Она не захотела стать Мата Хари

Она не захотела стать Мата Хари

Генералу Долгих позвонили из Управления кадров МВД и распорядились направить на работу в один из лагерей ГУЛАГа полковника Рыбкину Зою Ивановну, уволенную из разведки «по сокращению штатов». Звонок озадачил генерала. Такого в истории своего обширного хозяйства он припомнить не смог. В годы ежовских и бериевских репрессий в ГУЛАГ сплавляли разведчиков, в основном руководителей центрального аппарата, а из-за кордона — резидентов, цвет советской разведки. Но они считались не уволенными, а осужденными, «врагами народа», «агентами иностранных разведок». Так что с ними было все ясно. А тут — сплошной туман. В личном деле уволенной он не нашел ни малейшего намека на то, за что эту красивую, ладно сложенную женщину с умными, говорящими глазами и тщательно уложенными темно-русыми волосами, удостоенную за конкретные оперативные результаты многих орденов и ведомственных наград, возглавлявшую один из ведущих отделов разведки, вдруг предали анафеме и сплавили к нему, в ГУЛАГ, «для дальнейшего прохождения службы».

— На Колыму согласны поехать?

— Согласна, — по-военному четко, но спокойно ответила она.

— А если в Магадан?

— Тоже согласна.

Генерал в недоумении развел руками.

— Послушайте, я просмотрел ваше дело. Вы сейчас просто кокетничаете. Никуда вы не поедете. И зряшная эта затея.

— Я поеду в любое место, какое мне предложат, — твердо, но все так же спокойно повторила она.

— ГУЛАГ первый раз посылает на работу в лагерь женщину. Вас там немедленно проиграют в карты, а я буду вынужден нести за вас ответственность. Потом, вы знаете какие-то иностранные языки, а там в употреблении только матерный.

— Обойдусь без него, — отрезала она.

— Неужели вы всерьез поедете? — не унимался Долгих.

— Пошлем ее в Воркуту. Это тоже за Полярным кругом, но ближе к Москве, — подсказал ему начальник отдела кадров ГУЛАГа.

— Оформляйте ее откомандирование, — махнул рукой генерал и, переведя взгляд на свою новую подчиненную, добавил:

— Но имейте в виду, это бандитский лагерь. Для особо опасных преступников.

* * *

В кадры разведки ее зачислили в августе 1929 года. И сразу же нацелили на работу в Китае. На оперативную подготовку отвели шесть месяцев, предупредив, что «по-настоящему все премудрости разведработы придется осваивать в поле».

«Впервые я отправилась за границу в начале 1930 года, — вспоминала впоследствии Зоя Ивановна. — Тогда мне шел 23-й год. Обстановка в Харбине — главном гнезде белогвардейцев на Дальнем Востоке — была напряженной. Я работала в представительстве Нефтесиндиката СССР. Учила английский и китайский. Китайским языком так и не овладела. Научилась управлять автомашиной, фотографировать документы и объекты на улице, распознавать работников наружного наблюдения и уходить от них, составлять агентурные шифры. Кроме того, я изучила город, обычаи его жителей, местную прессу.

Через некоторое время мне передали на связь первого агента. Встреча с ним была назначена в антикварной лавке. Со словами пароля мы обращались не друг к другу, а к хозяину магазина.

В назначенный час я зашла в лавку. У прилавка стоял человек. Увидев меня, он попросил у хозяина кузнецовские чайные чашки. А я попросила показать мне пасхальные фарфоровые яйца. Это и был пароль. Когда хозяин отвернулся к полке, агент, как было условлено, правой рукой сунул мне в левую руку туго свернутый пакетик. Сунув руку в карман с зажатым в кулак донесением, я вышла из магазина».

Вскоре круг агентуры, переданной на связь молодой разведчице, расширился. Появились собственные приобретения. Теперь дело не ограничивалось «моменталками», наподобие той, удачно проведенной в антикварной лавке. Нужно было проводить инструктажи с каждым агентом, обсуждать с ним пути решения текущих и долгосрочных заданий, вникать в его личную и семейную жизнь, а также в служебные дела. И Зоя справлялась с этим далеко не худшим образом.

Там же, в Харбине, довелось ей на личном опыте убедиться в том, что в разведке мелочей не бывает. Наглядный урок тому преподнес ей сын Володя.

«В Харбин я поехала с мамой и сыном. Однажды, когда сыну было около пяти лет, мы пошли с ним в парикмахерскую. Я сидела в женском отделении, а его за занавеской стригли в мужском отделении. Слышу, какой-то голос спросил:

— Мальчик, ты чей?

— Мамин.

— А кто твоя мама?

И маленький Володя вдруг ответил:

— Моя мама больше не коммунистка, а папа — коммунист, поэтому он остался в Москве.

Я с закрутками на голове зашла за занавеску. Какой-то мужчина стоял рядом с парикмахером, который стриг моего сына. Увидев меня, он сказал с масляной улыбкой на лице: «У вас, мадам, прелестный мальчик». Затем поклонился в мою сторону: «Разрешите представиться — профессор Устряков». Это был известный в Харбине белоэмигрант, один из идеологов «сменовеховства».

За отца Володи, крестьянина-батрака Казутина, она вышла по молодости, девятнадцатилетней девушкой. Брак был недолгим. Семья не сложилась. Слишком разными они были. По взаимному согласию оформили развод перед самой командировкой в Харбин. Она долго мучилась над тем, как все это объяснить сыну. Хотелось как-то проще, доходчивее. Вот и вышла промашка, к счастью, никаких последствий за собой не повлекшая.

…«Я вернулась из Китая в Москву в феврале 1932 года. Некоторое время работала начальником отделения в иностранном отделе ОГПУ в Ленинграде. Курировала Эстонию, Литву и Латвию, но не долго, всего несколько месяцев».

В город на Неве она перевелась по собственному желанию. «Потому что там с квартирами было легче, чем в Москве. К тому же мне хотелось заняться по настоящему оперативной работой. Я боялась, что здесь меня могут посадить на какую-нибудь канцелярскую работу».

Она, естественно, не знала, что у руководства разведки были на нее свои виды.

Осенью 1932 года Зою Ивановну направляют в Германию, не ставя перед ней никаких разведывательных задач. Ей предписывалось овладеть в совершенстве немецким языком и его австрийским диалектом. И одновременно вжиться в заграничную жизнь с ее нравами, обычаями и особенностями быта. Вжиться настолько, чтобы чувствовать себя в ней «как рыба в воде».

По документам она была супругой «высокопоставленного эксперта», что открывало ей двери даже в высшие круги буржуазного общества и позволяло открыто совершать регулярные поездки в Вену. В Берлине она поселилась в престижном пансионате «Мадам Роза» на Унтер-ден-Линден, но затем переехала на частную квартиру профессора музыки фрау Альбины Шульц. Задание Центра выполнялось безупречно.

В конце 1933 года ее вернули обратно, из Берлина в Москву, где она предстала перед высоким начальством. Отчиталась о проделанной работе. Затем выслушала новое, на этот раз сугубо разведывательное, задание.

— Легенда для вас подготовлена и утверждена. Поедете в Женеву. Познакомитесь с генералом «К», руководящим сотрудником генерального штаба. Он тесно сотрудничает с немцами. Станете его любовницей ради получения интересующей нас секретной информации о планах нацистской Германии в отношении Франции и Швейцарии. Ну и, конечно, хорошенько изучите его самого, его связи не только в армейских, но также в политических и деловых кругах, среди государственных чиновников. Вам понятна суть задания?

— Да, понятна. А обязательно становиться его любовницей? Без этого нельзя?

— Нет, нельзя. Без этого невозможно будет выполнить задание.

Так вот ради чего ее посылали в Германию! Уже тогда ей была уготована участь советской Мата Хари. Сначала — любовница генерале «К», затем — какого-нибудь банкира «Т» или политического деятеля «X»… И пошло-поехало! А если это претит? Если роль Мата Хари не для нее? Тогда как быть?

— Хорошо. Я поеду в Женеву, стану любовницей генерала «К», раз без этого нельзя. Я выполню задание, но потом… застрелюсь.

Высокие начальники явно не ожидали такого поворота. Но и не сомневались, что эта «красавица» способна пустить себе пулю в лоб. Они переглянулись, о чем-то пошушукались и молвили:

— Вы нам нужны еще живой.

А несколько месяцев спустя ее нелегально переправили в Ригу. Она стала гражданкой Латвии. Но вскоре, действуя по легенде, с латвийским паспортом перебралась в знакомую ей Вену. Там ей предстояло обвенчаться с мужчиной, которого она никогда не видела и ничего о нем не знала. Речь шла о сугубо фиктивном браке, не предполагавшем супружеских отношений. Иначе бы она не согласилась.

Далее, как предусматривалось легендой, они вместе должны были направиться в Турцию. Но по пути, прямо в поезде, им надлежало разыграть семейную ссору, в результате которой муж со своими пожитками на ближайшей станции покидал поезд и свою молодую жену навсегда. А она, гражданка Латвии, благополучно доехала до Стамбула и там, пару-тройку месяцев спустя, открывала частный салон моды.

Однако запланированный муж в Вене так и не объявился. С ним стряслось что-то непредвиденное. В результате вся операция была отменена. А Зоя Ивановна поставила жирный крест на своей, едва начавшейся работе в нелегальной разведке.

В конце лета 1935 года 28-летняя Зоя Ивановна была назначена, уже по линии легальной разведки, заместителем резидента в Хельсинки под прикрытием представителя «Интуриста».

В те годы Финляндии придавалось если не ключевое, то очень важное значение в стратегических планах как нацистской Германии, так и Советского Союза. Между Берлином и Хельсинки все более четко обозначались контуры союзнических отношений, в том числе по линии спецслужб. Это вызывало вполне оправданную озабоченность в Кремле. Сталин был готов подписать с финнами «Пакт о ненападении, экономическом и военном сотрудничестве в случае агрессии третьей стороны». Под третьей стороной недвусмысленно подразумевалась Германия. Но он не знал, на какие политические силы в Финляндии можно было опереться для реализации этого замысла. Проработка этой проблемы стала одним из главных направлений деятельности советской разведки в Хельсинки.

По приезде Зои Ивановны тогдашний резидент был отозван в Москву. Новый же, консул Ярцев, прибыл лишь в 1936 году. «Я к этому времени уже шесть-семь месяцев была в Финляндии, успела познакомиться со страной и нашей резидентурой». Если говорить более точно, то за это время Зоя Ивановна обросла полезными связями среди интеллектуальной элиты финского общества. Обзавелась надежными источниками информации, интересовавшей Кремль. Неплохо справлялась она и с неожиданно свалившимися на нее обязанностями резидента.

Новый шеф, консул Ярцев, приехал один, без семьи. «Очень официальный, подтянутый, требовательный. Поначалу у нас не сложилось взаимопонимание. Мы спорили по каждому поводу. Я решила, что не сработаемся, и попросила Центр отозвать меня, в ответ мне было приказано помочь новому резиденту войти в курс дел, а потом вернуться к этому вопросу. Но… возвращаться не потребовалось. Через полгода мы запросили Центр разрешить нам пожениться. Я была заместителем резидента, и мы опасались, что Центр не допустит такой «семейственности». Москва дала «добро».

Так Зоя Ивановна стала Рыбкиной. Потому что настоящая фамилия мужа была «Рыбкин». Но по соображениям конспирации Борис Аркадьевич прибыл в Финляндию как Ярцев. Разумеется, и Зоя Ивановна представлялась всем в Хельсинки Ярцевой.

* * *

…«Мадам Терва Пяа» — «мадам здравомыслящая голова». Так называли финны Хэллу Вуолийоки, магистра философии, драматурга с мировым именем, энергичного предпринимателя и политического деятеля. Ее знали и уважали не только в Финляндии. Свободно владея шестью европейскими языками, она вела активную переписку с авторитетнейшими политическими и государственными деятелями, учеными, представителями искусства и культуры многих стран Европы. Зоя Ивановна приобрела в ее лице неоценимый источник информации, помогавшей Кремлю детально разобраться в хитросплетениях политического расклада сил в Финляндии и наметить своих потенциальных союзников. С подачи «здравомыслящей головы» резидентура по личному указанию Сталина негласно передала в апреле 1938 года 100 тысяч долларов Партии мелких хозяев, которая выступала за нейтральную Финляндию. Одновременно, по личной директиве Сталина, причем втайне от советского посла в Хельсинки, резидентурой был проведен неофициальный зондаж о возможности подписания «Пакта о ненападении» и разграничении сфер военного и экономического влияния в Балтийском регионе между Финляндией и Советским Союзом. Финское правительство отвергло это предложение. Тем не менее зондаж Кремля инициировал принципиальный раскол в политической элите Финляндии, в результате которого позднее, в 1944 году, Советскому Союзу удалось подписать с Хельсинки мирный договор.

Через «мадам здравомыслящую голову» Лубянке удалось найти подходы к одному из виднейших ученых Европы Нильсу Бору и устроить с ним в ноябре 1945 года в Копенгагене встречу сотрудников советской научно-технической разведки Василевского и Терлецкого, с которыми Бор как антифашист поделился важнейшими атомными секретами.

…Круг служебных обязанностей З.И. Рыбкиной не ограничивался приобретением источников важной разведывательной информации. Так, в том же, 1938 году она получила задание выехать в Осло и передать действовавшей там агентурной группе «Антона» новые паспорта, шифры и деньги. В Норвегии в те годы Лубянка еще не имела своей резидентуры. Центр предупреждал Рыбкину о том, что там активно действует гестапо через свою «пятую колонну». Поэтому в случае реальной опасности ей предписывалось во что бы то ни стало уничтожить паспорта и шифры. Предупреждение оказалось не лишним.

— Поезд прибыл в Осло рано утром. Я направилась в гостиницу. У дежурного администратора заполнила бланк, уплатила за номер. Было семь часов утра. Для того, чтобы вызвать «Антона» на встречу, я должна была посетить зубного врача… Врач принимал с десяти утра. Я решила передохнуть, заперла комнату, надела халат и прилегла. В девятом часу раздался стук в дверь. Слышу за дверью топот ног, видимо, несколько человек.

— Кто там? — спросила я по-немецки.

— Директор гостиницы, мадам, откройте пожалуйста.

— Я отдыхаю, прошу зайти часов в десять. Шаги отдаляются. Приход нежданных гостей меня насторожил… Села в кресло и стала соображать, что же делать… Засовываю паспорта за «грацию», в левой руке сжимаю шифр, готовясь в случае чего сжевать его и проглотить. Нарушу данную мне инструкцию? Да, нарушу. Но в шести паспортах и пачке тоненьких листков шифра — спасение для группы «Антона»…

Ровно в десять стук. Я мгновенно распахиваю дверь и перешагиваю через порог, чтобы вести диалог не в номере, а в коридоре.

— Мадам, разрешите войти.

Передо мной трое мужчин. Один из них отвернул лацкан пиджака и я увидела на нем какой-то металлический знак. «Из полиции», — поняла я. Он сделал движение, как бы подталкивая меня обратно в номер, но я стала нарочито громко, почти истерически кричать.

— Ни в одном цивилизованном государстве, ни в одной гостинице я не встречала такого приема. Вам известно, я — директор «Интуриста» в Финляндии…

Двери гостиничных номеров, вижу, открываются, вокруг нас собираются люди. Рассерженная, оскорбленная, я громогласно заявила, что ни одной минуты не останусь в этой гостинице и с первым же поездом уезжаю обратно.

— Подайте мне чемодан, — потребовала я.

Директор отеля пытался уладить конфликт, попросил остаться и зайти к нему, он объяснит, что никаких злых умыслов здесь нет.

Я взяла свой маленький чемоданчик… и спустилась вниз… Села в первое попавшееся такси и нарочито громко, чтобы слышал швейцар отеля, приказала:

— На вокзал!

В действительности же она вышла из такси на углу следующей улицы, возле большого магазина. В нем были два выхода на разные улицы. Выйдя через второй, она вновь взяла такси. Затем еще несколько раз таким же образом проверилась и, убедившись в отсутствии «хвоста», вызвала через зубного врача «Антона», которому вручила в полной сохранности посылку из Центра.

…«В конце 1939 года, когда началась печально известная так называемая «зимняя война», я была направлена в Стокгольм с задачей восстановить связь с агентурой в Финляндии… Прилетела самолетом, явилась в полпредство к Коллонтай, но Александра Михайловна встретила меня холодновато.

— О вашем приезде я не была осведомлена. С какой миссией вы прибыли?

— Война с Финляндией, — пожала я плечами.

— Вот этого я и опасалась. Вы понимаете, что происходит… Шведы создают отряды добровольцев, которые направляются в финскую армию… Французы в помощь финнам формируют корпус. За нашим полпредством и всеми работниками ведется наблюдение. Любое неосторожное действие может привести к тяжелейшим последствиям.

— Я все понимаю, Александра Михайловна, и сделаю все от меня зависящее, чтобы не осложнять обстановку.

Слова Ярцевой, однако, не произвели должного впечатления на многоопытную 67-лстнюю Коллонтай. Скорее, наоборот. Приехавшая 32-летняя красавица виделась ей излишне застенчивой и, значит, нерешительной, а ее тихий, спокойный голос и мягкие манеры интеллигентки никак не вязались с устоявшимся представлением «товарища посла» о бесстрашных советских разведчиках.

Резидент и его зам. Зоя Ивановна и Борис Аркадьевич Рыбкины. 1916 год

В тот же день Коллонтай послала срочную шифровку самому наркому иностранных дел СССР Молотову с предложением незамедлительно отозвать тов. Ярцеву, «поскольку деятельность советской разведки в Швеции в данной обстановке может привести к осложнениям». Ответ не заставил себя долго ждать: «Прибывшая к вам тов. Ярцева 3. И. выполняет задание своего руководства».

— Задание я выполнила, срывов не произошло. Поэтому можно понять, какой камень свалился с моей души.

Новый 1940 год Зоя Ивановна Рыбкина встречала в семейном кругу в Москве. Центр положительно оценил ее работу в Финляндии. Да и финская контрразведка со спокойным сердцем сдала в архив дело «Ярцевой Александры Николаевны» (почему-то именно так она у них проходила) с пометкой: «Никаких оперативных сведений против нее не было получено».

…«Затея». Так называлось литерное дело, в котором концентрировались наиболее важные оперативные данные о немецкой военной угрозе Советскому Союзу. Материалы литерного дела регулярно докладывались Сталину и учитывались им как для развития контактов с Гитлером, так и для противодействия замыслам Берлина, наносящим ущерб интересам Москвы. Так, в апреле 1941 года Хозяину, как называли Сталина на Лубянке, была доложена информация о штабных учениях вермахта по оперативно-стратегическому и материально-техническому снабжению на случай затяжной войны. Реакция последовала незамедлительно: немецкому военному атташе в Москве была организована поездка в Сибирь на новые военные заводы по производству танков и самолетов. Цель — дать понять немцам, что война с Советским Союзом обернется трагедией для Германии, особенно если война окажется затяжной. Аналогичная информация была доведена в Берлине до руководства министерств авиации и экономики через оперативные возможности резидентуры.

«Затея» родилась благодаря инициативе Рыбкиной, которой по возвращении из Хельсинки на Лубянку было поручено отслеживать развитие всех основных тенденций политики Берлина, выискивать ее слабые места.

…Граф Нелидов, бывший офицер царской, а затем белой армии, один из опытнейших агентов абвера. По заданию адмирала Канари-са принимал участие в стратегических играх германского генштаба в 1936–1937 годах. А в 1939-м, накануне нападения гитлеровцев на Чехословакию, выезжал туда со специальным разведывательным заданием. Затем с аналогичной миссией был направлен в Польшу. Однако накануне вторжения немцев был арестован польской контрразведкой и помещен во львовскую тюрьму. Когда же Львов, как и вся Западная Украина, стал советским, Нелидова доставили в Москву.

На Лубянке не сомневались в том, что бывший граф располагает бесценной информацией о военно-стратегических замыслах гитлеровского руководства, найти к нему должный подход, «разговорить» графа поручили Рыбкиной.

— Ко мне в кабинет конвоир привел Нелидова из внутренней тюрьмы. Это был человек лет пятидесяти, невзрачный на вид, с проседью в аккуратно подстриженных волосах. Вел он себя как-то по-лакейски. «Да-с», «никак нет-с», «как прикажете, гражданин начальник».

…Я устроила его в смежной комнате, и мы договорились, что он подробно, во всех деталях, опишет военные игры, в которых участвовал, тщательно изложит военные действия, предполагаемые Германией против СССР. Нелидов попросил дать ему возможность представить свой материал в виде начерченных карт-схем. «Для наглядности и точности», — отрапортовал он.

Работал он, как и я, с утра до шести вечера, потом перерыв часа на три и вслед за тем вновь на служебном месте до двух-трех часов ночи, вернее, уже утра. Обед ему приносили из нашей столовой, и когда он увидел нож и вилку, то отодвинул их и робко произнес: «Но это мне не положено».

Сперва в нем чувствовалась скованность и даже растерянность. При моем появлении он вскакивал с места, держал руки по швам. Но постепенно я отучила его от привычки прибавлять к каждому слову букву «с», разрешила называть меня Зоей Ивановной, а не «гражданином начальником», и сама обращалась к нему по имени-отчеству — Александр Сергеевич.

…Отчетливо помню на его первой карте-схеме синие стрелы, направленные на границу Белоруссии.

— В одной из последних военных игр Минск предполагалось занять на пятый день после начала немецкого наступления, — пояснил Нелидов.

— Как это на пятые сутки? — Рассмеялась я.

Он смутился и принялся клясться всеми богами, что именно так было рассчитано самим Кейтелем во время последней игры.

…Когда я показала Филатову эту карту, начерченную Нелидовым, генерал чертыхнулся: «Ну и заливает же этот подонок. На пятый день уже и Минск».

…В первых числах июня 1941 года я передала заместителю начальника Генерального штаба, начальнику Главного разведывательного управления Филиппу Ивановичу Голикову карты-схемы, начерченные Нелидовым.

— Итак, они решили врезаться клиньями… Это весьма и весьма интересно. И, подумайте, на пятый день намерены забрать Минск. Ай да Кейтель, силен, — сыронизировал Филипп Иванович».

Отношение к Нелидову и его картам-схемам заметно изменилось, когда немцы заняли Минск на шестой день войны. Для подробных бесед с ним на Лубянку зачастили тот же Голиков и начальник оперативного управления Генштаба генерал-майор Василевский.

Они были поражены осведомленностью Нелидова, его знанием искусства управления войсками, отличной памятью на размещение армейских группировок, номера разного рода дивизий, калибры и число орудий. Бесценными были его характеристики настроений и взаимоотношений в среде высшего командования Германии. Что же касается Зои Ивановны, то она уподобилась тому мавру, который сделал свое дело.

* * *

В один из октябрьских дней 1941 года Рыбкину вызвали к наркому. «Он поинтересовался, чем я занимаюсь. Я ответила, что готовлюсь идти работать в тыл.

— В качестве кого?

— Железнодорожной сторожихой на переезде. Нарком рассмеялся: — немцы такую сторожиху арестуют и расстреляют. — И уже серьезно добавил, — ехать вам надо в Швецию».

В Стокгольм она отправилась вместе с мужем. Он — резидентом. Она — его заместителем. «Кин»[3] и я прибыли в здешнюю резидентуру практически на пустое место и начали обзаводиться нужными связями и агентурой». По свидетельству Павла Судоплатова, «супруги пользовались большой популярностью среди дипломатов в шведской столице. Русскую красавицу знали там как Зою Ярцеву, блиставшую не только красотой, но и прекрасным знанием немецкого и финского языков, великосветскими манерами, умением быть интересным собеседником. Рыбкин же обладал тонким чувством юмора и был великолепным рассказчиком».

Вскоре в Центр потекла информация. О зондажных попытках немцев по заключению мирного соглашения с Соединенными Штатами и Великобританией без участия Советского Союза; о расширении производства «тяжелой воды» на заводах компании «Норск гидро» и ее тайной транспортировке в Германию для изготовления «сверхсекретного оружия, способного уничтожать все живое». Так Москва впервые узнала о том, что немцы форсируют работу по созданию атомного оружия. Через новых знакомых Рыбкиным удалось заключить секретную сделку о поставках в Советский Союз высококачественной шведской стали в обмен на русскую платину. Действия банка, обеспечившего эту сделку, шли вразрез с официально провозглашенным Швецией нейтралитетом, но платина сделала свое дело.

— Вдруг мы получаем сверхоперативное задание Центра: немедленно подыскать подходящего человека, которому можно доверить передачу для «Красной капеллы» нового шифра и кварцев для радиостанции. Мы понимали всю важность и ответственность задания. Тем более, что срок нам был дан архикороткий — две недели».

Выбор пал на шведского промышленника — «Директора», как окрестила его Зоя Ивановна. Она вышла на него через его жену, русскую по происхождению, но родившуюся в Швеции. «Директор» произвел на Рыбкиных самое благоприятное впечатление: спокойный, рассудительный, до щепетильности порядочный и, главное, человек слова. Немаловажным было и то, что он в любое время мог выехать в Германию по своим коммерческим делам. Но «бизнесом», о котором говорили с ним Рыбкины, ему еще не приходилось заниматься. Тем не менее он согласился выполнить просьбу своих новых друзей.

— Я купила два одинаковых галстука, распорола один и вырезала из его внутренности часть фланели, которая прилегает к шее. Эту часть я заменила сложенным раз в восемь шифром с текстом, напечатанным на машинке, и зашила галстук, а в коробочку для запонок вложила кварцы.

По приезде в Берлин «Директор» должен был посетить кладбище и под скамейкой у одной могилы закопать крохотную коробочку с кварцами. А на следующий день встретиться со «Старшиной», руководителем «Красной капеллы», и передать ему галстук с «начинкой». Себе же повязать второй, точно такой же, галстук. И вот он улетел на три дня в Берлин.

Мы с напряжением ждали его возвращения. Но вернулся он расстроенный. «Директор» уверял нас, что, как только он сел в самолет, все стали обращать внимание на его галстук. Когда шел по Берлину или ехал в метро, тоже отмечал подозрительные взгляды. Галстук с «начинкой» не давал ему покоя. Он даже не решился ехать на кладбище и все привез обратно».

— Плохо работаете, — отреагировал Центр, но все-таки разрешил еще раз направить «Директора» в Берлин. Со второй попытки «Директор» выполнил задание и вернулся сияющим. Однако через три-четыре недели из Центра пришла шифровка: «Ваш «Директор» — провокатор. Все члены «Красной капеллы» арестованы и казнены».

«Мы просидели с «Кином» всю ночь, не сомкнув глаз. Обдумывали происшедшее. И оба пришли к заключению, что в этом провале «Директор» не повинен… Мы настойчиво пытались доказать Центру свою правоту. В ответ — грубый окрик. Тогда мы решили обратиться к наркому… Через пару дней «Кину» было приказано отбыть в Москву. Я все поняла — нас решили наказать за непослушание».

Это после окончания войны выяснится, что «Красную капеллу» провалил не «Директор», а другой европейский агент из военной разведки. Тогда же, в 1942-м, «Кин» был уволен из разведки и направлен на фронт. Зою Ивановну заменили позже. «После отзыва «Кина» я провела девять месяцев тяжелого одиночества». Но на работе это не сказалось.

* * *

…Карл Герхардт, актер и сатирик, признанный, любимец всех шведов, начиная с короля и кончая трубочистом. Власть имущие считали за честь водить знакомство с ним. Сам Маркус Валленберг, финансовый магнат, открыто покровительствовал «великому Карлу». И никому не приходило в голову, что их любимец — тайный агент Лубянки, очередное задание для которого состояло в том, чтобы познакомить г-жу Ярцеву со своим другом и покровителем.

Это произошло на одном из светских раутов. «Зоя, — утверждает Павел Судоплатов, — очаровала Маркуса Валленберга». Вскоре они встретились в живописнейшем пригороде Стокгольма в роскошном отеле «Сальчшёбаден», принадлежавшем семейству Валленбергов. В разговоре тет-а-тет Зоя Ивановна попросила собеседника содействовать в установлении негласных контактов с представителями финского правительства. Ей было известно, что Валленберги вложили огромный капитал в финскую промышленность и, наверняка, понимают, что сохранить его можно лишь при условии выхода Финляндии из союза с Германией и подписания сепаратного мирного договора с Москвой, исход войны — разгром Германии — не вызывал у них сомнения. Зое Ивановне не пришлось долго уговаривать Маркуса Валленберга.

Всего неделя потребовалась ему, чтобы организовать негласную встречу «очаровательной Зои» с представителем финского правительства Юхо Кусти Паасикиви, ставшим впоследствии президентом Финляндии. Встреча имела продолжение — в марте 1944 года в том же «Сальчшёбадене» начались секретные переговоры, на которых советскую сторону представляла Коллонтай, а финскую — все тот же Паасикиви.

«Спасибо вам за помощь», — искренне поблагодарила Коллонтай Зою Ивановну, которая в это время сдавала дела своей замене — новому резиденту и готовилась к отъезду в Москву.

Коллонтай довела переговоры до логического конца — 20 сентября 1944 года Финляндия разорвала союз с гитлеровской Германией и подписала перемирие с Советским Союзом.

…Сдача дел прошла быстро и без проблем. Но при передаче на связь агентов не обошлось без казуса. Один из них по кличке «Карл» не пожелал сотрудничать с новым резидентом. Тот воспринял это, как элементарный каприз, как пустяк, которому не следует придавать особого значения. Пройдет, мол, неделя-другая и все встанет на свое место. Но и после отъезда Рыбкиной «Карл» стоял на своем. А Центр настаивал на том, чтобы сохранить «Карла» в агентурной сети. Кончилась же эта тягомотина тем, что резидент направил на Лубянку шифровку: «Карл» был просто влюблен в «Ирину»[4]. Этим и объясняется его отказ работать со мной». Затем подумал и добавил: «Влюблен платонически».

Не успела Зоя Ивановна навести порядок в своей московской квартире, как объявился Борис Аркадьевич. Его вернули в разведку, назначив начальником отдела Четвертого управления НКВД. А Зоя Ивановна удостоилась должности заместителя начальника отдела Первого управления.

В сентябре 1947 года чета Рыбкиных покинула Москву. «Впервые за двенадцать лет совместной жизни нас отправили в отпуск в Карловы Вары. Это было наше, хотя и запоздалое, свадебное путешествие. В те карловарские дни мы пережили взлет нашей влюбленности».

Но нежданно-негаданно пришла из Центра телеграмма, в которой Зое Ивановне предписывалось прервать отпуск и вернуться на работу, а Борису Аркадьевичу — отбыть в Баден, близ Вены, и дождаться там дипкурьеров, которые привезут «особо важное задание».

Через два с половиной месяца от него пришла весточка: «Новый год встретим вместе». Но этого не случилось. 27 ноября 1947 года Рыбкин «погиб при исполнении служебных обязанностей». Так говорилось в приказе. Но Зое Ивановне объявили, что он «погиб под Прагой в автомобильной катастрофе». Однако обстоятельства трагедии от нее тщательно скрывались. Недвусмысленное объяснение этому она обнаружила, когда подошла к гробу, чтобы последний раз взглянуть на своего «Кина».

— Я хотела поправить розу, надвинувшуюся на его щеку, сдвинула ее и за правым ухом увидела зияющую черную рану…» Сомнений не было, что это пулевое отверстие.

Сразу после похорон она подала рапорт шефу НКВД Абакумову с просьбой перевести ее в Четвертое управление на место «Кина», учитывая, что на служебной лестнице они занимали одинаковое положение. Она хотела по горячим следам выяснить истинные причины и обстоятельства трагедии. Ей было отказано.

В ее неотправленном письме уже покойному мужу, датированном 26 декабря 1947 года, есть такие строки: «Держусь руками, ногтями и зубами, чтобы не сорваться вниз. Ах, как это невыносимо трудно, как тянет вниз!

Но разве ты простил бы мне, если бы я сорвалась? Разве ты мог простить бы меня, чтобы я оставила круглой сиротой Алешеньку, которого ты так любил? Разве я имею право оставить Володю, который еще не стал на ноги… Нет, Боренька, я не обману твоих надежд, я буду держаться».

* * *

В 1951 году Сталин поделился со своим ближайшим окружением идеей создания нейтральной демократической и объединенной Германии как буфера между Советским Союзом и США в Европе. По мнению «вождя народов», это отвечало бы интересам Москвы, укрепило бы ее международные позиции.

Об этой идее вспомнили вскоре после смерти вождя. Была создана комиссия в составе Маленкова, Молотова и Берии, которая разработала новую политическую линию по германскому вопросу. Она была одобрена на Президиуме ЦК КПСС 12 июня 1953 года.

Вскоре после этого Лаврентий Берия вызвал в Москву представителей Политбюро СЕПГ и вручил им документ под названием «О мерах по оздоровлению положения в Германской Демократической Республике». В нем содержались предложения, осуществление которых означало бы отход от административно-командной системы и давало бы возможность налаживания взаимопонимания с ФРГ. За этим первым шагом по реализации идеи Сталина последовал второй, гораздо более важный.

Начальник немецкого отдела разведки полковник Рыбкина получила задание выехать в Западную Германию и организовать там зон-дажные мероприятия, которые бы, как это удавалось ей в Хельсинки и Стокгольме, повлекли за собой секретные переговоры между Москвой и Бонном. С этой целью ей предстояло реанимировать оперативные контакты военных лет, в частности в руководстве таких влиятельных фирм, как «АЭГ» и «Тиссен», привлечь «остатки» агентуры «Красной капеллы». Большие надежды возлагались на старого, проверенного агента НКВД Ольгу Чехову, сохранившую еще с гитлеровских времен прочные связи в среде влиятельных политиков ФРГ, включая окружение канцлера Конрада Аденауэра.

Лауреат Государственной премии писатель 3. Воскресенская (Рыбкина)

«Зоя Рыбкина встретилась в Берлине с Ольгой Чеховой и по спецсвязи сообщила мне, что контакт возобновлен, — свидетельствует Судоплатов. — Доложить Берии о выполнении задания я не успел: 26 июня он был арестован в Кремле. Я, ничего не объясняя, приказал Рыбкиной немедленно возвращаться в Москву военным самолетом».

29 июня Президиум ЦК КПСС отменил свое решение от 12 июня по германскому вопросу.

На Лубянке начались аресты сподвижников Берии, к которым причислили и начальника Четвертого управления генерал-лейтенанта Судоплатова.

«Вскоре у нас в управлении состоялось отчетно-выборное партийное собрание. В состав нового парткома была выдвинута и моя кандидатура. Я выступила с самоотводом, объяснила, что в связи с арестом Судоплатова, с которым была в добрых отношениях в течение двадцати лет, считаю, что до выяснения его дела не могу быть членом парткома. Мою кандидатуру сняли… А на следующий день меня вызвал член коллегии НКВД Панюшкин и объявил, что я увольняюсь «по сокращению штатов». «Но моя должность не сокращается», — возразила я. — «Вам объяснят это в управлении кадров». Я просила сказать, какие ко мне претензии. Он молчал. Я поднялась и ушла».

В Воркуту Рыбкина прибыла в предпоследний день января 1954 года. Начальник лагеря подполковник Прокофьев встретил ее словами: «А вы нам не нужны. У нас уже есть свой начальник спецотдела — старший лейтенант Юферев». Правда, на следующий день все встало на свои места — пришел приказ генерала Долгих.

Появление Зои Ивановны в Воркуте произвело эффект разорвавшейся бомбы. Еще бы! Во всей Коми АССР объявился единственный полковник, да и тот — женщина, причем красивая. Поползли слухи о том, что ее сослали за обычные бабские дела. Придумывались разные истории ее грехопадения, высказывались всяческие предположения и версии. В свою очередь, и Воркута поразила Рыбкину. «Я познакомилась с тысячами изломанных, исковерканных судеб. Видела и пыталась помочь тем, кто был наказан несправедливо».

…Оля родилась и выросла в Орле. Была комсомолкой. В военкомате ей предложили «стать разведчицей» и остаться в оккупированном гитлеровцами городе. Она согласилась. Сумела завоевать у фашистов доверие. Как было условлено, регулярно приходила к тайнику и находила там… свои донесения и никаких указаний, никаких новых заданий. После освобождения Орла «девку Ольгу» обвинили в предательском поведении. Военный трибунал приговорил ее как «военного преступника» к 25 годам. Десять из них она уже провела в Воркуте.

«Из ее рассказа по специфическим деталям, знакомым мне как разведчику, я поняла, что она говорит правду. Ее исповедь я отправила фельдсвязью в Верховный суд. Через несколько месяцев она была полностью реабилитирована и освобождена».

…Однажды зимой, в сорокаградусный мороз, заключенные шахтеры принесли ей домой два белоснежных кустика флоксов. Цветы были аккуратно уложены в старый каркас абажура и бережно закутаны в лагерные куртки.

«Таких душистых цветов белее воркутинского снега я никогда не встречала. Для меня эти два цветка были настоящей наградой», — вспоминала впоследствии Зоя Ивановна.

В 1956 году она ушла в запас в звании полковника. И тотчас начала новую жизнь — писательскую. Причем под другой, девичьей, фамилией — Воскресенская.

«Берясь за свою первую книгу, я по привычке в правом верхнем углу страницы напечатала «Сов. секретно» и смутилась — пишу ведь не докладную, не рапорт!» Первая книга, повесть, была написана в том же 1956 году. Вот как об этом вспоминает Б. И. Камир, бывший тогда заместителем главного редактора издательства «Детская литература»:

«Весной или уже летом 1956 года на мой рабочий стол легла рукопись нового автора. Так уж случилось, что рукописи новых неизвестных авторов обязательно проходили через меня. Повесть, названия которой я, конечно, не помню, была весьма заурядная, посредственная.

Недели через три в моем кабинете неожиданно для меня появляется стройная красивая женщина.

— Вы Борис Исаакович?

— Да.

— Вы прочитали мою повесть?

— Да, прочитал.

— И что вы скажете?

— Видите ли, — начал я, — в повести есть отдельные весьма любопытные места…

— Ясно, — перебивает меня неожиданная посетительница, — значит, печатать не будете.

— Но подождите, скажите хотя бы, кто вы?

— Меня зовут Зоя Ивановна.

— Но кто вы?

— Это не важно.

А через несколько недель, опять-таки совсем неожиданно, я вдруг получаю из Львовской области письмо от Зои Ивановны, в котором она просто рассказала, как она вместе с сыном там проводит время и что делает. Оно поразило своим художественным изложением. В этом маленьком послании я сразу почувствовал дар божий, тут же ответил и порекомендовал написать не повесть, а маленький по объему рассказ. Через какое-то время она снова появилась у нас и принесла свое новое произведение. Этот ее рассказ, искрящийся непосредственным весельем детства, и был напечатан в нашем издательстве под названием «Зойка и ее дядюшка Санька».

А вскоре вышли в свет рассказы «Ленивое сердце», «Первый дождь», «Городская булочка». За рассказами последовали повести «Девочка в бурном море», «Консул», «Верность матери»…

К Воскресенской приходит признание. Ее принимают в Союз писателей. Присуждают Государственную премию и премию Ленинского комсомола. По ее произведениям ставятся фильмы «Сердце матери», «Надежда», великолепная кинолента по рассказу «Сквозь ледяную мглу». Издается трехтомник ее избранных произведений. В день своего восьмидесятилетия популярнейшая детская писательница награждается орденом Октябрьской Революции.

…«Литературной работой, писать книги для детей, я занялась, когда мне уже было близко к пятидесяти. Но я ни одной строчки не написала о внешней разведке, которой отдала четверть века жизни. Я была связана подпиской, по существу воинской клятвой, никогда, даже уволившись или уйдя в отставку, не писать о разведке, не предавать гласности методы работы органов ВЧК-КГБ».

Ее впервые «засветили» 16 июня 1994 года в фильме «Гитлер — Сталин. Тайная война», показанному по Центральному телевидению. В нем Зоя Ивановна предстала перед зрителями не писательницей Воскресенской, а полковником внешней разведки Рыбкиной, аналитиком, точно определившим день нападения гитлеровцев на Советский Союз. Сама Зоя Ивановна этого фильма не видела. Она ушла из жизни в зимний полдень 8 января 1992 года.