Вакханалия рыбинской «чистки»

Вакханалия рыбинской «чистки»

Дело «о принадлежности к шпионской диверсионной организации и иностранной разведке, действовавшей на моторном заводе в Рыбинске» и «ведении вредительской работы, направленной на срыв производства авиамоторов и снижение их боевых качеств», готовилось загодя. Первые, пока единичные, аресты на заводе имени Павлова прошли еще в тридцать шестом. В апреле вдруг не вышел на работу Николай Бурлаков – технолог школы ФЗО, а в декабре – 28-летний начальник группы клапанов Сергей Прохоров, увлеченный, инициативный специалист. В НКВД на допросы несколько раз были вызваны рядовые сотрудники завода. Но дело не получило широкой огласки и развития. Истинные дела – новый мотор Климова, создание первого в стране конвейера по сборке, расширение литейного производства – поглощали всех с головой. Не менее усердны в это время были и службисты Ежова.

Июль 1937 года безжалостной косой прошелся по десяткам счастливых семей рыбинцев, став точкой отсчета нового времени всеобщего страха и подозрительности. В Ярославской области Управлением НКВД была раскрыта «антисоветская террористическая диверсионно-вредительская организация правых», и в Рыбинске по этому делу арестовали Сергея Кубасова – председателя городского Совета РК и СД, Григория Степанова – завотделом коммунального хозяйства исполкома горсовета, Сергея Филиппова – заведующего горторгом, Александра Ямщикова – заведующего городским отделом здравоохранения и Ивана Егорова – заведующего финотделом исполкома. Но какой же шпионаж возможен без самого важного производства города? И «черный воронок» НКВД замелькал у проходной моторного завода. Прямо из сборочного цеха, где все производственники дневали и ночевали, налаживая конвейер, были вызваны и арестованы сначала Семен Абрамов – заместитель директора, приехавший на завод из Петербурга, а спустя неделю – Константин Пушкин – секретарь парткома завода, которому только исполнился 31 год. Вся «разоблаченная» группа, за исключением Егорова, получившего 10 лет, будет расстреляна за два дня до наступления нового года. Репрессиям подвергнутся 48 мастеров и рабочих завода, совсем недавно награжденных секретарем парткома за трудовые заслуги. Подарок или грамота, врученные Пушкиным, оказались внеочередным билетом в адовы застенки НКВД.

…Подходил к концу знойный июль, не принесший ни капли дождя. В городе жить было практически невозможно, и все семьи руководителей завода в полном составе перебрались на дачи, выстроенные еще в прошлом веке на высоком берегу реки Черемуха. Старинные купеческие постройки хранили прохладу, дарили покой и отдохновение.

Уже прошел год, как в Рыбинск переехали жена и дочь Климова, сын навещал только в каникулы – он с огромной увлеченностью занимался на своем вожделенном химическом факультете МГУ. Ира уже в Рыбинске окончила пятый класс. По настоянию Веры, не пожелавшей, чтобы дочь училась в стенах бывшей тюрьмы, а именно там учились все дети руководителей завода, дочь определили в школу-новостройку № 33. Ребята там были попроще, из рабочих семей, привозили на учебу и детей, родители которых работали в СКБ Волгостроя. Но, слушая рассказы своих подруг, Ира с удовлетворением отмечала, что в их-то школе жизнь интереснее. Директора – Ивана Ивановича Иванова – «Ваню в кубе», как звали его ученики, – очень уважали. Это был добрый мудрый фронтовик, израненный еще в Первую мировую, сохранивший детскую открытость миру.

Первое поволжское лето 1936 года семья Климовых прожила на новой, специально отстроенной даче, которую они занимали с Завитаевыми. Бревенчатый дом из двух одинаковых половин: по две маленькие комнаты внизу и комната с террасой наверху. Кроме дачи, в которой жили Климовы и Завитаевы, было еще четыре дома. Один – новый двухэтажный, с двумя подъездами. А на самом берегу реки Черемуха – три старинные купеческие постройки.

В то лето на даче у Климовых собралась вся семья: бабушка с тремя внуками – Алешей, Ирой и Олей – и сами супруги. А у Завитаевых – жена и двое детей, Леля и Юра. Ирочка быстро сдружилась и с Лелей Завитаевой и с живущей по соседству Лорой Мыздриковой, скучать им не приходилось. Дети собирали лесную ягоду, а бабушка каждый день к чаю пекла незатейливые пироги.

Вера же всегда отличалась исключительным обаянием, веселым легким характером, к тому же была абсолютной бессребреницей. Жену Владимира Яковлевича обожали всегда и везде. С дачи ей приходилось каждый день на трясучем заводском автобусе ездить за продуктами на городской рынок. Удивительно, но рынок в Рыбинске был все еще хорошим, не в пример продуктовым магазинам.

Алеше уже было 20 лет, и он держался особняком, его все больше тянуло ко взрослым. Мужчины, вырывавшиеся на волю из заводских стен, с утра до вечера купались, играли в волейбол. Каждый вечер на волейбольной площадке собирались две команды. Капитаном одной из них всегда был Королев, директор завода, а вторую возглавлял кто-нибудь из конструкторов. И обязательно в команде конструкторов играли Алеша с отцом. Болельщиков всегда было хоть отбавляй: дети, жены, бабушки – все хотели посмотреть спортивные баталии вперемешку с шутками, подколками на злобу дня. По окончании матча все шли купаться, еще долго и азартно споря, кто же играл лучше.

Отключаться от дел надо во что бы то ни стало – иначе не выдержать столь напряженного режима работы, без всяких отпусков, с круглосуточным бдением на производстве да около испытательных стендов.

Но первая дача сгорела в тот же год по неизвестной причине, и лето тридцать седьмого Владимир Яковлевич с семьей жил в большом двухэтажном доме из четырех квартир на спуске к реке. В первом подъезде – Климов и Ходушин, во втором – Безродный и Ключарев. Начало лета, как вспоминала Ира, было таким же прекрасным, как и прошлогоднее:

«…Мы жили на втором этаже, куда вела старая скрипучая лестница, а двумя маршами ниже жила семья Ходушиных. От входа в подъезд до их комнат вела еще одна крутая деревянная лестница. Леночка, их дочь, Лора Мыздрикова, Леля Завитаева, Тома Королева, я и моя двоюродная сестра Оля составляли одну дружную компанию. Помимо девчонок с нами дружили и некоторые ребята: сын Абрамова и тезка отца, однофамилец Володя Климов. Лето на даче для всех нас было всегда долгожданным праздником. Тем тяжелее переживались события, последовавшие вскоре.

Этот день, 26 июля, прошел в привычных дачных хлопотах и нехитрых радостях: прогулка в лес, волейбол, катание на лодке. К вечеру, только мы всей семьей собрались пить чай с ароматным клубничным вареньем, под окнами остановилась какая-то машина. И тут же раздался тихий, осторожный скрип по ступенькам лестницы. Несколько человек передвигались, стараясь как можно меньше шуметь. И мама, и отец, не сговариваясь, молча повернули головы к входной двери, прислушиваясь к этому „скрип, скрип…” Их лица будто окаменели. Секунда, пять, десять – в этот раз приехавшие направились на второй этаж. Я ничего не могла понять, почему так резко изменилось настроение у родителей. Меня тут же отправили спать, а они еще долго сидели на террасе, не проронив ни слова…

Утром мы узнали: арестовали папу Леночки Ходушиной. И лето сразу же кончилось. Лена с матерью тут же куда-то уехали, а следом засобирались и остальные семьи. Больше ни она, ни Тома Королева, ни сын Абрамова на дачах не появлялись. Их отцов постигнет та же трагическая участь…»

В течение часа были арестованы Иван Безродный – заместитель начальника цеха, Михаил Ходушин – главный технолог, Евгений Райхенбаум – заместитель главного механика и начальник энергохозяйства, Дмитрий Ромашевский – инженер контрольного отдела, Сергей Филимонов – начальник цеха и Леня Ключарев – совсем молодой начальник планового отдела завода. Спустя два месяца все они будут расстреляны.

Из домов заводского руководства на площади Баранова ежедневно стали бесследно исчезать люди. Сначала «черные воронки» увозили мужчин, а спустя некоторое время – всех жильцов обезглавленных квартир. Только мертвая тишина за притворенными дверями кричала о бедах опустевших домов. Пытавшиеся хоть что-либо узнать о судьбе своих друзей, родственников – сами исчезали вослед.

В разряд «шпионов» автоматически попадали все иностранцы, когда-то приехавшие в Рыбинск, или горожане, родившиеся на территории царской России, отошедшей впоследствии к другим государствам. Или просто люди с непривычными уху фамилиями. Альфред Каат – эстонец, лучший мастер моторного завода; Федор Лильенталь – начальник группы цеха № 3; Петр Луцатник – консультант организации инструментального хозяйства, обвиненный в руководстве шпионско-вредительской группой на заводе; Юлиан Петкевич – поляк, мастер завода; Людвиг Реутг – белорус, рабочий завода; Петр Милинцевич – поляк, начальник группы школы ФЗО; Пауль Блехшмидт – немец, мастер завода; Павел Вильмас – латыш, комендант заводского гаража и другие рыбинцы, показавшиеся неблагонадежными опричникам Ежова.

А сколько «диверсантов и террористов» обнаружилось среди исконно-русских заводчан и уроженцев патриархального волжского города. Были арестованы и приговорены к высшей мере наказания Борис Хухарев – начальник отдела технического контроля, Дмитрий Рыбак – зам. начальника цеха, Борис Тыричев – начальник литейного цеха, Никита Манько – врач-рентгенолог заводской поликлиники, конструктор Михаил Сальников, слесарь Иван Грехов, Николай Соболев – мастер группы полировки, слесарь Василий Папорков, Борис Соколов – начальник жилищно-коммунального отдела, Михаил Чебаков – сменный мастер. Не пощадили и любимца заводчан, рабочего-изобретателя Константина Поплавского, не так давно получившего патент на летательный аппарат собственной конструкции, и даже 63-летнего конюха завода дядю Колю Халиманюка.

Волна арестов захватила весь Рыбинск. Художники и газетчики, повара и бухгалтеры, лесорубы и директора, священнослужители и служащие Волгостроя, НКВД… Каждый мог оказаться «врагом народа».

Были раскрыты заговоры в мукомольной, кожевенной промышленности, в сфере образования. Заведующий Рыбинским городским отделом народного образования Павел Скуратов обвинялся в том, что «по заданию врага и по личной инициативе проводил подрывную деятельность, выразившуюся в срыве правительственных сроков окончания работ по строительству, ремонту школ и детских садов, вредительском подборе кадров учительства, в результате чего в школах был большой процент неуспевающих и второгодников, а также в сознательном невыполнении плана всеобщего обучения и ликвидации неграмотности». По этому же делу проходило еще несколько рыбинцев: преподаватель немецкого языка Федор Зоммер – расстрелян, учитель французского языка Самуил Копиль – расстрелян, преподаватель химии и биологии Федор Образцов – расстрелян, преподаватель математики Валентин Сапелов – расстрелян.

В школе, где училась Ира Климова, неожиданно арестовали любимейшего педагога всей детворы – Владимира Петровича Иорданского. Он преподавал химию и после уроков целиком посвящал себя ребятишкам, создав Городскую станцию юннатов. Арестован был по доносу, осужден на 10 лет лишения свободы без права переписки, расстрелян в день оглашения приговора. Что же касается Павла Дмитриевича Скуратова, он так и не признал себя виновным, был осужден на 8 лет и вскоре умер в заключении.

А уж не найти «диверсантов и шпионов» в авиационном деле мог только спящий. Поиски заговорщиков велись и в Рыбинском авиационном институте.

Выдающийся конструктор авиадвигателей второй половины ХХ века Павел Александрович Соловьев буквально за месяц до своей кончины – 13 октября 1996 года – совершенно отчетливо вспоминал тридцать седьмой в РАИ, где он был тогда студентом-второкурсником:

«В институте неожиданно стали пропадать люди. То один арестован, то – другой. Вдруг исчезли все корейцы, а их училось очень много. Среди студентов арестовывали в основном „парттысячников”, пропадали и преподаватели, профессора. Заочно устраивались партийные собрания по поводу исключения „врагов народа” из рядов ВКП(б). Они проходили очень быстро и по единому сценарию:

– Кто за то, чтобы такого-то исключить из партии?

Если кто-то был против или воздерживался, то ставился на голосование другой вопрос:

– Кто за то, чтобы исключить и этих „подпевал”?

Все это было очень странно. Люди стали бояться разговаривать друг с другом. Политические темы и анекдоты – „табу”. Никто не знал, кто мог оказаться стукачом. Дело доходило до полного абсурда. Исключили из партии одного из „старших” студентов, который был для всех настоящим авторитетом. Он геройски провоевал всю гражданскую войну. Больше того, под его командованием освобождался Рыбинск от белых, и, на тебе, к чему-то придрались. В атмосфере всеобщего страха происходили курьезные случаи. Неожиданно, через два месяца после ареста, в институт вернулся один студент. Все естественно к нему: „За что тебя взяли?” Он долго отмалчивался, потом рассказал: „Вы не поверите, ребята. Держат меня, держат – и не предъявляют никаких обвинений. Я стал настаивать, чтобы меня хотя бы допросили. Наконец добился. Спрашиваю следователя, за что арестовали? Отвечает – за антисемитизм, рассказывал еврейские анекдоты. Я ему говорю, но я же сам еврей, какой может быть антисемитизм? Тогда он понял весь идиотизм обвинений и отпустил. Наверное, сам испугался”».

Но привычка тщательного самоконтроля и сдержанности в общении сохранилась у Павла Соловьева до конца жизни. Однажды, после довольно откровенного разговора, писавшегося на диктофон, он вдруг произнес: «А запись-то вы сотрите. На всякий случай. Я уже ничего не опасаюсь, а вам еще жить»…

Многие из преподавателей РАИ, как было выявлено следствием, «допускали при чтении лекций студентам контрреволюционные высказывания», да и вообще были «членами троцкистской группы в институте». Арестован и расстрелян преподаватель физики Михаил Тюменев, осуждена на пять лет заведующая кафедрой социально-экономической дисциплины Станислава Стуварева…

Недавний аспирант Владимира Яковлевича, возглавивший кафедру авиадвигателей РАИ, Орманов только со своим учителем и мог поделиться всем тем ужасом, что был в институте. А Климов лишь молча слушал, вспоминая все утраты своего ОКБ и завода.

С этих пор и без того сдержанный Климов прекратил почти всякое неофициальное общение. Если в Москве в их доме часто собирались друзья, коллеги по работе, то в Рыбинске этого не было вовсе. Любое неосторожное слово, сказанное или услышанное, могло обернуться непоправимой бедой…

В больших городах легче утаить истину, запрятать следы самых страшных преступлений. В провинции, где каждый друг другу брат-сват или кум, скрыть практически ничего не возможно. И потекли под Ярославль к деревне Селифонтово ручейки людской скорби, почерневшие от горя вдовы с малыми детьми. Людская молва разнесла, что там, в братской могиле, находят свой последний земной приют увезенные в ночь на «черных воронках» мученики.

Ни один из осужденных, чьи фамилии приводятся выше, не был виновен. Каждый из них спустя двадцать, тридцать, а то и пятьдесят лет был полностью реабилитирован. Посмертно.

А каково было оставшимся на свободе? Да была ли та жизнь хоть сколько-нибудь свободной… Шла неприкрытая внутренняя война власти со своим народом. И унесет эта бессмысленная бойня 20 миллионов! Немногим меньше, чем грядущая Великая Отечественная война – священная, освободительная, истинно народная.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.