Н. А. Дурова
Н. А. Дурова
ВСТРЕЧИ С ПУШКИНЫМ [38]
...Грустные воспоминания отняли у меня охоту идти куда-нибудь еще, я возвратилась в свою ресторацию; а как дня оставалось еще много, то занялась снова укладыванием вещей и платья в чемодан, для того чтоб завтра как можно ранее переехать на другую квартиру и именно в трактир Демута: мне казалось очень неприличным принять Пушкина в таком фонаре, какой я занимала.
На новой квартире своей я живу под облаками; мне достался номер в четвертом этаже!.. Что подумает Александр Сергеевич, когда увидит, сколько лестниц надобно будет пройти ему?.. Однако ж нечего делать!.. К лучшим номерам приступу нет, по крайности для меня, потому что у меня осталось только двести рублей, а в виду ничего еще покамест; хорошо, если Пушкин отдаст мне мою тысячу рублей теперь же; а если нет?..
Я написала к Александру Сергеевичу коротенькую записочку, в которой уведомляла его просто, что я в Петербурге; квартирую вот тут-то.
На другой день, в половине первого часа, карета знаменитого поэта нашего остановилась у подъезда; я покраснела, представляя себе, как он взносится с лестницы на лестницу и удивляется не видя им конца!., но вот отворилась дверь в прихожую!., я жду с любопытством и нетерпением!., отворяется дверь, и ко мне, но это еще пока, мой Тишка; он говорит мне шепотом и вытянувшись: «Александр Сергеевич Пушкин!» — «Проси!..» Входит Александр Сергеевич... к этим словам прибавить нечего!..
Я не буду повторять тех похвал, какими вежливый писатель и поэт осыпал слог моих записок, полагая, что в этом случае он говорил тем языком, каким обыкновенно люди образованные говорят с дамами... Впрочем, любезный гость мой приходил в приметное замешательство всякий раз, когда я, рассказывая что-нибудь относящееся ко мне, говорила: «был!., пришел!., пошел!., увидел!..» Долговременная привычка употреблять «ъ» вместо «а» делала для меня эту перемену очень обыкновенною, и я продолжала разговаривать, нисколько не затрудняясь своею ролею, обратившеюся мне уже в природу! Наконец Пушкин поспешил кончить и посещение и разговор, начинавший делаться для него до крайности трудным.
Он взял мою рукопись, говоря, что отдаст ее сейчас переписывать; поблагодарил меня за честь, которую, говорил он, я делаю ему, избирая его издателем моих «Записок», и, оканчивая обязательную речь свою, поцеловал мою руку!., я поспешно выхватила ее, покраснела и, уже вовсе не знаю для чего, сказала: «Ах, Боже мой! я так давно отвык от этого!» На лице Александра Сергеевича не показалось и тени усмешки, но полагаю, что дома он не принуждал себя и, рассказывая домашним обстоятельства первого свидания со мною, верно смеялся от души над этим последним восклицанием.
28-е мая. «Что вы не остановились у меня, Александр Андреевич? — спрашивал меня Пушкин, приехав ко мне на третий день, — вам здесь не так покойно; не угодно ли занять мою квартиру в городе?., я теперь живу на даче».
«Много обязан вам, Александр Сергеевич! и очень охотно принимаю ваше предложение. У вас, верно, есть кто-нибудь при доме?»
«Человек, один только; я теперь заеду туда, прикажу, чтоб приготовили вам комнаты».
Он уехал, оставя меня очарованною обязаностию его поступков и тою честию, что буду жить у него, то есть буду избранным гостем славного писателя.
30-го мая. Сего дня принесли мне записку от Александра Сергеевича, он пишет, что прочитал всю мою рукопись, к этому присоединил множество похвал и заключил вопросом: переехала ль я на его квартиру, которая готова уже к принятию меня.
Я послала своего лон-лакея, которого необходимо должна была нанять, потому что мой Тишка, из всякой командировки, хотя б она поручалась ему на рассвете, возвращался непременно на закате солнца; послала узнать, можно ли уже переехать в дом, занимаемый Александром Сергеевичем Пушкиным? и получила очень забавный ответ: что квартира эта не только не в моей власти, но и не во власти самого Александра Сергеевича; что как он переехал на дачу и за наем расплатился совсем, то ее отдали уже другому.
Я не знала, что подумать о такой странности, и рассудила, что лучше вовсе не думать об ней. Отписала к Пушкину о разрушении надежд моих на перемещение; поблагодарила его за благосклонный отзыв о записках моих и просила его поправить, где найдет нужным: «Вы, как славный живописец, который двумя или тремя чертами кисти своей делает из карикатурного изображения небесную красоту, можете несколькими фразами, несколькими даже словами дать моим запискам ту занимательность, ту увлекательность, ту чарующую гармонию, по которым ваши сочинения узнаются среди миллиона других».
Я не льстила писавши это. Дышу презрением к этому низкому способу выигрывать расположение людей, и к тому ж я более способна сказать колкость, нежели лесть; но в отношении к дарованиям славного поэта, я точно так думала, как писала, и всегда считала, что он из скромности только подписывается под своими стихотворениями; но что они вовсе не имеют в этом надобности, что их можно узнать и без подписи. <...>
Александр Сергеевич приехал звать меня обедать к себе: «Из уважения к вашим провинциальным обычаям, — сказал он, усмехаясь, — мы будем обедать в пять часов».
«В пять часов?., в котором же часу обедаете вы, когда нет надобности уважать провинциальных привычек?»
«В седьмом, осьмом, иногда и девятом».
«Ужасное искажение времени! никогда б я не мог примениться к нему».
«Так кажется: постепенно можно привыкнуть ко всему». Пушкин уехал, сказав, что приедет за мною в три часа с половиною. <...>
Искусственная природа бывает иногда хороша, как и настоящая; Каменный остров, где Пушкин нанимает дачу, показался мне прелестен.
С нами вместе обедал один из искренних друзей Александра Сергеевича, господин П...в, да три дамы, родственницы жены его; сама она больна после родов и потому не выходила.
За столом я имела случай заметить странность в моем любезном хозяине; у него четверо детей, старшая из них, девочка лет пяти, как мне казалось, сидела с нами за столом; друг Пушкина стал говорить с нею, спрашивая: не раздумала ль она идти за него замуж? «Нет, — отвечало дитя, — не раздумала». — «А за кого ты охотнее пойдешь, за меня или за папеньку?» — «За тебя и за папеньку». — «Кого ж ты больше любишь, меня или папеньку?» — «Тебя больше люблю, и папеньку больше люблю». — «Ну а этого гостя, — спросил Александр Сергеевич, показывая на меня, — любишь? хочешь за него замуж?» Девочка отвечала поспешно: «нет! нет!» При этом ответе я увидела, что Пушкин покраснел... неужели он думал, что я обижусь словами ребенка?.. Я стала говорить, чтоб прервать молчание, которое очень некстати наступило за словами девочки: нет, нет! и спросила ее: «Как же это, гостя надобно бы больше любить!..» Дитя смотрело на меня недоверчиво и наконец стало кушать; тем кончилась эта маленькая интермедия!., но Александр Сергеевич!., отчего он покраснел?.. или это уже верх его деликатности, что даже и в шутку, даже от ребенка, не хотел бы он, чтоб я слышала что-нибудь не так вежливое!., или он имеет странное понятие о всех живущих в уездных городах.
15-го июля. Сегодня опять был у меня Александр Сергеевич; он привез с собою мою рукопись, переписанную так, чтоб ее можно было читать: я имею дар писать таким почерком, которого часто не разбираю сама, и ставлю запятые, точки и запятые, вовсе некстати, а к довершению всего, у меня везде одно «е».
Отдавая мне рукопись, Пушкин имел очень озабоченный вид; я спросила о причине: «Ах, у меня такая пропасть дел, что голова идет кругом!., позвольте мне оставить вас; я должен быть еще в двадцати местах до обеда». Он уехал.
Две недели Александр Сергеевич не был у меня; рукопись моя лежит!., пора бы пустить ее в дело... я поехала сама на дачу к Пушкину; его нет дома.
«Вы напрасно хотите обременить Пушкина изданием ваших записок, сказал мне один из его искренних друзей, и именно тот, с которым я вместе обедала, разумеется, он столько вежлив, что возьмется за эти хлопоты и возьмется очень радушно; но поверьте, что это будет для него величайшим затруднением; он с своими собственными делами не успевает управиться, такое их множество, где же ему набирать дел еще и от других!., если вам издание ваших записок к спеху, то займитесь ими сами, или поручите кому другому».
Мне казалось, что Александр Сергеевич был очень доволен, когда я сказала, что боюсь слишком обременить его, поручая ему издание моих записок, и что прошу его позволить мне передать этот труд моему родственнику.
Вежливый поэт сохранил однако ж обычную форму в таких случаях. Он отвечал, что брался за это дело очень охотно, вовсе не считая его обременением для себя; но если я хочу сделать эту честь кому другому, то он не смеет противиться моей воле. «Впрочем, — прибавил он, — прошу вас покорнейше, во всем, в чем будете иметь надобность в отношении к изданию ваших «Записок», употреблять меня, как одного из преданнейших вам людей».
Наконец и клевета сделала мне честь, устремила свое жало против меня!., в добрый час! это в порядке вещей. Добрая приятельница моя, госпожа С...ва, рассказывала мне, что в каком-то большом собрании говорили о моих записках и Пушкин защищал меня. «Защищал! стало быть против меня были обвинения?»