У «наружки» женское лицо

У «наружки» женское лицо

«Дело Рокотова» в начале 60-х годов было одним из самых громких в стране. Газеты писали о потрясающих воображение незаконных валютных операциях рокотовской группы, о тайниках с драгоценностями, репортажи из зала суда, где слушалось дело, не уступали самому крутому детективу. Но Елене Шаровой (тогда, впрочем, она еще носила девичью фамилию Литвиненко) эта шумная история запомнилась не только публичным резонансом: в «деле Рокотова» она прошла боевое крещение как сотрудник Седьмого управления КГБ. А Седьмое управление — это наружное наблюдение, «наружна» или НН на языке профессионалов.

* * *

— Елена Михайловна, вы действительно помните во всех деталях свой первый выход на оперативное задание?

— Ну конечно! Мороз в этот день был лютый. На таком холоде никто просто так языком чесать не станет, а эти двое уже четверть часа о чем-то увлеченно разговаривают. Только замерзшими ногами притопывают и изредка по сторонам озираются.

Одного мы знали. Это — Рокотов. Второго видели впервые. Его еще предстояло установить. И сделать это поручалось мне.

Вот они пожали друг другу руки и разошлись. Я посмотрела на часы — 22.05 — и проследовала за объектом или, на нашем жаргоне, «взяла связь от Рокотова». Он прямиком привел меня на Ленинградский вокзал, а оттуда на электричке — на станцию Подсолнечная. Далее повел но узкой лесной тропинке. Кругом никого. Кромешная тьма. Холод. И страх. Я за ним не иду, а крадусь. Да так, что, как говорится, сама себя не слышу. Ступаю осторожно. Не дай бог, под ногами треснет сучок и объект услышит. Тогда всякое может случиться. Он здоровенный мужик. А я — восемнадцатилетняя девчонка.

Наконец он привел меня в небольшой дачный поселок и чуть ли не бегом в один из домов. Похоже, мороз его до косточек пробрал. А меня покинул страх. Теперь все мысли о том, как быть дальше. Ведь вполне возможно, что это не его дача и приехал он сюда только переночевать. Значит, наблюдение нужно продолжить. Иначе его не установить. Убеждаю себя в том, что завтра утром он тем же путем отправится обратно в Москву: он же наверняка где-то работает. С этими мыслями возвращаюсь на станцию. Предъявляю ошарашенной кассирше служебное удостоверение и прошу позволить переночевать. Утром без труда опознала объект среди пары десятков пассажиров и спокойно, без малейших приключений «привезла» его в Москву, в «почтовый ящик» возле метро «Новослободская». На моих глазах объект предъявил вахтеру удостоверение, и тот, дружелюбно улыбаясь, пропустил его. Для меня это уже что-то, причем достаточно конкретное.

По своему удостоверению я, разумеется, могла бы пройти вслед за объектом. Но не решилась. Мало ли какое служебное положение занимал он в этом «ящике». Я пройду, а вахтер вслед просигналит своему начальнику но режиму. А тот поспешит выслужиться перед руководством «ящика». Глядишь, и объекту станет известно обо мне. Тогда вся разработка пойдет насмарку.

Связалась по телефону со своим центром, доложила все в деталях. В ответ услышала: «Все сделала правильно. Дальше не лезь». На следующий день помогла операм из Второго главка (контрразведка) опознать объект. Теперь они займутся им. Я свою задачу выполнила.

Возвратилась в бригаду. Хотя какая это бригада? Три оперативных сотрудника и водитель с изрядно потрепанной «Волгой». По штатному расписанию бригада — 12 сотрудников. Но заданий слишком много. И НС только от Второго главка, а и от Первого (внешняя разведка), Третьего (военная контрразведка), Пятого (диссиденты). И даже от «нелегалов». Отсюда и усеченные бригады.

Капитанские погоны очень шли Елене Михайловне Литвиненко

Для нас главный объект — Рокотов. Согласно переданной нам ориентировке, он возглавлял группу особо опасных валютных дельцов. Нам нужно было выявить связи Рокотова, а главное — установить, где они прячут валюту.

И Рокотов, и большинство его подельников проживали в центре Москвы, в отдельных, хорошо обставленных квартирах, что в то время было редкостью. Жили, как говорится, на широкую ногу, не отказывая себе ни в чем. А вот свои делишки они обтяпывали на самых дальних окраинах столицы. Попросту говоря, в деревнях, где, как известно, все друг другу родственники или соседи. И о появлении незнакомца судачила вся деревня. Рокотов же с дружками неслучайно обосновались здесь. Даже внешне не выделялись среди местных жителей: носили потрепанную одежду, старенькую обувку, не первой свежести шапки или кепки.

Для нас же деревенская специфика создавала немалые трудности. Тем не менее, мы умудрялись осуществлять негласное фотографирование якобы случайных встреч, а также деловых бесед и моментальных передач каких-то свертков, портфелей и так далее. А вот с выявлением тайников дело затянулось на несколько месяцев. Но наше терпение было вознаграждено, когда сам Рокотов, а за ним и его подельники стали выводить нас в лес, где они в бидонах, железных бочках и ящиках хранили свои сбережения. Мы и это сумели задокументировать. Схваченные с поличным валютчики были преданы суду. Рокотов был расстрелян.

Вы вот меня спросили, какие требования предъявляются к сотрудникам НН и какими качествами, личными и деловыми, они должны обладать. А я решила ответить вам рассказом о «деле Рокотова». Мне думается, в нем вы и найдете ответы на интересующие вас вопросы. Ответы, конечно, не исчерпывающие, но все же…

— Из вашего рассказа легко сделать вывод, что все-таки не женское это дело — служба наружного наблюдения. Более того, возьму на себя смелость утверждать, что не каждому мужику под силу эта работа. Как же вас угораздило оказаться в НН?

— В принципе вы правы. В службе наружного наблюдения долгое время работали одни мужчины. Очевидные физические и психологические перегрузки на этой, зачастую круглосуточной, работе признавались непосильными для слабого пола. Но в 1961 году руководство Седьмого управления решило провести эксперимент, с тем чтобы окончательно решить вопрос о том, способны или нет представительницы прекрасного пола нести службу в наружном наблюдении наравне с мужчинами. Тогда впервые был проведен широкий набор женщин в штаты «семерки».

Я узнала об этом от своей школьной подруги. Мы только что получили аттестаты зрелости и раздумывали, «кем быть». А вышло так, что решила нашу судьбу Раиса Гавриловна Дударова, мама моей подруги.

Дело в том, что во время Великой Отечественной войны каким-то чудом в службу НН были зачислены три девушки (ни до этого, ни после такого не случалось). И Раиса Гавриловна была одной из них. Теперь она носила полковничьи погоны и возглавляла отделение. Она нас и сагитировала.

После зачисления в штаты Седьмого управления пришлось пройти шестимесячные курсы подготовки, правда, по ускоренной программе. Ну и за работу. Начинала с должности младшего разведчика в звании младшего сержанта.

— Так удался этот эксперимент или нет?

— Однозначно ответить не могу. Вроде бы по многим параметрам — работоспособность, утомляемость, дисциплинированность, наблюдательность, выдержка — слабый пол явно не уступает сильному, иногда даже превосходит. В частности, у женщин, как мне кажется, лучше развиты интуиция, умение раствориться в толпе, стать незаметной. Наконец, женщина чаще решается на продуманный, заранее просчитанный риск, порой граничащий с авантюризмом или даже озорством,

Помню, нам спустили срочное задание по одному иностранцу — установленному разведчику. Из его домашних разговоров — а квартира, естественно, прослушивалась — выходило, что он периодически встречается с агентом, от которого получает какую-то очень важную информацию, но невозможно было понять даже приблизительно, из каких кругов этот агент и где, хотя бы ориентировочно, они встречаются.

Как только мы принялись за дело, сразу поняли, что перед нами опытнейший разведчик: он один раз хитроумно ушел от нас, второй, третий, четвертый. Начальство задергалось, стало торопить нас — давайте конкретный результат. И тогда мы решились сработать на контрасте.

«Мышка-наружка» — так говорили про нас коллеги из других подразделений. Одежда, обувь, головные уборы, одним словом, вся экипировка у сотрудника НН черного или серенького оттенков. Мышиных тонов. Чтоб не бросаться в глаза, не привлекать к себе внимания. А тут я достала из шкафа — дело было зимой — свою любимую шубу из мутона. Тогда это был писк моды. На голову — не менее модную шапку из рыси, а на ноги замшевые сапоги.

И вот в таком нестандартном виде беру под наблюдение нашего иностранца. Сопровождаю его, не прячась. Иду рядом с ним, сзади, сбоку, выхожу вперед. Забегаю в магазины, те, что по пути. Если успеваю, делаю кое-какие покупки. Сажусь вместе с ним в автобус, затем в троллейбус, снова в автобус и снова в троллейбус. Одним словом, куда он, туда и я. Но всем своим поведением даю понять, что происходит это непроизвольно. Просто, мол, нам по пути. Он изредка бросает на меня взгляд. Я отвечаю тем же. Оба улыбками демонстрируем удивление — опять мы в одном автобусе. Наконец он, выйдя из очередного троллейбуса, едва заметным кивком прощается со мной и исчезает в арке многоэтажного дома. А я спешу к следующей арке и наблюдаю, как он входит в подъезд. Лифт поднял его на шестой этаж. Раздался несколько необычный звук дверного замка. Этого было вполне достаточно…

Позже, на допросе у следователя, арестованный агент признался: когда он по привычке справился у иностранца, все ли чисто, не было ли наружки, тот уверенно ответил, что пришел как всегда без хвоста. А потом упомянул обо мне. Описал профессионально точно, но заметил, что такие, мол, в «наружке» не работают, что это девушки иного пошиба.

Так что женщины вполне могут работать в НИ не хуже мужчин.

— Но все же я не очень представляю, как <<совмещается» такая работа и семья, дети.

— Вот тут вы правы: совместить это очень трудно. Насколько мне помнится, в тот памятный набор в «семерку» были зачислены почти двести девушек. Целая армия. А через несколько лет многие вышли замуж, обзавелись детьми. И армия стала таять на глазах. Ребенок простудился или муж приболел, или что-то еще стряслось в семье, сотрудница берет бюллетень по уходу, неделю отпуска за свой счет или просто отпрашивается с работы на денек-другой. Ну какой она работник? О каком ненормированном рабочем дне может идти речь?!

Одни сами подавали рапорт на увольнение, хотя понимали, что теряют право на пенсию. Другие старались как-то приспособиться, продержаться. Крутили-вертели, ловчили до тех пор, пока их попросту не увольняли с мотивацией «служебное несоответствие». Служба лишилась многих. Половины набора, как минимум. А что поделаешь? Это же НН.

— Сколько времени вам приходилось вести объект? Недели? Месяцы?

— По-разному бывало. Вот, например, такая была история. Нам как-то дали задание — взять в активную разработку «нелегала», нашего советского разведчика. История приключилась с ним такая.

Среди сотрудников нелегальной резидентуры КГБ, успешно действовавшей многие годы в ФРГ или во Франции (точно не помню), кто-то встал на путь предательства. Нс только над самой резидентурой, но и над се годами создававшейся агентурной сетью нависла угроза грандиозного провала. Чтобы предотвратить се, Центр в пожарном порядке вывез всех сотрудников резидентуры в Москву. И уже здесь принимал меры к тому, чтобы вычислить предателя.

Та самая шуба, на которую «клюнул» шпион

Доставшегося нам «нелегала» мы наградили кличкой «Щедрый». Кроме нас его под плотную опеку взяли другие подразделения. Домашний телефон «Щедрого» был поставлен на контроль, в квартире установлена техника подслушивания и визиры.

От оперативной работы в управлении его отстранили, коллеги по службе, в том числе и старые знакомые, явно сторонились его, от разговоров, а тем более от встреч в нерабочее время уклонялись. Другими словами, он практически ничего не делал, но денежное довольствие получал регулярно. Как вы думаете, он догадывался, что с ним и вокруг него происходит? Ответ, по-моему, очевиден, Как-никак «нелегалы» — это разведчики высшей квалификации.

Мы вели за ним наблюдение предельно осторожно. Работали целым отделением. Как обычно, мы должны были выявить его связи, хотя никаких иллюзий на этот счет не питали. Предатель в такой ситуации просто обязан затаиться, причем настолько долго, насколько посчитает нужным. В то же время наш собственный опыт подсказывал, что человека, у которого есть, что скрывать, могут выдать и выдают, помимо его воли, отдельные, едва уловимые детали поведения. Ну, скажем, во время прогулки, во время похода по магазинам или при поездке на общественном транспорте. Нет-нет, да и оглянется назад, осмотрится по сторонам. Причем совершенно беспричинно. То вдруг начнет дергаться у него плечо. Или во взгляде просквозит такая настороженность. Да мало ли как приоткроется состояние чрезмерного эмоционального напряжения! Нужно лишь не прозевать это.

«Щедрый» вел себя на удивление ровно, без дерганий. Его общение ограничивалось семьей и ближайшими родственниками. И так продолжалось, вы знаете, сколько? Четыре года! После этого мы выдали «наверх» свое однозначное мнение: никаких подозрительных признаков в поведении «Щедрого» не отмечено. Никаких компрометирующих связей не выявлено. Другие подразделения тоже сняли с него все подозрения. Его вернули на активную оперативную работу, все встало на свои места.

— И он, зная, что все эти годы находится «под колпаком», не обиделся, не счел себя оскорбленным такими подозрениями? Почему?

— Думаю, потому, что любил свою работу и понимал, что правила в ней очень жесткие… Но иногда бывали совсем другие развязки. В 1964 году нам поручили взять под наблюдение одного из заместителей министра авиационной промышленности, которого подозревали в хищении государственной собственности в особо крупных размерах. А это расстрельная статья. То есть речь шла о жизни и смерти, поэтому не то что ошибка — любая неточность с нашей стороны исключалась, и мы работали с особой осмотрительностью и тщательностью, каждую деталь, каждый нюанс оценивали и так, и эдак.

Мы размотали все его связи, выявили схему их взаимодействия. Увы, все говорило о том, что перед нами крупный государственный чиновник, сознательно пошедший на преступление. На что он рассчитывал, трудно сказать — может, на свой высокий пост, на влиятельных друзей, которые выручат его. Понимая, с кем имеем дело, мы вели НН сверхконспиративно. И все-таки ему (правда, уже на заключительном этапе) стало известно, что он не просто «под колпаком», а что против него собрано достаточно неоспоримых улик. Видимо, он понимал, чем ему это грозит, и решился на крайний шаг — на самоубийство. А в предсмертной записке написал, что в его смерти виноват КГБ. Может быть, так он пытался обелить себя в глазах своей семьи, близких, друзей.

— Вы сказали, что «женский набор» в НН с годами таял, что называется, по семейным обстоятельствам. А у вас самой не было тогда мысли уйти, вести нормальную и спокойную жизнь, знать, что после работы пойдешь домой или в театр, в кино, в гости — куда захочешь, и не придется вечер и ночь торчать под дождем, под снегом, наблюдая за очередным объектом?

— Конечно, служба в НН — не рай, эта работа — не мед. Но она была для меня интересной, я знала, за что ее люблю. И коллектив у нас был замечательный. Мы называли себя «чекистским братством» — не только работали вместе, но и отдыхали, веселились, устраивали вечеринки, ходили в театры, на выставки. Словом, при всех перегрузках у нас была очень полноценная жизнь, во всех смыслах. И мы не чувствовали себя в чем-то обделенными или, например, обойденными мужским вниманием. Красивых мужчин у нас было предостаточно, к тому же умеющих ухаживать и любить. Да и по службе все у меня шло хорошо. К тридцати годам я стала капитаном, закончила юридический факультет «вышки» — Высшей школы КГБ.

— Но все-таки в 1980 году вы ушли из НН, хотя могли еще работать и работать.

— Это произошло, когда я отработала в «наружке» уже почти 20 лет. А почему ушла… История непростая. В нашем «братстве» я встретила Виктора, мы полюбили друг друга с первого взгляда, такое бывает. Он был старше меня на шесть лет, женат, сыну три года. О наших отношениях, о том, что Виктор ушел из-за меня из семьи, начальству стало известно практически сразу. Да мы не очень-то и таились, хотя знали, что в нашей среде это — ЧП. К тому же Виктор по возрасту выбыл из комсомола, и ему надо было вступать в партию, беспартийные «в органах» тогда не работали. И он решился: заявил, что порывает со мной и возвращается в семью.

Я ожидала такого исхода. И все же взбрыкнула: назло ему, себе, всем скоропалительно вышла замуж за преуспевающего зубного врача. На 16 лет старше, при деньгах, с прекрасной отдельной квартирой и собственной автомашиной. Чего еще желать? Но меня хватило лишь на три года. Его богемный образ жизни, с каждодневном застольем и весельем с вечера до утра — все это было не для меня. Мы развелись.

Говорят, от судьбы не уйдешь. Я в это верю. Некоторое время спустя я совершенно неожиданно встретилась с Виктором. Восстановить семью ему так и не удалось, был развод, а затем — увольнение из «семерки».

И вот мы встретились — так, будто не расставались. Поженились. Появился сын Михаил. Счастью не было предела. И вдруг… стряслась беда: Виктор попал под электричку и лишился обеих ног. Тогда-то я и подала рапорт на увольнение. Коллеги и руководство отнеслись к этому с пониманием.

Мы прожили с Виктором вместе шестнадцать лет. В 1993 году я похоронила его. Живу с сыном. Он окончил вуз. Надеюсь, что и семьей обзаведется. Глядишь, я «поработаю» бабкой, постараюсь обеспечить НН за внуком или внучкой. Как бы то ни было, я не ропщу. И ни о чем не сожалею.