепляю, с накатом. Он сомлел. И предложил мне жить у него бесплатно. — «Хорошим людям, — сказал, — надо помогать. Особенно из тоталитарной страны».

Тогда я, растрогавшись, вытащил из сумки полукилограммовую банку той же икры, черной. В подарок. «От нашего великого народа — братскому швейцарскому». Он, в ответ, что все эти дни я могу у него в отеле столоваться. В конце командировки мне выдали, как обещали, четыреста долларов — на оплату. И еще сотню я зашиб на икре и водке. На все деньги купил японский музыкальный центр — чудо техники, с пленочным магнитофоном и колонками. Хорошая страна, Швейцария.

В Киеве мой приятель, директор комиссионки, ошалев, прямо на дом привел какого-то умного еврейчика. Тот подключил что надо, послушал и говорит: «Пойдем выйдем». И показывает перед подъездом свою «Ладу-3», малиновую: «Бери. Оформим продажу, а на самом деле вместо денег ты мне эту систему отдашь». Машина, между прочим, семь тысяч рублей стоила, при моей зарплате 150 — в месяц.

Так мы и жили. Хорошо было. Давай еще «кедровочки» накатим или что хочешь? Виски есть, джин-тоник, вино?

— Как у тебя в Канаде?

— Как в Канаде. Только клубники с восьми утра, как не было — так и нет. А вообще, мне надо было родиться попозже, поближе к сегодняшним временам. Мир посмотреть. Дело в жизни сделать. Уж я бы поездил…