Е. М. Хитрово

Е. М. Хитрово

Дочь фельдмаршала Кутузова и мать знаменитой красавицы Долли Фикельмон, Елизавета Михайловна Хитрово (1783—1839) принадлежит к кругу близких друзей поэта. Найденные письма к ней Пушкина указы­вают на прочное дружеское чувство, связывавшее их, и на несомненный интерес поэта к уму и знаниям этой европейски образованной женщины, всесторонне осве­домленной в событиях политической современности. (Дочь ее была замужем за видным петербургским дип­ломатом — австрийским послом Фикельмоном.) Несмот­ря на иронические отзывы Пушкина о Е. М. Хитрово в письмах к друзьям[17] приходится, несомненно, заключать о его привязанности к этой умной и культурной женщине, питавшей к нему чувство беспредельного поклонения.

Об этом определенно свидетельствуют сохранившиеся письма Е. М. Хитрово, из которых видно, что на склоне своих лет эта женщина пережила глубокое и сильное чувство. Она любила Пушкина особой, тревожной любо­вью, беспокоясь о нем, заботясь о его судьбе, стремясь всячески наладить ему спокойную творческую жизнь.

«Мне приходится дрожать за ваше здоровье», — пишет она ему, припоминания его бледность и подавленность при их последнем свидании. «Лечитесь, будьте благоразумны — как можно выбрасывать за окно такую прекрасную жизнь». Она собирается устроить его при Дворе, чтоб предоставить ему материальную независи­мость. В письме по поводу женитьбы Пушкина она с ясновидением любящего сердца, умно и тонко предосте­регает его «от прозаической стороны брака». Предска­зания ее, к сожалению, оправдались в полной мере.

С чуткостью любящего существа Е. М. Хитрово всегда шла навстречу интересам и запросам Пушкина. «Не лишайте меня счастья быть у вас на посылках, — пишет она ему, всячески стремясь угадать его жела­ния: — я буду говорить вам о высшем свете, об ино­странной литературе, о возможной смене министерства во Франции, увы! я у истока всего, одного только счастья мне не хватает».

Высшая радость для нее — услышать похвалы Пушкину. Она в восхищении, что вел. князь Михаил высказал интерес к поэту. «Как я люблю, чтобы вас любили!» Она имела право писать поэту, что он может рассчитывать на нее, как на скалу.

Смерть Пушкина была страшным ударом для Елиза­веты Михайловны. Сохранились свидетельства о глубоко трогательном отношении ее к умирающему и усопшему поэту. А. И. Тургенев сообщает, что 29 января, в 1 час дня (т. е. за два часа до смерти Пушкина), когда в квартире его теснится «весь город, дамы, дипломаты, авторы, знакомые и незнакомые», — «приезжает Элиза Хитрово, входит в его кабинет и становится на колена». А. И. Каратыгина-Колосова сообщает, что на отпевании тела Пушкина в Конюшенной церкви Елизавета Михайловна, стоя у гроба, заливалась слезами.

Дочь ее Д. А. Фикельмон сохранила в своих письмах ряд свидетельств о привязанности ее матери к Пушкину: она просит свою сестру, петербургскую фрейлину, при­слать ей в Вену портрет поэта, который дорог ей, как знак памяти ее покойной матери[18].

Мы обладаем в настоящее время большим моногра­фическим очерком о Е. М. Хитрово, принадлежащим перу Н. В. Измайлова. С исчерпывающей эрудицией и тонким проникновением в культурный быт николаевской эпохи автор этюда убедительно показывает, что Е. М. Хитрово была деятельною участницей жизни Пушкина, его работы, чтения и «учения». «Она вступает в число друзей Пушкина — не пассивных и чуждых ему поклон­ников, каких было много, но друзей действенных, близ­ких, общение с которыми было для него важно и дорого»[19]. К этому обстоятельному биографическому портрету мы и отсылаем читателя за всеми подробностями жизни и деятельности Е. М. Хитрово.

Е. М. Хитрово — А. С. Пушкину

18 марта 1830 г. Петербург

Когда я начинаю успокаиваться насчет вашего пре­бывания в Москве — мне приходится дрожать за ваше здоровье — меня уверяют, что вы больны в Торжке. Ваша бледность — одно из последних впечатлений, оставшихся у меня. Я беспрестанно вижу вас у этой двери, у которой с таким счастьем смотрела на вас, думая снова увидеться с вами быть может на другой день, а вы бледный, подавленный, вероятно, тем страданием, кото­рое должно было отозваться и во мне еще в тот же вечер — вы заставили меня и тогда дрожать за ваше здоровье. Я не знаю, к кому обратиться, чтобы узнать правду — вот уже четвертый раз, как я вам пишу. Завтра уже две недели как вы уехали — непонятно, почему вы мне не писали ни слова. Вы слишком хорошо знаете, что любовь моя к вам беспокойна и мучительна. Не в вашем благородном характере оставлять меня без вестей о себе. Запретите мне говорить о себе, но не лишайте меня счастья быть у вас на посылках. Я буду говорить вам о высшем свете, об иностранной литературе, о возможной смене министерства во Франции, увы, я у истока всего, одного только счастья мне не хватает.

Впрочем, могу вам сообщить, что я испытала насто­ящую радость третьего дня вечером — в. к. Михаил пришел провести с нами вечер; при виде вашего портрета или ваших портретов он сказал мне — «Знаете ли, я никогда не видел Пушкина очень близко. У меня было большое предубеждение против него, но по всему, что до меня доходит, я очень бы хотел познакомиться с ним, а особенно иметь с ним длинный разговор», — под конец он попросил у меня «Полтаву». Как я люблю, чтобы вас любили.

Несмотря на то, что я с вами (не взирая на антипатию, которую вам это внушает) кротка, безобидна и покорна — подтверждайте, по крайней мере, время от времени получение моих писем. Я буду счастлива увидать хотя бы ваш почерк! Я хочу также узнать от вас самого, мой дорогой Пушкин, неужели я осуждена вас увидеть только через несколько месяцев.

Сколько жестокого и мучительного в одной этой мысли! Видите ли, у меня есть тайное убеждение, что если бы вы знали, до какой степени мне нужно вас увидеть — вы сжалились бы надо мной и вернулись бы на несколько дней! Покойной ночи — я ужасно устала.

Я только что вернулась от Филарета — он рассказал мне о недавно случившемся в Москве проис­шествии, о котором ему сейчас сообщили. Он приба­вил — расскажите это Пушкину. Я записала эту историю на своем плохом русском языке так, как она мне была рассказана. Посылаю вам ее, не смея его ослушаться — слава богу, говорят вы счастливо при­ехали в Москву. Лечитесь, будьте благоразумны — как можно выбрасывать за окошко такую прекрасную жизнь.

Вчера вечером на репетиции Карусели много говорили о вашей седьмой Главе [20], она имела всеобщий успех — Импера[трица] не ездит больше верхом.

Напишите же мне правду, как бы печальна она ни была.

Увижу ли я вас опять на Пасху?

Е. М. Хитрово — А. С. Пушкину

9 мая 1830 г. Петербург

Я нахожу совершенно необходимым, чтобы вы под­твердили письмом полученье этой записки — не то впредь для вас нет извинений. Вы совершенно не счита­етесь со мной. Сообщите мне о вашей женитьбе и о ваших планах на будущее. Все разъезжаются, а хорошая погода не наступает. Долли и Катрин просят вас рассчитывать на них, чтобы руководить вашей Натали. Г-н Сомов дает уроки посланнику и его жене — что касается меня, я перевожу Mariage in high life на русский, я продам его в пользу бедных. 9-е вечером.

Элиза.

А. С. Пушкин — Е. М. Хитрово

18 мая 1830 г. Москва

Не знаю еще, приеду ли я в Петербург. Покрови­тельницы, которых вы так любезно обещаете, слишком уж блестящи для моей бедной Натали. Я всегда у их ног так же, как и у ваших.

На обороте: Ее Превосходительству Милостивой Государыне Елизавете Михайловне Хитрово etc. etc. etc. в С.-Петербурге на Моховой, дом Межуевой.

Е. М. Хитрово — А. С. Пушкину

Середина мая 1830 г. Петербург

Прозаическая сторона брака — вот чего я боюсь для вас! Я всегда думала, что гений поддерживает себя полной независимостью и развивается только в беспре­рывных бедствиях, я думала, что совершенное, положи­тельное и от постоянства несколько однообразное счастье убивает деятельность, располагает к ожирению и делает скорее добрым малым, чем великим поэтом... Может быть, после личного горя это больше всего меня поразило в первую минуту... Богу было угодно, как говорила я вам, чтобы у меня не было и тени эгоизма в сердце. Я размышляла, боролась, страдала и наконец достигла того, что сама теперь желаю, чтобы вы поскорее женились. Поселитесь с вашей прекрасной и очаровательной женой в хорошеньком деревянном опрятном домике, навещайте по вечерам тетушек, чтоб составлять им партию, и возвращайтесь счастливым, спокойным и благодарным провидению за сокровище, доверенное вам. Забудьте прошлое и да принадлежит ваше будущее только жене и детям.

Я уверена, из того, что я знаю о мыслях императора относительно вас, что если бы вы пожелали какое-либо место, близкое к нему, вам его дадут. Может быть, этим не следует пренебрегать — это со временем приведет вас к независимости в ваших денежных делах и в вашем отношении к правительству.

Государь так хорошо расположен, что вам не нужно никого — но ваши друзья, конечно, разорвутся на части для вас, — родные вашей жены тоже могут быть вам полезны. Я думаю, что вы уже получили мое коротенькое письмо.

Ничто, в сущности, не изменилось между нами — я буду вас видеть чаще... (если бог даст мне вас еще увидеть). Отныне мое сердце, мои заветные мысли — будут для вас непроницаемой тайной и мои письма тем, чем они должны быть. Океан будет между вами и мной, но рано или поздно вы всегда найдете во мне для себя — вашей жены и ваших детей — друга, подобного скале, о которую все разобьется. Рассчитывайте на меня, на жизнь и на смерть, располагайте мною во всем и без всякого стеснения. Устроенная так, чтобы все предпринимать для других — я являюсь ценным человеком для своих друзей; мне все нипочем — я иду разговаривать с влиятельными людьми, не унываю, возвращаюсь, — время, нравы, ничто меня не обескураживает. Тело мое не страдает от моего усталого сердца — я ничего не боюсь — я многое понимаю, и моя деятельность на пользу других является столько же милостью неба, сколько и следствием положения моего отца в свете и душевного воспитания, где все было основано на необходимости быть полезной другим.

Когда я утоплю мою любовь к вам в слезах, я останусь все же тем же страстным, нежным и безответным существом, которое готово для вас в прорубь, — так я люблю даже тех, кого люблю немного.

Е. М. Хитрово — А. С. Пушкину

Первая половина сентября 1831 г.

Я только что прочла ваши прекрасные стихи и заявляю вам, что если вы не пришлете мне один экзем­пляр (говорят, их нельзя достать), я никогда вам этого не прощу.

Е. М. Хитрово — А. С. Пушкину

15 декабря неизвестного года [21] Петербург

Вот, дорогой Пушкин, 750 р. за билеты г-на Кате­нина. Чтобы пополнить сумму 49 билетов, ему при­ходится еще 285 р., которые вы тоже получите через два дня. Катрин в ужасе от счетов к приближающе­муся новому году и поглощена балами. Она еще не во всем разобралась. Продолжайте писать, дитя.

Любите меня, потому что я чувствую, что сердце мое истерзалось по вас. Элиз Хитрово.

Е. М. Хитрово — А. С. Пушкину

Сентябрь — октябрь 1836 г. Петербург

Я только что узнала, что цензура пропустила статью, возражающую на ваши стихи, дорогой друг. А между тем лицо, которое их написало, очень сердито на меня и не захотело ни показать их мне, ни взять их обратно. Меня все время мучают за вашу элегию — а я, подобно мученикам, дорогой Пушкин, люблю вас за это еще больше и верю в ваше восхищение[22] перед своим Героем и в вашу симпатию ко мне!

Бедный Чедаев! Он, верно, очень несчастлив, питая такую ненависть к своей стране и к своим соотечественникам.

Элиза Хитрово, рожденная княжна Кутузова-Смоленская.

А. С. Пушкин — Е. М. Хитрово

Между 19 и 24 мая 1830 г. Москва

Прежде всего позвольте поблагодарить вас за «Эрнани». Это одно из произведений современности, которое прочел я с наибольшим удовольствием. Гюго и Сент-Бев бесспорно единственные французские поэты нашего времени. Особенно Сент-Бев, и потому, если возможно достать в Петербурге его «Утешения» (Consolations), сделайте, ради бога, доброе дело, при­шлите их мне.

Что касается моего брака, то ваши размышления о нем были бы вполне справедливы, если бы вы обо мне судили менее поэтически. На самом деле я просто добрый малый, который не хочет ничего иного, как заплыть жиром и быть счастливым. Первое легче второго.

(Простите: я замечаю, что начал свое письмо на разорванном листе — я не имею духа начать его вновь.)

С вашей стороны очень любезно, что вы прини­маете участие в моем положении по отношению к Хозяину. Но какое же место по вашему я могу занять при нем? Я, по крайней мере, не вижу ни одного, которое могло бы мне подойти. У меня отвращение к делам и к «бумагам» (des boumagui), как говорит граф Ланжерон. Быть камер-юнкером в моем возрасте уже поздно. Да и что бы я стал делать при дворе? Ни мои средства, ни мои занятия не позволяют мне этого.

Родным моей будущей жены очень мало дела как до нее, так и до меня. Я от всего сердца плачу им тем же. Такие отношения очень приятны, и я их никогда не изменю.